значат. Я просто-напросто не жил до этого мига... Между прочим, меня зовут
Инквиситив. Но ты можешь называть меня просто Инки.
- А я - дракон Комодо, - сказала она и протянула Инки лапу,
украшенную восхитительными, острыми, как бритвы, когтями. - Можете
называть меня просто Канни-Балле.
- Канни-Балле! - в восторге воскликнул Инки. - Какое удивительное
имя!
- Немного необычное, не правда ли? - и дракон Комодо снова
покраснела.
- Такая ласковая, - бормотал Инки, - такая любезная...
- Ну, если вы так полагаете... - и дракон Комодо улыбнулась, обнажив
длинный ряд безупречно белых, острых, длинных зубов.
- Дорогой Инки, - она повернулась к летающей тарелке, - скажи, что
это за странная штуковина?
Гордо выставив грудь, Инки рассказал о своей миссии на Земле.
- В принципе, - заключил он, - мне следует починить тарелку и
вернуться на Моз, но... Любимая, я не могу рекомендовать фумигацию
планеты, на которой мы впервые увидели друг друга.
- Да уж я думаю! - с возмущением воскликнула дракон Комодо. -
Особенно учитывая, что я вовсе не собираюсь никуда эмигрировать. Большое
спасибо, но мне и здесь неплохо.
- Но я не должен забывать о своем долге, - печально сказал Инки. - Ты
можешь этого и не знать, но ящеры Моза - самые просвещенные существа в
галактике. Судьба избрала нас для создания звездной империи. Она станет
достойным памятником несгибаемости ящерного духа.
- Какой ты воинственный, - застенчиво прошептала дракон Комодо. - Мне
даже страшно...
Инки, окончательно потерявший голову от этого очаровательного
создания, бросился ей в ноги и воскликнул:
- Канни-Балле! Я не вынесу твоего несчастья!.. Если бы только я мог
навсегда остаться с тобой в этом раю!
- Возможно, мне удастся это устроить, - задумчиво пробормотала дракон
Комодо.
И ее голос обещал так много, что Инки и думать забыл о фумигации и
галактических империях.
- Милая моя, почему бы и нет?!! - в восторге он вскочил на ноги. - Мы
будем неразлучны!
- Навсегда, - согласилась дракон Комодо, и ее глаза загорелись
желанием.
- Идеальная пара, - восторгался Инки, - мой разум и твоя красота!
- Неразрывно соединенные воедино, - улыбнулась дракон Комодо,
скручивая спиралью свой могучий хвост. - И в жизни, и в смерти... Извини,
мой милый, что говорю об этом, но, видишь ли, я ужасно хочу есть...
И тут двести фунтов мускулов развернулись с быстротой молнии: живая
дубинка нанесла удар. Инки даже не успел ничего понять, прежде чем его
сбитый с толку, охваченный внезапной паникой мозг превратился в кровавую
кашу. С укоризненным вздохом он замертво повалился на землю.
Дракон Комодо окинула труп критическим взором и покачала головой. По
меркам Комодо, Инки был несколько худоват.
- Это лучше, любовь моя, - печально сказала она, - чем разбитое
сердце... И как это благородно - погибнуть ради дамы своего сердца!
Затем она села и съела Инки с головы до хвоста.
Вот, друзья мои, истинная причина, почему еще пару веков Земля может
не опасаться фумигации; почему кафе Сэма Гудвина переименовано из
"Тенистого уголка" в "Придорожный Буфет Летающих Тарелок"; почему Иван
Сергеевич Пушев стал помощником билетного контролера в Томске и почему
Канни-Балле, дракон Комодо, живет теперь в уютном круглом домике в
джунглях. В домике с атомным кондиционером!
ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory є
є в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2" є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент є
є (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј
Эдмунд КУПЕР
СУДНЫЙ ДЕНЬ
Я уже старик, но память о том сентябрьском утре все еще жива в моем
мозгу. Днем и ночью у меня перед глазами стоит страшная картина того
кошмарного дня. Я не боюсь умереть, ведь тогда, слава Богу, умрет и эта
память. Только так я смогу, наконец-то, обрести покой.
Порой я ощущаю, что жизнь в этой тихой долине Дербишира на самом деле
весьма приятна. Особенно весной, когда, выполнив дневной урок по плетению
полотна, я могу хоть целый вечер сидеть на пороге моего домика. И можно
ничего не делать, просто сидеть и смотреть, как солнце прячется за низкими
зелено-голубыми холмами, и слушать голоса играющих детей... ждать, пока
наступит темнота..
Странное они поколение, эти дети Темных Лет. В их голубых глазах
горит огонь желания, а мысли их сосредоточены не на будущем, а на том, что
они считают славным прошлым. Эпоха героев, мифическая эра могучих машин,
бурлящих городов, радио и телевидения, реактивных самолетов и спортивных
автомобилей...
А ясными ночами в небе, усеянном светлыми звездами, все еще видны
блестящие точки спутников. Несколько ночей тому назад один из них сошел с
орбиты и, попав в плотные слои атмосферы, сгорел тонкой кривой светящейся
полосой, словно обычный метеорит. Так, вероятно, все они понемногу
исчезнут. Один за другим, пока не останется ничего, что говорило бы об
открытых человеком воротах в бескрайний космос.
Детям нравится слушать о спутниках. Но мне кажется, они не очень-то в
них верят. Ну, во всяком случае, не так, как я сам. Как человек, выросший,
когда эти самые спутники еще только выводились на орбиты, я вижу их
такими, какие они есть - орудия уничтожения, терпеливо ждущие сигнала,
который теперь уже никогда не придет, чтобы обрушить на Землю свой
смертоносный груз. Есть, конечно, некоторые... крохотные космические
лаборатории, все еще информирующие о чем-то лежащий под ними глухой к ним
мир... Для детей же спутники - это просто подвижные звезды...
заслуживающие внимания лишь потому, что их послали в путь Великие Предки.
Великие Предки!
Как это печально, что всего за одну человеческую жизнь успело
возникнуть и окрепнуть множество новых мифов. Люди, похоже, не могут жить
без мифов. Возможно, созданные из успевшего подернуться дымкой забвения
прошлого мифы - лишь смутные отражения надежд на будущее. Может, оно и
так. Быть может, дети создают для себя идеал, который поможет им
преодолеть Темные Года и построить мир, где целью прогресса станет нечто
иное, а не всеобщее самоубийство.
И однако, когда я слышу, как они говорят о Великих Предках, я с
трудом удерживаюсь от горького смеха. Каким-то чудом мне всегда удается
сохранить внешнее спокойствие - не стоит разочаровывать молодежь. Но я
никак, не могу забыть, что на планете, где когда-то обитало почти четыре
биллиона человек, теперь едва ли наберется десять миллионов жителей. И для
меня это достойная эпитафия Великим Предкам...
Я помню их как людей - обычных людей в необыкновенном, созданном ими
мире. Людей быстрых разумом и медлительных сердцем, с даром творения в
своих мечтах и стремлением к разрушению, горящим в глазах.
Но чаще всего я вспоминаю ясное сентябрьское утро, когда погибла их
цивилизация. А еще - несколько страшных дней, последовавших за этим. Дней,
когда, казалось, раса людей канет в Лету, стертая с лица Земли.
Итак, было ясное утро, и солнечные лучи раскинули свою золотую сень
над полями, горами и городами, и лениво-неподвижный воздух восхитительно
пах странными ароматами ранней осени.
В тот день меня как раз выписали из больницы после небольшой
операции. Для меня это утро было вдвойне прекрасно: проведя две недели в
узком мирке больничной палаты, мне казалось, я вижу все в первый раз.
Меня встречала моя жена, Джустина. Мы еще радовались, что меня
выписали как раз накануне ее дня рождения. Ей должно было исполниться
двадцать пять нет. Она заказала такси отвезти меня домой, и я помню, как
мы спорили: мне хотелось пройтись пешком, через парк, а Джустина боялась,
что я еще слишком слаб. Но мне удалось настоять на своем. Очень уж мне не
хотелось терять такое восхитительное утро. Мы шли, взявшись за руки,
медленно-медленно; я и в самом деле еще не до конца оправился, и хотя
врачи казались очень довольными результатами операции и даже сняли швы,
переутомляться мне было нельзя.
Минут через двадцать мы подошли к парку. К этому времени усилия,
необходимые для ходьбы, успели в значительной степени исчерпать мои силы,
и потому мы нашли скамейку, где я мог бы посидеть и отдохнуть. Не только
мы радовались веселому солнечному утру. Тут и там под бдительным оком
матерей играли малыши, а на скамейках, полуприкрыв глаза, словно им некуда
было спешить (так оно, наверно, и было) грелись на солнце пенсионеры.
В двухстах ярдах от нас я заметил небольшую группу людей,
столпившихся прямо посреди дорожки. Они, похоже, разглядывали нечто,
лежащее на земле. Я не обращал на них внимания, пока какой-то человек не
отделился от толпы, побежав к выходу из парка. Где-то вдалеке мы услышали
какой-то странно безумный вой сирены "Скорой помощи".
- Наверно, несчастный случай, - предположила Джустина. - Как тебе
кажется, может, мне следует...
- Нет, дорогая, - возразил я. - Оставайся здесь присматривать за
своим собственным инвалидом. Там достаточно людей, и я не сомневаюсь они
сделают все, что нужно.
"Скорая помощь" уже выехала на широкую центральную аллею парка.
- Вот противно, наверно, попасть в больницу в такое прекрасное утро,
- прошептала Джустина, наблюдая, как машина быстро приближается к
столпившимся на дорожке людям.
- Это уж точно, - охотно согласился я. - Может, это не так уж и
серьезно? Наверно, какой-нибудь старичок поскользнулся на банановой
кожуре... или что-то вроде этого.
Но в этот самый миг обыденность ленивого сентябрьского утра лопнула,
словно проколотый воздушный шар. "Скорая помощь" неожиданно свернула с
аллеи и, словно управляемая пьяной рукой, заюлила по траве в сторону
большого дуба. Грохот удара далеко разнесся в тишине залитого солнцем
парка.
- Боже мой! Что могло... - слова замерли у меня на устах.
Игравшая рядом с нашей скамейкой маленькая девочка - лет семи, не
больше, - вдруг начала громко плакать. Но плач ее тут же прервался
неудержимой рвотой. Ее тельце сотрясалось, извергая жалкое содержимое ее
желудка.
Вскочив, Джустина бросилась к девочке. Она сделала всего пару шагов,
когда малышка рухнула в траву, дергаясь в судорогах.
К тому времени, как я сумел встать со скамейки и на негнущихся ногах
подойти к склонившейся над ребенком Джустине, судороги перешли в странное
подергивание. Джустина развязывала тугие завязки платьица девочки. Я хотел
было присесть рядом и помочь ей, но внезапная боль в послеоперационном
шраме не позволила мне этого сделать.
Я мог только стоять, беспомощно глядя на потерявшего сознание
ребенка. Из ее носа медленно сочилась слизь, на губах застыла пена.
Джустина держала девочку на руках. Время от времени та тяжело вздыхала и
едва слышно постанывала, словно во власти обычного ночного кошмара.
- Что с ней, дорогой? - спросила Джустина, с тревогой глядя на меня.
- Надо позвать на помощь.
Только я собрался успокоить Джустину, что девочка, наверно, просто
слегка отравилась, как вспомнил о потерпевшей аварию машине "Скорой
помощи" и огляделся вокруг. Слова замерли у меня на устах.
