- А специалисты что говорят? - не унимался Гаврилов.
- А они в него не верят!
Аппетита обитатель террариума никому не испортил, только рыжая
смотрела теперь на Николая Степановича восторженно. Уязвленный
Гаврилов начал петь, и пел хорошо. Но все равно прошло некоторое
время, и разговор вернулся к
Африке.
- А как вас выпускали, Николай Степанович?- спросила прозаическая
Лидочка. -
Тогда же никого не выпускали, а вы так и вообще беспартийный.
- Ну, беспартийный - это еще не безногий, - сказал хозяин. - По
линии Академии Наук я ездил.
- И для разведки кой-чего добывал? - подколол Гаврилов.
- Русскую военную разведку я уважал всю жизнь, - Николай
Степанович пожал плечами. - Так что не вижу оснований: Это вам не
чека.
- Да что можно разведывать в Африке? - хмыкнул Гаврилов. - Боевым
слонам хоботы да бивни считать?
- Помилуйте, милостивый государь, а Лумумбу-то из-за чего,
по-вашему, пришлось устранить? - Николай Степанович обвел глазами
слушателей и принялся рассказывать совершенно потрясающую историю, в
которой похождения неимоверного гэрэушника майора Коломийца и дочери
местного вождя чернокожей красавицы Ахули нечувствительно
переплетались с сюжетом романа Майн-Рида "Охотники на жирафов". А
потом, вдохновленный собственным рассказом, он перешел к описанию
древнего храма
Омумбуромбонго, священного дерева, из которого вышли когда-то все
животные, птицы, рыбы, люди, пауки и боги. Храму этому, по самым
скромным оценкам, было не меньше тридцати тысяч лет, поэтому серьезные
ученые им не занимались - да и не добраться до него серьезным ученым,
привыкшим к легкой жизни, к проводникам и носильщикам:
- А кто такой Лумумба? - спросила рыжая где-то в середине
рассказа, в ответ на что Гаврилов тут же изобразил песню своего
детства: "Убили, гады, Патриса Лумумбу, а Чомба в кабаках танцует
румбу!.." Тут же пришлось объяснять, кто такой Чомба. Потом Аннушка
показала всем, что такое настоящая румба.
- Аполитичная пошла молодежь, - сказал Гаврилов, подтягивая
струны.- Как блестяще мы разбирались в политическом положении в
Бельгийском Конго, в скобках - Леопольдвиль! Сколько митингов провели
в защиту, а Лумумбу, зараза, так и не уберегли. Это потому что ты
своих шаманов еще к рукам не прибрал, сказал Николай Степанович. Вот в
сорок втором: - и он рассказал удивительную историю о том, как в сорок
втором, на скорую руку присоединив к СССР Туву, согнали шаманов в один
большой лагерь и заставили камлать хором, результатом чего и явился
коренной перелом в ходе Великой
Отечественной войны советского народа против немецко-фашистских
захватчиков. Шаманов потом, ясное дело, не по-хозяйски вывели в
расход. А моих, северных, еще в тридцать шестом кончили, вздохнул
Гаврилов. Да что вы все об этом! - упрекнула Аннушка. Надоели ваши
расстрелы, лагеря: Не всем надоели, возразил Гаврилов. В тех старых
лагерях только лампочки вкрутить:
Стало как-то неуютно, и пришлось выпить.
- А правда, что вы гадать по-настоящему умеете? - тихо спросила
Лидочка.
- Правда, - так же тихо ответил Николай Степанович.
- А вы не могли бы?..
- Не сегодня, - отрезал он. - Выпивши - нельзя.
- Так я приду?
- Завтра, - разрешил он. - Второго. К вечеру.
Тут вышел Степка, заявил, что уже утро, он проснулся и намерен
веселиться. И все стали веселиться.
Лидочка пришла второго после обеда.
- Ты сама это затеяла, - тихо сказал Николай Степанович Аннушке и
велел им со
Степкой на время удалиться - скажем, сходить на городскую елку,
где умельцы выстроили необыкновенной красоты ледяной сказочный дворец.
Сам же он переоделся во все черное, повязал голову платком и взял в
руки гадательные барабанчики. Барабанчики, на самом-то деле, были
самые обыкновенные, хоть и обтянутые человеческой кожей. Ему просто
нужно было чем-то занять руки, потому что руки в этом деле мешают
больше всего.
- Фотокарточку принесли?
Лидочка дрожащими пальцами протянула цветной кодаковский снимок
пятилетней примерно девочки с голубым бантом и в голубых трусиках.
Девочка стояла на куче песка. Позади была какая-то вода и лес.
- Теперь сидите тихо...
Минут через десять всяческих вводных процедур Николай Степанович
ушел .
Глаза его прищурились, лицо обмякло. Пальцы выбивали из
барабанчиков неторопливую мягкую дробь.
- Крым, - сказал он.
- Нет, на даче, - поправила Лидочка.
- Я говорю, что сейчас она в Крыму, - пробормотал Николай
Степанович. - Ялта?
Нет... Севастополь? Евпатория? Да, пожалуй: Точно, Евпатория.
Пионерский лагерь: когда-то был лагерь. Проволока: ах, как я не люблю
проволоку: Ей там неплохо: пока. Дети. Другие. Много. Несколько.
Чего-то боятся.
Двухэтажный дом. Решетки и темные шторы, никогда не бывает света.
Туда забирают. Старуха гречанка. С усами: похожа на мамашу Макса: Так,
что-то еще. Кочегарка? Откуда взялась...
- Какого Макса?
- Волошина: Да не перебивайте же, трудно. Уф-ф!.. - Николай
Степанович отбросил барабанчики, они покатились, побрякивая, как
игральные кости. - В общем, все ясно. Она жива, пока здорова, живет в
Крыму в бывшем пионерлагере имени Олега Кошевого. Сейчас там цыгане,
похоже, организовали производство профессиональных нищих. Калек.
Понимаете? Нужно торопиться.
Милиция у них, думаю, куплена, да и не так дорого стоит купить
хохлятскую милицию.
У Лидочки от страха отнялся язык.
- У вас есть мужчина, друг, спутник? Отец, брат?
Она помотала головой.
- Так. А отец девочки?
Она только рукой махнула.
- Интересно живете, господа... Значит, будем делать по-другому. Вы
завтра же летите в Москву. Деньги вздор, деньги будут, об этом не
думайте... и с билетами по нынешней дороговизне осложнений возникнуть
не должно. Я вам дам один московский адрес. Зовут этого человека
Коминт. Иванович. Цыпко. В цирке его знают как Альберто Донателло.
Передадите ему письмо, он все устроит. На возраст его не обращайте
внимания - человек чрезвычайно надежный. Но - слушайтесь его, как
Господа Бога. Скажет: землю рыть - ройте, и как можно глубже. Ну да он
и сам все хорошо объяснит. Он хорошо объясняет. Доходчиво...
Дело это как раз по нему. В общем, господам евпаторийским цыганам
я не завидую, равно как и милиционерам, если они к этому делу
прикручены. Да не плачьте, Лидочка, бывают в жизни вещи пострашнее.
Все будет хорошо.
Но получилось все очень нехорошо. Почему-то - неожиданно и без
особых поводов - заблажило ехать в аэропорт и Аннушке со Степкой.
"Нива" долго не заводилась, дорога обледенела, встречные водители и
даже гаишники были сплошь пьяные. Судьба как бы ненавязчиво намекала
на нежелательность всей затеи.
В тамбуре аэровокзала сидела на куче тряпья и сама на кучу же
тряпья похожая старая цыганка. Или таджичка ("С понтом беженка, "-
проворчал Степка). Увидев четверых, она вдруг вскочила молодо и
поднесла к губам раскрытую ладонь.
Аннушка в испуге отшатнулась.
- А вот этого не надо, - сказал Николай Степанович. - Погадать я
тебе и сам погадаю.
- Сам ты искать меня после будешь, золотой, - без всякого акцента
и без выражения сказала ведьма, садясь. - Ан - поздно будет искать:
- Какая противная бабка, - фыркнула Лидочка. - Не к добру такую
встретить.
- Никогда сами не верьте в приметы, - сказал Николай Степанович. -
Предоставьте это сведущим людям.
- Правильно их Гитлер гонял, - неожиданно сказал Степка. - Евреев
зря, а цыган за дело.
- Слышу голос твоей классной дамы, - сказал Николай Степанович. -
И если я его еще раз услышу...
Самолет улетел вовремя. Когда Тихоновы возвращались к машине,
ведьмы в тамбуре уже не было.
Весь день Николай Степанович чувствовал во рту металлический
привкус.
А вечером Аннушку и Степку увезла скорая помощь.
Доктор был молод, бородат и встревожен.
- Ничего нового я вам пока сообщить не могу, - сказал он. -
Кровотечение продолжается и у мальчика, и у матери. Это похоже на
какую-то тропическую болезнь, я о ней слышал. Утром будет профессор
Скворушкин...
- До утра они ведь могут и не дожить, - то ли спросил, то ли
предупредил Николай Степанович.
- Нет, что вы, - сказал доктор. - Мы делаем все, что требуется,
только вот...
- Только вот не помогает почему-то, - подхватил Николай
Степанович. -
Кровотечение продолжается.
- Д-да. Я думаю, что можно подключить...
- Слушайте меня внимательно, - сказал Николай Степанович. - У меня
группа крови четвертая резус-отрицательная. У сына тоже. Вы должны
сделать прямое переливание. Ясно? Это поможет ему продержаться минимум
неделю. Супруге перельете плазму. Центрифуга, надеюсь, в вашем
холерном бараке есть?
- Вы врач? - попытался поставить его на место доктор.
- Я не намерен вдаваться в объяснения, - высокомерно ответил
Николай Степанович и поднял руку ладонью вперед. - Итак...
Доктор мигнул.
- Да, конечно... - забормотал он. - Пойду распоряжусь, а вы
пока...
- И никаких записей, - прилетело доктору в спину.
Суровая сестра с лицом черным и длинным облачила Николая
Степановича в зеленый хирургический костюм, закутала ему голову
марлей, проводила туда, где пахло йодом и пережженными простынями. Его
заставили лечь на жесткий холодный стол. В круглом отражателе над
собой он видел маленького и страшного себя. Через минуту на каталке
привезли бледного до синевы Степку.
Из носа его торчали закровеневшие тампоны.
- Папочка... - прогундосил Степка и заплакал.
- Прекратите, кадет, - велел Николай Степанович. - Здесь вам не
альманах "Сопли в сиропе".
- Доктор сказал, - наклонилась к нему сестра, - что забирать
шестьсот миллилитров. Вы сдавали когда-нибудь кровь?
- Делайте, как он велел. Я сдавал, и помногу. После этого возьмете
еще восемьсот на плазму.
- Что?!
- Именно так. Работайте, мадам.
Игла вошла в вену. По прозрачной трубке ринулся черный столбик
крови.
Сто... двести... четыреста...
- Как вы себя чувствуете?- голос издалека.
- Как космонавт на орбите.
- Шутник у тебя папа.
- Он не шутник. Он ученый.
Шестьсот.
Как увозили Степку, Николай Степанович не видел. Это был какой-то
моментальный провал. Потом он лежал, а над ним без всякой опоры висели
бутылки с чем-то прозрачным.
- Как вы себя чувствуете?
- Как космонавт на орбите...
Кровь уходит в прозрачную подушечку. Одна... другая...
Все? Да, похоже, все.
- Сейчас, сейчас, миленький, потерпи еще... - мягкое прикосновение
к щеке. - Не трать вату, Василиса... и мох не трать, раненых много, не
хватит, сволочи ягды...
Гудение вдали. Костры, костры...
Жгите костры.
Что?
Нет, все в порядке. Да, я слышу. Я все слышу.
Приносят то, что осталось после центрифуги - густую черную кашу.
Возвращение долга.
Не надо так напрягаться, расслабьтесь, лежите спокойно...
Все. Он уже не в силах держаться на поверхности. Падение. Падение
вниз, вниз - к самому началу, к началу...
Гулко. Шаги в коридоре. Свет.
Промедление смерти (Петроград, 1921, август)
- Гумилев, поэт, на выход!
- Нет здесь поэта Гумилева,- сказал я, вставая с нар и закрывая
Библию. - Здесь есть поручик Гумилев. Прощайте, господа. Помолитесь за
меня, - и я протянул книгу редковолосому юноше в студенческой тужурке.
