еду? После того, как мы с тобой столько раз сидели за этим
вот столом, греясь у разожженного тобой огня? Неужели я
могу забыть твои ласковые руки, твой смех? И оставлю тебя
одну, в слезах? Ну успокойся, не плачь. Дай мне подумать,
как нам всем вместе добраться до Островов.
Но он знал, что добраться ему туда не на чем. Во всяком
случае, кирпичей ему не хватит. Все, что было в его силах,
он уже сделал: сорок метров дамбы, уходящей в море.
- Как ты думаешь, - спросил он после долгого молчания -
она за это время успела уже вытереть со стола и перемыть
посуду: теперь, когда Рейджеры уехали, вода в их колодце
снова, вот уже много дней, была чистой и прозрачной, - как
ты думаешь: может быть, это... это... - Ему оказалось
очень трудно договорить последнее слово, но она стояла
рядом, притихнув, и ждала, так что он все-таки выговорил: -
Это и есть Конец?
И сразу стало очень тихо. И в этой единственной
освещенной комнате города, и во всех остальных темных
комнатах темных домов, и на всех улицах, и на сожженных
полях, и на заброшенных землях - замерло все. Замер,
казалось, сам воздух. Все замерло и в Храме на холме, и
даже на небесах. Повсюду разлилось молчание, нерушимое,
всеобъемлющее, не дающее ответа. И только издали доносились
живые звуки моря и еще - гораздо ближе - слышалось тихое
дыхание спящего ребенка.
- Нет, - сказала женщина. И снова села напротив него,
положив руки на стол, тонкие, загорелые до черноты руки с
нежными, цвета слоновой кости ладонями. - Нет, - повторила
она. - Конец и будет всему концом. А это - все еще
ожидание Конца.
- Тогда почему же здесь остались... только мы одни?
- Ах вот что! - удивилась она. - Но ты же все время был
занят своими кирпичами, а я - малышом...
- Завтра мы должны уходить, - сказал он, еще немного
помолчав. Она только согласно кивнула.
Они поднялись еще до рассвета. Есть в доме было нечего,
так что она сложила в сумку кое-какие детские вещички, а он
сунул за ремень нож и мастерок, оба надели теплые плащи - он
взял плащ, принадлежавший раньше ее мужу, - и, покинув
домик, пошли под холодными еще лучами едва проснувшегося
солнца по заброшенным улицам вниз, к морю. Он впереди, она
следом; на руках она несла спящего ребенка, прикрыв его
полой плаща.
Лиф, не сворачивая ни на северную дорогу, ни на южную,
прошел прямо, мимо рыночной площади, к утесу и по каменистой
тропе стал спускаться на берег. Она не отставала. Оба
молчали. У самой кромки воды он обернулся к ней.
- Я буду поддерживать тебя над водой, пока хватит моих
сил, - сказал он.
Она кивнула и тихонько ответила:
- Да, мы пойдем по той дороге, которую ты построил, как
можно дальше.
Он взял ее за руку и повел прямо в воду. Вода была
холодна. Обжигающе холодна. Холодный свет зари играл на
пенистых гребнях волн, с шипением лизавших песок. Когда они
ступили на дамбу, то почувствовали, какая она на удивление
прочная и ровная, так что мальчик, проснувшийся было, снова
уснул у женщины на плече, прикрытый полой плаща.
Они шли дальше, а волны все яростнее били в стену из
кирпича: начинался прилив. Потом высокие валы стали
окатывать их с головы до ног, одежда, волосы - все теперь
промокло насквозь. Но вот они достигли конца дамбы, которую
он столь упорно строил. Совсем недалеко, почти у них за
спиной, виден был песчаный берег; песок в тени утеса казался
черным; над утесом высились молчаливые бледные небеса.
Вокруг кипели дикие волны, несли на гребнях клочья пены. А
впереди - лишь безбрежное, беспокойное море, немыслимая
бездна, темная пропасть.
Огромная приливная волна, стремясь к берегу, ударила их с
такой силой, что они едва устояли на ногах; ребенок
проснулся, разбуженный грубым шлепком моря, и заплакал.
Странным был этот слабый жалобный плач в безбрежности
холодного, злобно шипящего моря, которое всегда говорит
людям одно и то же.
- Нет, я не могу! - заплакала мать, но только крепче
сжала руку мужчины и еще теснее прижалась к нему.
Подняв голову, чтобы сделать последний шаг туда, где не
было ни границ, ни пределов, он увидел вдруг на западе, на
вздымающихся волнах, какой-то темный силуэт, потом -
подпрыгивающий в воздухе огонек, мелькание белого паруса,
напоминающего грудку ласточки в ярких лучах солнца. Ему
показалось, что над морской далью раздаются голоса.
- Что это? - спросил он, но женщина не ответила:
склонив голову к ребенку, она пыталась унять его слабый
плач, словно бросавший вызов неумолчному шуму моря. Лиф
застыл, вглядываясь в безбрежную даль, и снова увидел
белизну паруса и танцующий над волнами огонек. Огонек этот,
покачиваясь, приближался к ним, навстречу великому свету
зари, что разгоралась у них за спиной.
- Подождите! - донеслось до них с той загадочной
штуковины, что плыла по серым, с пенными гребнями волнам. -
Подождите немного! - Голоса людей сладкой музыкой звучали
над морем, и парус уже белым крылом почти склонялся над
головой Лифа, и он уже видел лица, видел тянущиеся к нему
руки, слышал, как незнакомцы зовут его: - Идите к нам, на
судно, не бойтесь! И мы вместе поплывем на Острова...
- Держись, милая, - нежно сказал он женщине, и они
сделали последний шаг.
