чернолицый тролль как вихрь промчался по полу, поймал быстро катящееся
кольцо и крепко зажал его в огромном, твердом, как кремень, кулаке.
Широкими шагами тролль подошел к люку, произнес заклинание и, подняв крышку
за железное кольцо, бросил Фестина во тьму. Он пролетел все сорок футов и
звякнул о каменный пол...
Приняв свой истинный облик, он сел, удрученно потирая ушибленное
плечо. Довольно перевоплощений на пустой желудок. Фестин с горечью вспомнил
свой посох, имея который, он мог бы сотворить сколько угодно еды. Хотя
Фестин и мог изменять свой облик, а также не утратил определенных навыков
работы с заклинаниями, он не мог перенести сюда какой-то материальный
объект - например, молнию или ломоть козленка - ни превратить что-либо в
него.
"Терпение", - сказал себе Фестин и, когда отдышался, стал ароматом
жареного козленка, разложив свое тело в изысканное сочетание эфирных масел.
А потом снова проплыл сквозь трещинку. Ожидающий подвоха тролль удивленно
принюхался, но Фестин уже принял облик сокола и полетел прямо к окну.
Тролль бросился за ним, отставая на несколько ярдов, и завопил звучным
скрежещущим голосом: "Сокол! Держите сокола!" Вырвавшись из заколдованного
замка, Фестин, оседлав ветер, стрелой понесся к своему лесу, который темнел
на западе; солнечный свет и блеск моря ласкали его взгляд. Но тут его
настигла более быстрая стрела. Вскрикнув, он упал. Солнце, море и башни
закружились вокруг него и исчезли.
И вновь он очнулся на влажном полу подземной темницы. Руки, волосы и
губы были липкими от крови. Стрела пронзила крыло сокола, а значит - плечо
человека. Не в силах шевельнуть даже пальцем, он прошептал заклинание,
заживляющее раны. Наконец он смог сесть и припомнить более сильные и
глубокие исцеляющие заклинания. Но он потерял много крови, а вместе с ней -
и немало сил. Фестина била дрожь, пронзавшая тело до мозга костей, и даже
целебные чары не смогли его согреть. Глаза его застилала тьма, не пропавшая
даже когда он зажег блуждающий огонек и осветил затхлый воздух: такая же
черная мгла, как он заметил во время полета, нависла над лесом и городками
его земли.
Фестин был не в силах защитить эту землю.
Он слишком ослаб и устал, чтобы снова попытаться удрать. Переоценив
свое могущество, он утратил силу. Какой бы облик он сейчас не принял, тот
отразит его слабость, и Фестин будет пойман.
Дрожа от холода, он скорчился на полу, позволив огненному шарику
потухнуть, и тот угас, выпустив последнее облачко метана - болотного газа.
Этот запах напомнил ему о его любимых болотах, простершихся от стены леса
до моря, куда не ходят люди, где наддостровками чистой воды степенно парят
лебеди, где между старицами и зарослями тростника бесшумно бегут к морю
быстрые ручейки. О, стать бы рыбой в одном из таких ручейков; хотя все же
лучше оказаться где-нибудь выше по течению, у истоков, в тени лесных
великанов, укрыться в чистых грунтовых водах под ольховыми корнями, и
отдохнуть...
Это была великая магия. Фестин был не более искушен в ней, чем любой
человек, кто в изгнании или в минуту опасности мечтает оказаться среди
полей и рек своей родины, тоскуя по порогу отчего дома, по столу, за
которым когда-то ел, по веткам за окнами спальни. Однако люди, за
исключением великих магов, лишь во сне могут совершить это таинство
возвращения домой. Несмотря на то, что волна холода тут же пронзила его до
мозга костей, заструилась по жилам и нервам, Фестин собрал в кулак всю свою
волю, пока душа его не засияла, как свеча, во мраке бренной плоти. Потом он
занялся великой и безмолвной магией.
Стены исчезли. Он растворился в земле, прожилки гранита заменяли его
кости, грунтовые воды - кровь, корни растений - нервы. Как слепой червь
медленно полз он под землей на запад, со всех сторон окруженный
беспросветной тьмой. А потом вдруг как-то сразу прохлада жизнерадостной,
несдержанной, неисчерпаемой лаской омыла его спину и живот. Он ощущал
своими боками вкус воды, чувствовал ее течение. Безвекими своими глазами он
увидел перед собой глубокий илистый бочажок меж толстых корней ольхи. Он
метнулся, блеснув серебром чешуи, в его тень. Он был свободен. И он был
дома.
Вода бежала, неподвластная времени, из своего чистого истока. Фестин
лежал на песчаном дне бочажка, позволяя более целебной, чем любые чары,
проточной воде омывать свои раны. Ее прохлада уносила прочь пронизывающий
холод, переполнявший его. Но не успев отдохнуть, он почувствовал сотрясение
земли и топот. Кто это бродит сейчас по его лесу? Изменить облик у него уже
не было сил, поэтому он спрятал свое сверкающее тело форели под аркой
ольхового корня и затаился.
По воде, взмутив песок зашарили огромные серые пальцы. Над
взбаламученным бочажком возникали и вновь пропадали смутные очертания чьих-
то лиц с пустыми глазами. Руки и сети шарили, снова и снова промахиваясь,
пока, наконец, не поймали его и не подняли отчаянно бьющееся тельце в
воздух. Он изо всех сил старался принять свой истинный облик и не смог -
его же собственные чары возвращения домой препятствовали превращению. Он,
задыхаясь, бился в сети, жадно хватая ртом ужасно сухой, палящий воздух.
Вскоре наступила агония и больше он уже ничего не помнил.
Спустя немало времени он мало-помалу начал осознавать, что снова
обрел свой человеческий облик. Его рвало какой-то едкой кислой жидкостью.
Тут он снова провалился в небытие, а очнувшись, понял, что лежит ничком на
сыром полу своей темницы. Он снова был во власти своего врага. И хотя он
снова мог дышать, смерть была где-то рядом.
Холодная дрожь теперь охватила все его тело, к тому же тролли, слуги
Волла, должно быть, помяли хрупкое тельце форели: когда он пошевелился,
грудную клетку и предплечье пронзила острая боль. Поверженный и
обессиленный, он лежал на самом дне колодца, сотканного из ночи. И не
осталось у него больше сил, чтобы изменить облик, и не было пути наружу,
кроме одного.
Лежа неподвижно, захлестываемый волнами боли, Фестин думал:
"Почему он не убивает меня? Зачем держит здесь живым?
Почему его никто никогда не видел? Каким образом можно его увидеть,
по какой земле он ступает?
Он все еще боится меня, хотя силы мои уже иссякли.
Говорят, что всех побежденных им чародеев и могучих воинов он
заточил в подобных гробницах, где и живут они год за годом, пытаясь
освободиться...
Но что, если кто-то из них решит не цепляться за жизнь?"
Так Фестин сделал свой выбор. Последней его мыслью, если я не
ошибаюсь, было: - "Люди подумают, что я струсил". Но он не обратил на нее
внимания. Повернув немного голову, он закрыл глаза, в последний раз глубоко
вздохнул и прошептал Слово Освобождения, которое произносят лишь раз в
жизни.
Перевоплощения не было. Он не изменился. Тело его - длинные ноги и
искусные руки, глаза, которые так любили смотреть на деревья и ручьи - не
поменяло свой облик. Оно лежало совершенно неподвижно и было холодно, как
лед. Но стены исчезли. Исчезла темница, созданная при помощи магии, исчезли
башни и залы крепости, а вместе с ними - и лес, и море, и вечернее небо.
Исчезло все, а Фестин медленно спускался вниз по пологому склону горы
Бытия. Над его головой сияли звезды.
Даже здесь он не забыл, что при жизни обладал великой силой. Словно
пламя свечи пылала его душа в сумраке этой обширной земли. Помня об этом,
он выкрикнул имя своего врага: - "Волл!"
Не в силах сопротивляться его зову, Волл возник перед ним призрачно-
бледным пятном в свете звезд. Когда Фестин приблизился, тот съежился и
завизжал, будто его жгли. Волл бросился бежать, но Фестин неотступно
следовал за ним. Они долго-долго шли по застывшим лавовым полям подле
огромных вулканов, вздымающих свои конуса к безымянным звездам; через гряды
безмолвных холмов; сквозь долины, поросшие короткой черной травой; минуя
города или идя по их неосвещенным улицам между домами, в окнах которых не
было видно ни одного лица. Звезды были словно вколочены в небо: они никогда
не садились и не вставали. Все застыло навечно, и солнце здесь никогда не
взойдет. Но несмотря ни на что, Фестин все гнал и гнал своего врага перед
собой, пока они не добрались до места, где когда-то давным-давно текла
река, берущая свое начало в обитаемых землях. В ее высохшем русле, среди
валунов, лежало мертвое тело: пустые глаза обнаженного старика уставились
на не ведающие о смерти звезды.
- Войди, - приказал Фестин.
Тень захныкала, но когда Фестин подошел поближе, Волл съежился,
согнулся и вошел в открытый рот своего собственного тела.
И труп тут же исчез, не оставив никаких следов на безупречно чистых
сухих валунах, слабо мерцающих в свете звезд. Фестин немного постоял
неподвижно, а потом присел отдохнуть среди огромных скал. Отдохнуть, но не
спать: он должен был сторожить здесь, пока тело Волла, отосланное обратно в
свою могилу, не превратится в пыль, и все злое могущество не исчезнет,
развеянное ветром и смытое в море дождем. Он должен присматривать за этим
местом, где смерть некогда нашла лазейку в мир жизни. Терпение его было
безгранично, и Фестин ждал подле скал, среди которых уже никогда больше не
потечет река, в самом сердце страны, лишенной морей и океанов. Звезды
бесстрастно сияли над ним; он смотрел на них и медленно, очень медленно
начал забывать журчание ручейков и стук дождя по листьям в лесах жизни.
КУРГАН
Ночь спустилась по заснеженной дороге, идущей с гор. Тьма поглотила
деревню, каменную башню Замка Вермеа, курган у дороги. Тьма стояла по
углам комнат Замка, сидела под огромным столом и на каждой балке, ждала за
плечами каждого человека у очага.
Гость сидел на лучшем месте, на угловом сиденье, выступающем с одной
стороны двенадцатифутового очага. Хозяин, Фрейга, Лорд Замка, Граф
Монтейн, сидел со всем обществом на камнях очага, хотя и ближе к огню чем
остальные. Скрестив ноги, положив свои большие руки на колени, он упорно
смотрел на огонь. Он думал о самом худшем часе, который он узнал за свои
двадцать три года, о поездке на охоту, три осени назад, к горному озеру
Малафрена. Он думал о том, как тонкая стрела варваров воткнулась в горло
его отца; он помнил как холодная грязь текла у него по коленям, когда он
преклонил колени у тела его отца в камышах, в окружении темных гор. Волосы
его отца слегка шевелились в воде озера. И был странный вкус у него во
рту, вкус смерти, как будто облизываешь бронзу. Он и теперь ощущал вкус
бронзы. Он слушал женские голоса в комнате наверху.
Гость, путешествующий священник, рассказывал о своих путешествиях. Он
пришел из Солари, внизу на южных равнинах. Даже купцы имели там каменные
дома, сказал он. У баронов были дворцы и серебряные блюда, и они ели
ростбиф. Вассалы Графа Фрейга и его слуги слушали раскрыв рты. Фрейга,
слушая, чтобы занять время, хмурился. Гость уже пожаловался на конюшни, на
холод, на баранину на завтрак, обед и ужин, на ветхое состояние Капеллы
Вермеа и на службу Обедни, говоря так: "Арианизм!" - что он бормотал,
втягивая воздух и крестясь. Он говорил старому Отцу Егусу, что все души в
Вермеа были прокляты: они получили еретический баптизм. "Арианизм,
Арианизм!" - прокричал он. Отец Егус, съежившись, думал что Арианизм есть
дьявол, и пытался объяснить, что никто в его приходе никогда не был
одержим, кроме одного из баранов графа, который имел один желтый глаз, а
другой голубой, и боднул беременную девушку, так что она выкинула своего
