Андрей ЛЕГОСТАЕВ
НАСЛЕДНИК АЛВИСИДА, или ЛЮБОВЬ ОПАСНЕЕ МЕЧА
Светлой памяти моего двоюродного брата Сергея
Владимировича Халутина (15.8.1973 - 21.6.1990) посвящаю.
Спасибо маме и жене моей Татьяне, за то, что всегда
рядом.
Выражаю искреннюю благодарность Александру
Викторовичу Сидоровичу и Сергею Александровичу Бурдэ, без
которых не было бы этого романа, а также: Александру
Щеголеву, Святославу Логинову, Сергею Шикину, Александру
Олексенко, Александру Кирсанову, Сергею Бережному, Виктору
Федорову, Александру Левину, Геннадию Белову, Юрию
Флейшману, Андрею Черткову, без которых этот роман был бы
совсем другим, и Сергею Викторовичу Боброву, просто за то
что он есть.
И когда сэр Динас возвратился домой, он хватился
своей возлюбленной и двух гончих собак, и, больше чем за
даму, он разгневался за собак. Он поскакал к тому рыцарю,
который забрал себе его возлюбленную, и предложил ему
поединок. И, съехавшись с ним, с такой силой его сокрушил,
что тот, упавши, сломал себе ногу и руку. И тогда дама его
и возлюбленная воскликнула: "Пощады, сэр Динас!" - и
пообещала любить его еще крепче, чем прежде.
- Ну нет, - сказал сэр Динас, - я никогда не доверюсь
тем, кто раз меня предал. И потому как вы начали, так и
кончайте, я же вас и знать не хочу.
И с тем сэр Динас ускакал оттуда прочь, захвативши с
собою своих собак, и возвратился в свой замок.
Сэр Томас Мэлори "Смерть Артура"
Коль подарите нас своим вниманьем, Изъяны все
загладим мы стараньем.
Вильям Шекспир "Ромео и Джульетта"
ПРОЛОГ. ЗАКЛЯТИЕ
Опечаленный и мрачный
Возвратился царь домой.
Весь дворец пришел в унынье.
Как помочь в беде такой?
Затворясь в опочивальне,
Царь задумчивый сидит.
Не играют музыканты,
Арфа сладкая молчит.
Ш.Руставели, "Витязь в тигровой шкуре"
Колдун был красив: высок, статен, черноволос, с благородной проснежью
в аккуратно подстриженной остроконечной бороде, в зачаровывающе-мрачных,
чрезмерно просторных одеждах. Колдун был нагл и самоуверен: он наверняка
знал, что далеко не всемогущ, но ни один мускул на его лице, ни одно
неверное движение не выдавали этого. Его ни на чем не основанной вере в
свои возможности можно было только позавидовать.
И Хамрай, старый придворный чародей шаха, завидовал. Именно наглости
и самоуверенности чернобородого пришельца из далеких земель. Хамрай на
своем веку повидал немало ему подобных. Знал им истинную цену. И
догадывался о предстоящем крахе своего конкурента, более того - был уверен
в неизбежности провала наглеца. Хамрай знал чего тот стоит, ибо сам достиг
немалых высот в искусстве колдовства, но вот уже многие десятилетия
безрезультатно бился над проблемой, кою пришелец взялся решить (за
соответствующее вознаграждение, разумеется) с лихого наскока. Хамрай
завидовал - завидовал этой неподражаемой самоуверенности и
бесцеремонности, от которой наверняка вскоре не останется и следа. Но
сейчас... Сейчас новый колдун на коне... на гребне... на вершине... любое
слово его воспринимается, как непреложная истина, как откровение сил
небесных, сил космических. Хамрай вздохнул тяжело и беспросветно - он
первый бы возрадовался удаче соперника, но, увы...
Сумерки сгущались предвещая приход ночи - времени чудес и колдовства.
В небе просветились первые, самые отважные звезды. Ущербная бледно-желтая
луна безразлично взирала с непостижимой высоты. Дерзкий южный ветерок
донес чей-то неразборчивый крик из-за дворцовый стены - видимо дозорный
гнал прочь случайного бродягу.
Они находились в укромном внутреннем дворе обширного дворца.
Секретный двор со всех сторон окружали высокие угрюмые стены заросшие
мхом, на которых сейчас плясали безумные отблески разгорающегося костра.
Во двор вела единственная потайная дверь и знали о мрачном закутке очень и
очень немногие. Как и башня Хамрая этот двор служил для магических действ,
вот уже больше века бесплодно совершаемых ради одной единственной цели:
снять ненавистное заклятие с великого шаха Фарруха Аль Балсара, омрачающее
его мудрое правление.
Иноземный чародей, высоко задрав голову к небесам, ждал. Он знал как
себя вести с сильными мира сего и это внушало Хамраю слабую надежду, что
заморский маг знает и как снять заклятие. Хамрай не одобрял его методы, но
свои собственные многочисленные неудачи порождали в нем надежду всякий
раз, когда кто-либо говорил, что может совершить чудо. Хамрай знал, что
чудо возможно, но не ведал, как сотворить его.
- Введите девственниц! - гортанным голосом произнес чужеземец когда
костер разгорелся в полную силу.
Шах едва заметным движением головы подтвердил распоряжение иноземца.
Личный телохранитель шаха Нилпег скрылся в потайной двери. Костер
разгорался все ярче, мириады красных искр устремлялись в черноту неба,
безучастная чернота флегматично поглощала и густой дым костра.
Порыв бесшабашного ветра погнал зловонные клубы в сторону владыки.
Стоявший чуть позади Хамрай хотел привычным движением отогнать дым, но
колдун опередил его. Он картинно принял позу и повелительным жестом
поставил черным клубам невидимую преграду, громко выкрикивая непонятные
слова. Хамрай равнодушно пожал плечами - достигнутый результат не стоил
затраченных усилий, чужеземец явно всячески подчеркивал свои волшебные
способности. Настоящий мастер не нуждается в постоянном выпячивании своих
сверхъестественных возможностей. Колдун не вызывал ни особого доверия, ни
симпатии.
По лицу шаха ничего нельзя было угадать, тем более нельзя было
прочувствовать его мысли - за почти двести лет, при помощи верного Хамрая,
владыка научился защите своих благородных дум. А вообще искусство
чародейства, даже элементарные азы, так и не дались шаху, несмотря на все
усилия мага. Шах был великим государственным деятелем и другими талантами,
похоже, не обладал.
Хамрай стоял за спиной своего повелителя, как неотлучная тень,
готовый в любую минуту отвести от шаха опасность магическую. Физическую
угрозу мгновенно устранят три телохранителя с каменными лицами и
обнаженными саблями - клинком такой сабли разрубают ряд гвоздей и после
этого волос, брошенный на лезвие, разрезается под собственным весом.
Во двор вошел Нилпег и остановился у двери. Одна за другой за ним
проскользнули девять девушек. Дверь с лязгом захлопнулась. Невольницы
сбились в плотную стайку под прицелом прожигающих глаз чернобородого.
Почти девочки - дрожащие, напуганные, с тщательно вымытыми и заплетенными
волосами и в богатых одеждах, которых они, быть может, и в жизни-то своей
никогда не видели.
Колдун вынул из черного балахона магический кристалл - Хамрай сразу
узнал его мягкий отблеск неровных граней. У колдуна был не очень крупный
экземпляр и переливался сиренево-багровым светом весьма тускло. Но колдун
поднял его высоко над головой с таким видом, что старый Хамрай сразу понял
- кристалл является самой главной гордостью и драгоценностью иноземца.
- О, божественный глаз Алгола, - провозгласил чернобородый, обращаясь
то ли к кристаллу, то ли к небесам, - яви миру силу свою, сверши чудо
небесное, тебе доступное. Прими жертву немалую, выпей силу их и брось на
человека великого, тебе поклонившегося...
"Так он еще и алголианин, да, похоже из какой-то непризнанной секты",
- мысленно усмехнулся Хамрай. При виде кристалла надежда в колдуна
почему-то окрепла. Огромную силу подобного магического кристалла Хамрай
знал, но всех возможностей этого чудесного предмета, наверное, не ведал
никто.
Колдун бросил быстрый проницательный взгляд на Хамрая, тот на миг
испугался, что защита ослабилась и собрался с силами. Но нет, колдун
посмотрел на шаха. Тот терпеливо ждал и неведомо было, какие чувства
обуревают владыку. На Хамрая колдун даже не взглянул - не знал
самоуверенный чужестранец, кто скрывается под невзрачными серыми одеждами,
с лицом, потрепанным временем и многочисленными безуспешными попытками
снять заклятие, годами терзаний, сомнений, поисков и мучений... Хамрай не
считал нужным открывать колдуну до поры до времени свои возможности, свою
должность при шахе. Хамрай прекрасно знал и понимал, как мешает
сосредоточиться и сделать важное и безусловно чрезвычайно трудное
чародейство присутствие другого мага. Хамрай даже не решился просто
поставить защиту своим мыслям, как это без затей сделал шах. Он взял как
защиту мысли одного из секретных лучников, что наблюдали за двором через
неприметные специальные щели. Он даже намеком не дал понять чужеземному
магу, что тоже понимает что-то в этом ремесле - чтобы, не дай небеса, не
сбить его, чтобы не упустить ни малейшего шанса на сотворение чуда. Если,
конечно, эти шансы, есть.
Колдун обернулся к дрожащим ничего не понимающим девушкам и произнес
громовым голосом:
- Снимите одежды ваши, явите нам прелесть свою.
Отсветы костра блестели на обнаженных клинках трех могучих воинов.
Суровый Нилпег загораживал выход из мрачного двора, в который превратился
теперь для невольниц весь мир. Но они не понимали еще того, что ясно было
- несмотря на защиту мыслей колдуна - старому много повидавшему Хамраю: не
за честь свою надо опасаться этим несчастным невинным агнцам, а за жизнь
саму.
Слезы отчаяния покатились по обескровевшим щекам девушек, но ни одна
из девяти перечить не посмела. Они сбросили пестрые халатики, будто цветки
сбрасывают яркие лепестки, и прижались друг к дружке, прикрывая едва
оформившиеся выпуклости грудей тонкими руками, выпятив острые локти
вперед, словно пытаясь защититься.
Колдун резким движением вырвал из плотно стоявшей группы девушек
первую попавшую под руку невольницу, она, повинуясь грубой силе, пробежала
несколько шагов к костру и упала. Иноземец рывком поднял девушку на ноги и
с силой ударил по щеке. Хамрай прочувствовал сильные волны внушения -
иноземец очаровывал жертву, подчинял ее своей воле, выдавливал все
чувства, кроме рабской покорности ему.
Девушка опустила безвольно руки, отдавшись подхватившему ее течению,
раздвинула стройные, тонкие ноги, выпрямила спину, чуть подав в сторону
колдуна острые холмики груди. Безумствующий магический огонь ярко освещал
черноволосую неподвижную красавицу, колдун откинул прочь упавшую на грудь
жертвы тонкую и длинную косицу.
Хамраю захотелось отвести взгляд, он не мог смотреть спокойно на
обнаженное женское тело - не желал лишний раз мучить себя бесплодным
разглядыванием вожделенного и запретного ему естества. Хамрай знал, что
шах уже давно философски относится к недоступности для него женского тела,
что повелитель использует для ублажения собственного мужского естества
