Гусь с изюмом был действительно превосходен.
Вечерело. Город и залив светились вдали фонарями: праздничное
время подобралось к городу, с утренним приливом начинались
заповедные дни ярмарки. Выпито было уже довольно много, пахло
тиной и свежей известкой, над людьми завились комары. Бургомистр
раздавил одного:
- Экая малая тварь, а какая поганая! И создана, дабы всемогущие
ощущали свое бессилие!
- А при Золотом Государе комаров не было, - сказал один из
молоденьких послушников-варваров, - при Золотом Государе птицы
несли яйца сообразно его приказу, и овцы кормили молоком львят.
Голова послушника лежала на коленях Даттама, ворот рубашки его
был расстегнут, и пальцы Даттама, просунувшись под рубашку,
гладили мальчишку. Даттам был видимо пьян.
Слегка скандализированные бюргеры старались не глядеть на эту
парочку, Арфарра же толковал о чем-то с отцом Шавией, всем своим
видом давая понять, что не хочет замечать прилюдного
рукоблудства.
Ванвейлен еще ближе подсел к Арфарре. Ему хотелось поговорить с
советником.
- Вот построим плотину, и комаров опять не станет, - заявил один
из горожан.
Плечи Арфарры раздраженно вздрогнули.
- Да, прекрасная плотина, - проговорил, улыбаясь, пьяный Даттам,
- будет, однако, великое несчастье, если она рухнет, а, господин
Арфарра?
Арфарра обернулся и сухо возразил:
- Если небеса рухнут на землю, несчастье будет еще больше.
Даттам пьяно расхохотался. Рука его продолжала лезть под рубашку
захмелевшего послушника.
- Прекратите! - вдруг вскрикнул Арфарра, - вы монах и подданный
империи!
Даттам хихикнул.
- Фарри, - ну почему тебе можно с Неревеном, а мне нельзя?
Арфарра побледнел, потом почему-то схватился рукой за сердце.
- Какая же ты сволочь, - скорее прочитал по губам, чем услышал
Ванвейлен.
Ванвейлену пора было ехать, - если он хотел поспеть на ужин к
королевской сестре.
Поговорить с Арфаррой? О чем, - предостерегать его против
Даттама? К черту, - он же, Ванвейлен, посторонний!
Глава ВОСЬМАЯ, в которой Марбод Кукушонок размышляет о красоте,
от которой падают царства, а проповедник ржаных корольков
расправляется с ложным богом.
Вечером Неревен явился в женские покои. Там было полно
разноцветных гостей, а самой Айлиль не было. Неревен сел в
уголок на резной ларь. Ну и страна! Даже мебель не затем, чтобы
человеку сидеть, а затем, чтобы что-то внутрь положить. В животе
сидел морской еж, в голове - еж поменьше. Неревена в детстве
мать охаживала вальком, но никто его так умело, как Кукушонок,
не бил.
Заморский торговец Ванвейлен явился одним из первых, - приехал с
дамбы, и спросил, словно у государя, как Неревен себя чувствует.
Неревен насторожился: чего ему надо?
Чужеземец сообразил, что у комаров о здоровье не спрашивают,
отошел и стал рассматривать стенную роспись - книгу для
неграмотных.
- Это о чем? - спросил он.
- Это об одном небесном суде, - сказал Неревен, - а судятся
трое: Михаран, сын Золотого Государя Ишевика, второй его сын
Аттах и их сводный брат Бардид. Вот эти клейма на желтом фоне, -
показал Неревен, - то, что произошло воистину. Вот оба брата в
мире и согласии, и страна цветет золотыми яблоками. Вот наушник
Бардид воспылал страстью к жене брата и клевещет на него перед
государем. Вот государь, поверив клевете, обезглавил своего
брата Аттаха. Вот он узнает все обстоятельства дела, велит
наушника казнить, а жену покойного берет за себя. Вот он
постится и молится, чтобы брат воскрес. Вот боги, услышав его
молитвы, воскрешают Аттаха. Вот Аттах, воскресший, идет войной
на брата и убивает его.
- Дело было такое запутанное, - продолжал Неревен, - что
Парчовый Старец Бужва разбирал его двести лет. Видите, на
красном фоне - это лжесвидетели. Вот один утверждает, будто
Аттах и в самом деле злоумышлял против брата. Вот другой
утверждает, будто государь Михаран сам польстился на чужую жену.
А вот этот говорит, будто воскресший Аттах - на деле простой
пастух. А вот это - взяткодатели и ходатаи.
- Гм, - сказал чужеземец. - Да, большой реализм. И что же
постановил небесный суд?
- Негодяю и клеветнику Даваку - воплотиться в последнего
государя предыдущей династии, выпить кровь и жир страны и
умереть нехорошей смертью от рук того, кого он убил в предыдущей
жизни. А двум братьям Михарану и Аттаху - стать братьями Ятуном
и Амаром, и завоевать империю. Но так как Ятун был слабым
государем, внимал наушникам - быть его уделу маленьким и
проклятым. А так как Аттах, хоть и был справедливым государем,
однако убил своего брата, - то и справедливость в империи
восстановить не ему, а его сыну Иршахчану.
- Гм, - сказал чужеземец. - Слыхал я о судах, которые судят
преступления, но чтоб суд постановлял, какие именно преступления
должны совершиться в будущем...
Чужеземец не умел скрыть своей досады, как рак в кипятке, и
нахальства у него было, как у Марбода Кукушонка, а глаза -
глаза, как у столичного инспектора. Неревен подумал: "Он дикарь,
а судит об истории, как Даттам или Арфарра. Для него, наверное,
в истории бывают сильные и слабые государи, и не бывает
государей прелюбодействующих, ревнующих, безумствующих и
воскресающих. Он, наверное, думает, что история ходит, как луна,
по непреложным законам, как это думают Даттам и Арфарра. И
получается, что не очень-то он умен, потому что даже лепешки не
съешь без неожиданностей, а уж истории без неожиданностей не
бывает."
Наконец явилась королевская сестра Айлиль со служанками.
Неревена усадили петь. Королевна похвалила песню, и еж из живота
убежал, и небо стало мило, и земля хороша, и даже чужой мир -
неплох. Разве пустили бы его в империи в женские улицы во
дворце?
Девицы затормошили Неревена:
- Тебе паневу надеть - будешь как девушка!
Королевна разглядывала вышивку:
- Смешно: в империи мужчины, как женщины - даже вышивают.
Неревен стал объяснять, что так умеют вышивать только в их
деревне, не узорами, а заветным письмом. Когда государь Аттах
восстановил буквы и запретил иероглифы, старосты выхлопотали
специальное постановление, что-де такой-то деревне дозволяется
учить неисправные письмена для шитья оберегов и покровов во
дворец.
Чужеземец, Ванвейлен, потянул к себе дымчатые ленты.
- А что же, - спросил он, - государь Аттах сделал с неисправными
книгами? Сжег?
Неревен глядел, как чужеземец перебирает паучки и отвивные петли
- и тут душа его задрожала, как яйцо на кончике рога. А ну как
поймет?..
- Как же могут быть старинные книги - неисправными, - удивился
вежливо Неревен. - Книги были все правильные, только письмена
неисправные. Государь Аттах сам лично следил за перепиской,
чтобы ни одного слова не потратилось.
- Гениально, - с тоской почему-то сказал чужеземец, - зачем жечь
старые книги, если можно запретить старый алфавит?
Королевна показывала гостям новые покои.
- А правда, - спросила она эконома Шавию, - что дворец
государыни Касии в Небесном Городе - как восходящее солнце и
изумрудная гора, как роса на лепестках лилии?
Шавия хитро прищурился.
- Спросите у королевского советника. Он-то там побывал, правда,
недоволен остался.
Неревен вздрогнул. Арфарру сослали первый раз, когда он подал
государю доклад о том, как строили государынин дворец. Доклад
бродячим актерам понравился, а государя смутили злые люди.
- Королевский советник, - сказал другой монах-шакуник,
управляющий Даттама, - не дворцом был недоволен, а самой
государыней. Знаете, что он сказал? "Если женщина домогается
власти, - это хуже, чем мятежник на троне. Оба должны думать не
об общем благе, а об укреплении незаконной власти".
Но королевна неожиданно сухо возразила:
- Арфарра прав. Государыня Касия - говорят, простая мужичка. И
ведьма. Ибо разве может мужичка обладать красотой, от которой
падают города и царства?
Шавия прикусил язык.
Но за чаем со сластями собравшиеся глядели на Неревена и
шептались, что королевский советник, видать, утром был у короля
в опале.
- А правда, что господин Арфарра был наместником Иниссы? -
спросил усатый, как креветка, граф Шеха у эконома.
Тот важно кивнул.
- А правда, что он - соученик нынешнего наследника престола,
экзарха Варнарайна?
- Вот именно, - значительно сказал эконом Шавия, - император его
сослал, наследник его прогнал - а король его в почете держит.
"Ах ты, тыква с требухой, и глаза твои скользкие, как тыквенные
семечки, и душа такая же!" - мысленно воскликнул Неревен.
- Нет, - сказала одна из девушек, - он все-таки большой чародей.
А какие хоромы построил!
- Если бы он был чародей, - сказал эконом, - он бы дворец за
ночь выстроил. А если б он был верноподданный - так знал бы, что
это честь для подданных - отдавать свой труд государю бесплатно!
А он? Разве он дворец построил? Он предоставил цехам возможность
заработать так, как они двести лет не зарабатывали!
Неревен вздохнул про себя. Шавия был, конечно, прав. Бывшей
управе не сравниться с государевым домом. Государев дом - город
как дворец, и дворец как мир: нефритовые улицы, мраморные
переулки. И откуда быть в мире благоденствию, если государь хвор
или дворец запущен? А государыня Касия? Ведь и вправду простая
крестьянка.
Неревен вздохнул.
Четыре года назад вышел указ представлять в столицу наложниц.
Сестра Неревена была первой красавицей в деревне, - тут же вбила
себе нивесть что в голову, выпросила у тетки зеркало, стала
растираться имбирем. Родители переполошились и готовы были ее
хоть за горшок просватать.
Через год Неревен явился в столицу провинции сдавать экзамены.
Сочинение его было лучшим, а имени в списках не оказалось.
Неревен не вернулся в деревню, поселился в Нижнем Городе.
Обратился к гадальщику. Явился бесенок, объяснил: начальнику
области донесли об утайке красавицы, вот Неревена и засыпали.
"Я, - сказал бесенок, - мелкая сошка в Небесной Управе, связей у
меня нет, однако, чем могу, поспособствую."
Через месяц Неревена разыскал молодой чиновник. Мальчишка из их
же деревни, на восемь лет старше Неревена, а уже любимый
секретарь экзарха. Сказал ему: "Теперь тебе все равно экзаменов
не сдать. Ступай послушником в храм Шакуника, жалуйся, что
обижен властями. Вышивать, - спросил, - еще не разучился?"
А Шавия рассуждал громко:
- У Арфарры каждое слово - оборотень, как фигурка в "ста полях".
И слова вроде бы правильные, как в докладе, а толкования -
возмутительные. Вот и сегодня - сказал: "государева воля -
закон", а потом перевернул все с ног на голову: "Стало быть,
государь не вправе желать ничего незаконного". Или, например,
поощряет торговлю и пишет: "Надо укреплять корни и обрывать
пустоцвет. В ремесле корни - производство полезного, а пустоцвет
- роскошные безделушки; в торговле корни - обмен повседневным, а
пустоцвет - сбыт редкостных вещиц".
Какой, однако, может быть "корень" в торговле, когда по древним
толкованиям она-то и есть самый главный пустоцвет!
Неревену почудилось - что-то мелькнуло за стеклом. Он оторвался
от вышивки, стал исподтишка всматриваться, но в темноте не
разглядишь.
А Шавия уже рассказывал, как наместника Иниссы в ответ на его
доклад вызвали в Небесный Город:
"Государыне Касии нездоровилось, - рассказывал эконом, - и она
лежала под пологом, а государь сел у ее ног. Тут ввели Арфарру.
Секретарь стал читать доклад. Он дошел до строк: "Под предлогом
строительства дворца врывались в дома и забирали все, что
понравится... и люди не смели жаловаться". "Что же, господин
наместник, - спросила государыня, - вы имели в виду? Разве дома
и земля не принадлежат государю? Разве можно ограбить свой
собственный дом? И почему, спрашивается, эти люди не жаловались?
Да потому, что чиновники не к простому народу приходили, а к
тем, у кого было имущества сверх необходимого, кто его нажил
насилием и воровством." Наместник поклонился и сказал:
"Чиновники действовали по закону, но взятое они не отдавали в
