перезревала за несколько дней, и чтобы успеть управиться с севом, горцы
стали воевать с землей, как друг с другом. К мечу, с которым они выходили
на поединок с полем, они приделали лемех и направляющую доску, и назвали
все плугом. Но даже плуг не управлялся с быстрым севом без лошадей.
Чиновников крестьяне больше не кормили, зато приходилось кормить лошадей;
чиновник, положим, своего не упустит, но по бескормице выдаст
государственного зерна, а лошадь, по бескормице, съест солому с крыши.
Вместо общей воды у каждого была своя лошадь, и поэтому каждый хотел
иметь в общинном поле свою полоску: с плугом было пахать тем легче, чем
длинней была борозда. Межевые камни нарезали поля длиной узкой лапшой.
Направляющая доска у плуга была справа, плуг поэтому забирал влево,
полосы сдвигались, и начиналась свара.
На всех полях деревни люди хотели иметь хоть хлыстик собственной
земли. Они рады были таскаться с плугом за десять рек, лишь бы быть
уверенными, что урожай на одной полоске земли окупит неурожай на другой, и
что соседи их потеряют столько же, сколько они сами.
Законы их отдавали землю в собственность крестьянину, и обычаи велели
молиться межевым камням. Но варварские законы о собственности были хуже,
чем вейские законы о справедливости, и власти над землей у варваров было
меньше, чем у вейца над общинным полем. Как преступники, которые в
каменоломнях поворачиваются на нарах по команде, так и горцы на своих
собственных полосках сеяли по команде общины одно и то же - и
одновременно. Никто из них не сеял лишку и не обменивал его, а человека, у
которого урожай был слишком хорош, считали вором, укравшим духов урожая у
соседа.
А сеньоры? Сеньоры тоже не были на земле собственниками. Какой смысл
слабому покупать землю, если сильный ее отнимет? И какой смысл сильному
покупать землю, если ее можно отнять или получить от короля, как дар? И
всем хороши бесплатные милости - жаль только, что король не может быть
стеснен своей милостью и может по закону отобрать землю обратно.
Даже право суда было такой же фиктивной собственностью. Разве это
сеньор судил? Он только получал судебные штрафы, а судила община;
сходились, звали местного шамана и выясняли правду: отчего подохла корова,
отчего выпал град? Тот тряс прутья и находил виновника с "соленым глазом",
- не нравились люди с соленым глазом народу, не нравились, как и
государству!
Пестрый всадник проскакал по недостроенному настилу, - один плотник,
как лягушка, нырнул в воду, - соскочил с коня, подбежал к Даттаму, начал,
захлебываясь, рассказывать: и о ночном гадании, и о Марбоде Кукушонке, и о
Белом Эльсиле.
- А чужеземец? - спросил Даттам. - Куда он делся из Золотого храма?
- Ускакал после полудня! Словно ясновидец!
- Еще что? - осклабившись, сказал Даттам.
- Еще господину настоятелю кажется, что Арфарра затевает мерзкую
игру, и что Марбод Кукушонок, может, жив.
Даттам скатился со скалы, велел блюсти, как девицу, желтую среднюю
повозку, вскочил на коня и с десятью боевыми монахами был таков.
Навстречу Бредшо попадалось довольно много народу, ехавшего на
ярмарку, а попутчиков что-то не было. Наконец повстречались шесть
деревянных фур, распряженные волы щипали травку. Девушка в шелковых лентах
окликнула его:
- Куда едешь?
Бредшо сказал:
- У меня вышла ссора с Марбодом Кукушонком. И такая крепкая ссора,
что, я боюсь, его дружинники за мной гонятся, несмотря на золотое
перемирие. Еду к графу Лахоры.
Девица поглядела, как Бредшо сидит на лошади, засмеялась:
- Ты думаешь, люди Кукушонка не догонят такого конника? - Обмахнулась
кончиком косы и добавила: - Ты уже проехал мимо долины Пузырей. Раньше,
когда по слову государя цвели деревья, там зимой растили персики и манго
для Ламассы, а теперь там все провалилось в озеро. Я, однако, дам тебе
палочку, - покойники тебя не тронут, а людей там нет. А до долины, -
засмеялась она и снова обмахнулась толстой косой, - поедешь с нами. Если
что, я тебя в сене спрячу...
Бредшо подивился легкости, с какой можно добыть оберег от покойников,
однако вскоре понял, что актеры были не столько актеры, сколько
странствующие звериные мимы. По-вейски можно было бы сказать, что они не
переодевались, а превращались в своих персонажей, ходили одноногие и с
лопухами вместо ушей. По-аломски этого сказать было нельзя, поскольку
понятия "переодеваться" и "воплощаться" выражались в нем одним словом.
Бредшо нашел недурной и саму женщину, и ее предложение. А если его
настигнут в заколдованном месте, - прекрасно. Два выстрела из минного
пистолета только укрепят репутацию покойных садоводов из долины пузырей.
Дружинники Эльсила скакали всю ночь, а утром повстречались с
караваном звериных мимов. Стали спрашивать о чужеземце. Из оранжевой фуры
высунулась, бесстыдно оправляя паневу, красавица-колдунья.
Эльсил смотрел на нее, а она хмурила бровки, изогнутые наподобие
лука, и взгляд - как стрела:
- Чужеземец? Белокурый, худощавый? Конь саврасый? Вечером проскакал,
- вроде на утиный шлях собирался.
Эльсил поскакал дальше. Дорога шевелилась, вспархивала птицами, - на
соседнем поле нагие девушки бесстыдно волочили зубом вверх рало, проводя
черту между жизнью и смертью, - а половина Эльсила уже за этой чертой.
- Сними шапку, дурень, - сердито закричал Эльсил одному из
дружинников. - Не видишь - солнце восходит!
Через час заметили у придорожного камня черепаху и решили погадать.
Эльсил провел черты и резы и сказал:
- Сдается мне, что свора забежала вперед дичи.
И поворотил коня.
Один из дружинников заступил ему дорогу и сказал:
- Старая Лахута завистлива. Мало ли бывало неверных предсказаний?
- Оставь его, - сказал другой дружинник. - Ты что, не видишь, что у
него из головы не идет эта колдунья. Вот бабы! Как общинный выгон: пасутся
все, а - ничье.
Через два часа всадники нагнали повозки.
Эльсил распахнул холщовую стенку, влез в фургон. Колдунья сидела на
охапке соломы и жгла в светильнике травку. Эльсил виновато усмехнулся,
снял с плеча шлем и колчан со стрелами. Девица, как рыбка, повисла у него
на шее. Эльсил неловко отстегнул пряжку у плаща и кинул плащ куда-то вбок.
Плащ вспорхнул и зацепился за светильник. Тот хлопнулся вниз: горящее
масло разлилось по полу, солома вспыхнула. Колдунья страшно закричала и
бросилась к Эльсилову мечу, а из-под соломы начал выдираться человек.
Эльсил кинулся на него, в фургон попрыгали дружинники.
Не прошло и времени, нужного, чтобы натянуть лук, - чужеземца
скрутили, как циновку; один дружинник сел на ногах, другой - на вывернутых
руках. Огонь затоптали, а остатки соломы загасили о рожу торговца.
Эльсил встал над ним и сказал:
- Клянусь божьим зобом, Сайлас Бредшо! Я сказал Марбоду, что много
плохого выйдет оттого, что он не убил чужеземцев. И как я сказал, так оно
и сделалось.
Потом Эльсил нагнулся, снял с пояса Бредшо меч и еще, заметив, взял
оберег от духов-пузырей. Подумал, пожал плечами, вытащил свой кошель и
кинул колдунье: зачем ему теперь деньги? Та лежала на подпаленной соломе и
горько плакала.
Бредшо выволокли из фургона.
Эльсил дал знак развязать веревку на ногах Бредшо, а веревку, надетую
на шею, намотал на руку; конники съехали с дороги и поволокли с собой
пешего.
Бредшо шел, спотыкаясь, час, другой. Из разговоров дружинников между
собой он понял, что не только человек, но и место, где совершено убийство
во время перемирия, окажется вне закона; и не хотели портить дороги и
хорошей земли, а шли в долину пузырей.
Бредшо вертел головой: из расщелин поднимались пары, теплая грязь
булькала в лужах. Легенды не врали: двести лет назад здесь и в самом деле
могли, по слову государя, круглый год расти гранаты, ежели в теплицах.
Наконец сделали привал, вытащили узел с едой, налили в глиняные
кружки вино. Бредшо облизнул пересохшие губы. Один из дружинников заметил
и подошел к нему:
- Хочешь пить? Бери, - и поднес корчагу к губам.
Краем глаза Бредшо увидел: Эльсил чуть заметно кивнул дружиннику.
Бредшо поджал губы.
- Ну, чего же ты? - сказал Эльсил.
Бредшо сказал то, что думал:
- Я стану пить, запрокину голову, и этот, который справа, зарежет
меня, как барана.
Эльсил с досадой закусил губу: чересчур догадлив для простолюдина.
- Обещаю тебе, - сказал Эльсил, - пока ты этого вина не выпьешь,
никто тебя не тронет.
Бредшо уже немного знал Эльсила, поэтому дернулся и выбил головой
кружку из руки дружинника. Та вильнула в воздухе, проплыла бочком по
грязевой луже, перекувырнулась и затонула.
- Чего ждешь! Руби! - со злобой закричал Эльсил дружиннику.
- Слушай, - сказал Бредшо. - Ты же обещал, что пока я этого вина не
выпью, никто меня не тронет. А я теперь его никогда не выпью: оно
пролилось, и в грязь ушло.
Эльсил побледнел от гнева, потом расхохотался.
- А ведь ты, пожалуй, прав, - сказал наконец.
Потом одумался, пошептался. Бредшо повели дальше. К вечеру пришли к
заброшенному храму; в облупившейся кладке отфыркивался и плевался гейзер.
Завели в башенку, в башенке меж стен была круглая арка, аккуратно
связали, сунули в мешок так, что только голова торчала, и подвесили к
арке. У Белого Эльсила был зарок: не убивать пленных ночью.
Кто-то сказал, что весной здешняя тропа тоже принадлежит Золотому
Государю: по ней гоняют его жертвенный скот.
- Нехорошо это, - сказал один из дружинников, - мало того, что мы
убиваем человека во время священного перемирия, так мы это делаем еще и на
священной тропе.
- Да, - сказал его товарищ, - интересно: дважды мертвый - это одно и
то же, что однажды мертвый, или не одно и то же?
Потом они стали рассказывать друг другу истории о щекотунчиках,
которые по ночам шалят в этой башне. Напугали Бредшо и сами напугались.
- Я здесь на ночь не останусь, - сказал дружинник. Пошли вниз, к
костру. У них там и еда, и палочка с оберегом.
- Пошли, - сказал его товарищ.
На прощание оглядели чужеземца, висящего, как гусь в сетке,
посоветовали:
- Чтобы над тобой ни делалось, виси смирно. Может, Эльсил тебя еще
отпустит, - насчет вина ты, конечно, прав.
Бредшо висел смирно, пока не затихли шаги, - а потом начал
трепыхаться, как лягушка в кувшине с молоком. Дотянулся до голенища и
вытащил оттуда складной нож с вибролезвием. Через двадцать минут он
спрыгнул с разрушенной башенки и нырнул в пещеру неподалеку. Осторожно
высунулся, прицелился - и выстрелил в башенку из минного пистолета.
Древнее строение ухнуло и разлетелось. Бредшо, усталый и продрогший,
заковылял вглубь пещеры, щупая известковые натеки. Чуть не провалился в
озерцо, потрогал рукой: вода была теплой-теплой. Улыбнулся, разделся и
залез в каменную купель по горло, чтобы согреться.
Дружинники разложили подальше от башенки костер, очертили круг,
воткнули палочку с заклятьем от пузырей и стали гадать.
- Жаль, постороннего нет, - сказал Эльсил.
Он все никак не мог решиться: убьешь чужеземца - нарушишь данное ему
обещание, не убьешь - не отомстишь за друга. А уж у людей глаза от смеха
полопаются!
Ухнула земля. Эльсил вскочил: башня вспучилась, небо завертелось
волчком, с деревьев посыпались листья, превратились в огненные мечи и
запорхали в воздухе. Эльсил подхватил лук с заговоренной стрелой.
Свистнула двойная тетива: нечисть сгинула. Только таращились сверху две
