Фэнтези - Эдмунд Купер

Рассказы

                               Эдмунд КУПЕР
				Рассказы



1994
ВАХТА СМЕРТИ
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ
ДУБЛЬ ОДИН, ДВА, ТРИ...
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ПЛАНКИ ГУ
ПАУЗА НА ПИКАДИЛЛИ
СУДНЫЙ ДЕНЬ
ЯЩЕР С ПЛАНЕТЫ МОЗ





                               Эдмунд КУПЕР

                                   1994




     Доктор Джеймс Эддингтон Шаффер опустил свой двухпедальный  реактивный
шмель до двух тысяч футов. Он дал ему повисеть несколько секунд.  Печально
глядя вниз, на цветущие пригороды, он думал о том, как  Эмили,  его  жена,
воспримет Радостную Новость. Затем тихо и уныло, практически себе под нос,
он прошептал:
     - Пчелка, моя пчелка. В улей лети пулей.
     Микропередатчик в его наружных часах передал эту  обычную  команду  в
черную коробку, спрятанную под капотом шмеля. Машина послушно  загудела  и
ринулась почти вертикально вниз в усадьбу Шафферов - дом 793  по  бульвару
Надежды.
     Доктор Шаффер смотрел, как лужайка перед его домом растет от размеров
почтовой марки до банного полотенца. "Если бы только, - мечтательно  думал
он, - я мог о нее разбиться..."
     Сие  печальное  стремление  к  нирване  было  прямым  следствием  его
недавнего  славного  прощания  с   Индепендент   Электроникс   Брэйн   Вош
Инкорпорейтид - его возлюбленной компании по промывке электронных  мозгов.
По самым скромным оценкам его скальпу ничего не должно  было  грозить  еще
как минимум три года. Но  без  всякого  предупреждения,  если  не  считать
внезапных подарков в виде древних мраморных часов, коробки  десятидюймовых
сигар и большой бутылки шампанского (кварты две, не  меньше),  его  милые,
верные коллеги  огорошили  его  плутовским  голосованием,  по  результатам
которого  он  стал  президентом  компании.  Следующим  поднятием  рук  они
единогласно утвердили его традиционную добровольную отставку, о которой он
по чистой случайности забыл  сказать  в  своей  благодарственной  речи.  И
последнее голосование (тоже единогласно) наградило его пенсией  в  размере
двадцати тысяч долларов в год - за особые заслуги и верную службу во время
его пятиминутного президентства.
     В общем, теперь доктор Шаффер знал, каково это  -  оказаться  жертвой
профессионального убийства. Ему давно было интересно...
     Посадка прервала горькие раздумья доктора Шаффера. Шмель  приземлился
на самом  краю  пруда  в  форме  сердца,  расположенного  на  крыше  виллы
Шафферов.  Хмурый  доктор  вылез  из  кабины.  С  собой  от   тащил   кучу
перевязанных разноцветными лентами коробок - на три тысячи долларов  новых
платьев для Эмили.  Доктор  Шаффер  хмурился  все  больше  и  больше.  Ему
пришлось  битый  час  пялиться  на  быстро  меняющихся   роботов-манекенов
(подстроенных точно под размеры Эмили), прежде чем ему позволили подписать
чек.
     Тем временем причина его мытарств  со  счастливой  улыбкой  на  губах
появилась на крыше из дымовой трубы. Эмили услышала возвращающегося  домой
шмеля еще в кухне, где она как раз заказывала кофе с пончиками. Сгорая  от
нетерпения продемонстрировать свое последнее  незаконное  творение  (нечто
вроде сари, неуклюже состряпанное из  кружевной  скатерти,  принадлежавшей
еще бабушке Эмили и нескольким поколениям моли), она вступила в трубу, где
медный диск, поддерживаемый столбом сжатом воздуха, нежно доставил  ее  на
крышу.
     Выронив коробки, доктор Шаффер нервно глядел на свою жену.
     - Хелло, мужчина, - сказала Эмили.
     -  Хелло,  женщина,  -  ответил  доктор   Шаффер,   присоединяясь   к
ритуальному приветствию.
     Лицо  Эмили  стало  холодным  и  беспристрастным,  как  у  робота.  С
оттренированной  легкостью  она  приняла  несколько  поз   из   репертуара
робото-манекенщиц.
     - Нравится? - с волнением спросила она.
     - В откровенности ему не откажешь, - вынужден был согласиться  доктор
Шаффер. - Но ради всего святого,  не  одевай  его  на  крыше!  Вдруг  тебя
заметит наводчик! - и он нервно окинул взглядом полное шмелей небо.
     - Ерунда! - отмахнулась Эмили. - Мне-то ты  можешь  не  напоминать  о
наводчиках. Кроме того, я не вижу ни одного шмеля ниже трех тысяч футов.
     Подняв голову, она  посмотрела  на  сплошной  поток  летающих  машин.
Почувствовав, однако, что что-то не так, она  обняла  доктора  Шаффера  за
шею, крепко прижалась к нему, игриво укусила за ухо и прошептала:
     - Что случилось, милый? Они урезали твою рабочую квоту?
     - Они ее стерли с лица земли, - с чувством ответил он.
     Эмили отпрянула, словно он дал ей пощечину.
     - Они сделали это сегодня утром, - с горечью объяснил доктор  Шаффер.
- Меня выбрали президентом,  со  всеми  воинскими  почестями  отправили  в
отставку и наградили пенсией в двадцать тысяч баксов - и все  за  какие-то
четыре минуты... как тебе это нравится?
     Эмили это вовсе не нравилось. В ее глазах блестели слезы, не желавшие
катиться вниз, несмотря на все законы физики.
     - Но, дорогой, - вскричала она, - тебе же всего тридцать пять! Они...
Они просто-напросто не могли этого сделать!
     - И тем не  менее,  -  в  голосе  доктора  Шаффера  звучало  какое-то
печальное  удовлетворение.  -  На  повестке  дня:  один   лишний   ученый,
принесенный в жертву на алтарь Автоматизации... А что,  если  нам  сегодня
это как следует отпраздновать? Устроим мне похороны  по  первому  разряду!
Пригласим  Гаррисонов.  Джо  загремел  полгода  тому  назад.   Но   он-то,
счастливчик, свое отработал! Ему тогда было почти сорок один.
     - Джимми, но это же незаконно! -  воскликнула  она,  схватив  его  за
руку. -  Это  просто...  ужасная  ошибка...  просто  недоразумение.  Закон
гласит, что каждый имеет право работать, пока ему не исполнится сорок лет.
     Доктор Шаффер холодно улыбнулся.
     - Пункт восьмой Индустриального Кодекса... А ты  знаешь,  что  гласит
пункт восьмой?
     - Я даже не знала, что восьмой пункт вообще существует!
     - В доступном нашему с  тобой  пониманию  переводе,  любовь  моя,  он
гласит, что если какая-либо тупоумная машина  может  выполнить  какую-либо
работу лучше  нормального  интеллигентного  человека,  то  человек  должен
уйти...  независимо  от  возраста,  пола,  цвета  кожи   или   религиозных
убеждений. Аминь.
     Несколько секунд Эмили глядела на него, словно не  веря  своим  ушам.
Затем слезы в ее глазах, не в силах больше отрицать наличие силы  тяжести,
покатились по ее щекам.
     - Но... но... но промывание мозгов классифицируется как  человеческая
специальность! - рыдала она. - Я полагала...
     - Я тоже так думал, - мягко сказал доктор Шаффер. - Но пока я собирал
свои вещи, они рассказали мне о моем преемнике -  позитронном  роботе.  Он
способен промывать одновременно четыре  мозга.  Индепендент  заплатила  за
него  миллион  пятьсот  тысяч  долларов  -  и  сделала  это  с  превеликим
удовольствием.  Этим  они  хоть  на  полгода  решили  проблему  избыточной
прибыли. А через шесть месяцев они купят еще одного робота  и  уволят  еще
одного человека. - Вдруг он улыбнулся. -  Я  купил  тебе  несколько  новых
платьев. Хочешь посмотреть?
     - Это тряпье! - скривилась она. - Как я его ненавижу! И почему только
они  не  позволяют  женщинам  самим   шить   себе   одежду   вроде   этого
замечательного сари?
     - Ах ты моя маленькая мятежная кокетка! - он  игриво  хлопнул  ее  по
задней части тела, чуть пониже пояса. -  Ты  же  не  хочешь  оставить  без
работы сразу миллион швейных роботов!  Кроме  того,  надо  же  нам  как-то
избавляться от всех  этих  чертовых  денег...  Давай  выпьем,  а  потом  я
приглашу на экран старину Джо.
     Но Эмили подошла к груде коробок и  после  настороженного  взгляда  в
небеса пинками затолкала их  под  раскидистый  солнечный  зонтик.  Там,  в
густой  тени,  в  безопасности  от  любопытных  глаз   она   повытряхивала
безупречные платья из  их  безупречно  сделанных  коробок.  Окинув  глазом
получившуюся кучу, она со звериным оскалом на лице принялась  топтать  их,
яростно крутясь на острых каблучках своих домашних сабо.
     Потом,  дав  научно  отобранным  платьям  отведать   каблучков,   она
принялась рвать их голыми руками. Точнее, пытаться рвать.
     Доктор Шаффер свистнул кибер-официанту, который тут же  подкатился  к
нему, словно послушный пес. Доктор набрал себе виски с содовой и со льдом,
и, усевшись на доску для прыжков в воду, принялся  наблюдать  за  успехами
своей жены. Ее усилия имели скорее моральный,  психологический  результат,
чем какой-либо другой. Ведь все без исключения платья были изготовлены  из
синтетического  материала   под   названием   этерналон   -   немнущегося,
нервущегося,  непачкающегося  и  вообще,  практически  вечного.  Вдобавок,
гарантированно невоспламеняющегося.
     - Давай, веселись, - спокойно сказал доктор  Шаффер.  -  Твоя  забава
обходится нам всего в каких-то три тысячи баксов.
     Эмили виновато улыбнулась. Она тяжело дышала, ее волнистые  белокурые
волосы выбились из-под модного мешочка из золотых нитей.
     - Если к приходу Инспектора по Использованию они будут выглядеть хоть
немного поношенными, - объяснила она, - то я вообще смогу  их  никогда  не
надевать.
     Доктор Шаффер набрал себе еще одну порцию виски с содовой и льдом. Он
сидел и обдумывал свою голубую мечту - как он построит у себя дома  тайком
от всех  свой  собственный  электронный  мозг,  который  сможет  промывать
сколько ему  будет  угодно.  В  этом  плане  был  только  один,  и  весьма
существенный, недостаток. Чтобы построить мозг, потребуется года  два  или
что-то около того. Доктор Шаффер сомневался, что у него хватит терпения на
столь длительную зарю.
     Внезапно на экране, встроенном в  стену  напротив  бассейна,  замигал
красный огонек, и сладкий голос ауто-глашатая произнес:
     - Доктор Шаффер. К вам гость. Доктор Шаффер, к вам гость.
     Экран  подернулся  туманом,   который   быстро   кристаллизовался   в
изображение высокого мужчины с  одутловатым  лицом,  на  котором  застыла,
словно вырубленная пневмоотбойником, дежурная улыбка.
     Слегка побледнев, доктор Шаффер глядел на кие, весьма неожиданное для
него видение. Даже со своего места  на  краю  бассейна  он  видел  большую
круглую эмблему на рукаве незнакомца.  На  ней  был  изображен  серебряный
молот.
     - Эм, это же Крушитель, а мы даже не получали Предупреждения!
     Эмили как раз находилась в процессе  акта  мгновенного  переодевания.
Одним движением выйдя из своего сари, она схватила  первое  попавшееся  ей
под руку платье из привезенных доктором Шаффером,  и  скользнула  в  него,
одновременно застегивая электромолнию. Затем с виноватым видом повернулась
к мужу.
     - Ах, Джимми! Мы получали Предупреждение! В прошлом месяце. Я  просто
забыла тебе о  нем  сказать.  А  потом  оно  как-то  само  собой  упало  в
мусоропровод. Я хотела тебе его показать, но... - И тут она просияла: - Но
мы вовсе не обязаны впускать его в дом. Он должен придти только в пятницу,
тринадцатого.
     - Дорогая, - доктор Шаффер поднялся на ноги. - Ты  только  никому  об
этом не говори, но пятница, тринадцатое - это сегодня.
     - Доктор Шаффер, -  укоризненно  провозгласил  ауто-глашатай.  -  Ваш
гость ждет.
     С видом христианского мученика, направляющегося на свидание со львом,
доктор Шаффер вступил в трубу и быстро спустился в гостиную. Входная дверь
автоматически открылась, как только он к ней подошел, и Крушитель,  весело
помахивая футляром для виолончели, вошел в дом.
     - Доктор Шаффер? Здрассе... Ну, док, так вот и мы с моим  молоточком.
Опять вот у вас. Во время-то летит, а?
     - Действительно, - с горечью в голосе удивился доктор Шаффер.  -  Это
мой любимый кошмар, и он уже и так затянулся.
     - Ха-ха-ха! - загрохотал Крушитель. - Здорово мы с вами калякаем!
     Он открыл свой футляр от виолончели и  вынул  оттуда  четырехфутовый,
как и предусмотрено инструкциями, молот. Взмахнув им  на  пробу  несколько
раз, Крушитель начал оглядываться в поисках первого Устаревшего  Предмета.
Вскоре он обнаружил его в лице  комбинированного  барометра,  календаря  и
авто-списка памятных дат, висевшего на стене в холле уже более пяти лет.
     -  Эта  вот  штука,  она  разговаривает?  -   подозрительно   спросил
Крушитель.
     - Нет, но это английская  модель,  -  без  особой  надежды  на  успех
пустился в объяснения доктор Шаффер. - Мы здорово к ней привязались...
     - Очень жаль, - печально сказал Крушитель. - В правилах  че  сказано?
Должон говорить - и точка!
     Он сильно размахнулся... Медь погнулась, стекло  зазвенело,  дрожащая
стрелка скакнула на "Великая Буря". Календарь в то же время  выдал  первое
января двухтысячного года после рождества Христова, а автосписок  памятных
дат услужливо подсказал, что сия дата - 109-я годовщина  со  дня  рождения
бабушки доктора Шаффера по материнской линии.
     - Долгих лет вам, мамаша, - пробормотал Крушитель.
     Включив карманный  магнитофон,  он  продиктовал  в  расположенный  на
запястье микрофон:
     -  Жилец:  Бульвар  Надежды,  793.  Предмет:  барометр,  одна  штука.
Владелец: Шаффер Джеймс Е.
     Отключив магнитофон, он укоризненно пробормотал доктору Шафферу:
     - Вам, док, надо вот шагать в ногу со временем. Вот. Старый хлам,  он
антисоциален... Покиньте нас, как сказал поэт, новое пастбище нас ожидает.
     И, слегка подтолкнув доктора Шаффера своим символическим молотом,  он
вслед за хозяином дома прошествовал в гостиную. Его глаза горели.
     Первым  делом  он  обратил  свой   хищный   взор   на   телевизор   -
тридцатидюймовый экран с трехмерной стереофонической системой,  встроенным
баром для коктейлей и распрыскивателем-бальзама для усталых глаз.
     - До-ис-то-рический! - с грустью в  голосе  объявил  Крушитель.  -  В
расход его, Док! Хорош твоей хозяюшке  глазелки  портить,  пялясь  на  эту
рухлядь.
     - Послушайте, - резко запротестовал доктор Шаффер. -  Я  лично  люблю
как раз  тридцатидюймовый  экран.  И  моя  жена  тоже.  Кроме  того,  этот
телевизор великолепно работает вот уже несколько лет. Мы принимаем на  нем
все программы Евровидения - Лондон, Париж, Рим!
     - Подумать только! - Крушитель даже немного удивился.
     С холодом в сердце ошарашенный  доктор  Шаффер  наблюдал,  как  молот
навис над ореховым  корпусом.  Неторопливо,  с  видом  настоящего  знатока
Крушитель выбирал точку удара. Почти  любовно  молот  опустился  на  купол
фото-электронного дистанционного управления. С грохотом купол  и  катодная
трубка лопнули. Доктор Шаффер пребывал в состоянии шока.
     - Аминь,  -  пробормотал  Крушитель  и  немедленно  сделал  запись  о
шафферовском телевизоре. Затем с быстротой молнии он расправился  с  Митти
Миджит  кондиционером  1989  года  и   даже   с   устаревшим   электронным
котом-пылесосом, кравшимся у них по пятам и подбиравшим мелкий мусор.
     -  Порядочек,  -  заявил  Крушитель,  вновь  возвращаясь  от   своего
магнитофона  к  сцене  разрушения.  -  Теперь   вот,   спаленку-дремотинку
посмотрим. Лады, док?
     К этому времени доктор Шаффер уже весь дрожал от  бессильной  ярости.
Ведь было совершенно незаконно не только  избегать,  мешать,  уговаривать,
отвлекать, подкупать, калечить или убивать Крушителя, но даже  за  простой
спор запросто можно было угодить на полгода в психиатрическую лечебницу на
полный курс социальной терапии.
     Печально расставаясь  с  прелестной  мечтой  кровавой  мести,  доктор
Шаффер вновь направился к трубе.
     Они вошли в спальню, и Крушитель в профессиональном  экстазе  кинулся
осматривать двойную колыбельную кровать. Ее древний гипноролик, чья  тихая
музыка должна была  убаюкивать  и  мягко  усыплять  пользователя  кровати,
привела Крушителя в восторг. Ее работающий  на  снотворном  газе  механизм
погружения в беспамятство чуть не вызвал у него счастливой истерики.
     - Док, - заявил он, утирая с глаз навернувшиеся слезы.  -  Помучились
на этой развалюхе, и хватит. Кончились, вот, ваши  муки.  Да,  колыбельные
кровати ушли. Точно. Лучекровати пришли. У них, вот, такая штуковина  есть
- психостатический луч. Умаешься за  день,  он  хлоп  тебя  по  мозгам,  и
готовенький. Дрыхнешь как бревно, а он еще и проблемки твои  подраскидает,
пока ты себе дрыхнешь. Утром встаешь как огурчик, ни забот, ни хлопот.
     Доктор Шаффер  прикрыл  ладонью  глаза,  а  колыбельной  кровати  тем
временем устроили девяностосекундный блицкриг. Когда же  доктор  снова  их
открыл,  то  гипноролик,  усыпляющие  сопла  и  качающие  пружины  усыпали
половину спальни, словно раздавленные металлические цветы.
     - Ну, кажись, все, - сказал Крушитель, милостиво не замечая  древнего
туалетного  столика  Эмили.  -  Док,  вы  часом  не  страдаете  негативным
подходом? -  и  он  благожелательно  поглядел  на  доктора  Шаффера.  -  Я
докладать должон, коли у вас негативный подход.
     - Негативный подход? У кого? У меня?.. -  оскорбленная  невинность  в
исполнении   доктора   Шаффера   больше   походила   на   острый    случай
маниакально-депрессивного синдрома.
     - Это вы мне  бросьте,  док,  -  начал  Крушитель,  словно  говоря  с
несознательным четырехлетним ребенком. - Современней надо быть,  ясненько?
Я тут ваше барахлишко малость покрушу, а вам  за  то,  глядишь,  и  10.000
кредиток  причитается.  Как  я  вот  кончу,  вы  топайте   прямехонько   в
Комиссариат и прибарахлитесь.  Вот  вам  и  лучекроватка.  И  шестифутовый
настенный экран, и кот-пылесос - и пылесосит, и песенки играет. А  песенки
- самые что ни есть попсовые. А еще и вместо барометра такая вещь - погоду
предсказывает, шмотки по  сезону  выдает,  и  чуть  чихнешь  -  таблетками
кормит... Вот это прогресс. Кумекаешь?
     - Действительно, прогресс, - сквозь зубы пробормотал доктор Шаффер.
     - Ну и ладушки, - сказал Крушитель. - Щас мы тут порядочек наведем...
Куды к фабрике калорий, док?
     Глубоко вздохнув, доктор Шаффер повел его в кухню.
     Там их уже поджидала Эмили. В этот миг она охотно променяла  бы  свою
стройную,  точеную  фигурку  на  двести  фунтов  мяса  и  жира  и  профиль
бульдозера. Она стояла перед полуантичной электрической стиральной машиной
в надежде, что Крушитель ее не заметит.
     - Как, - вежливо сказал Крушитель.
     - Дела, - ответила Эмили, соблюдая нормы приличия, но от ее  слов  на
всю кухню повеяло холодом.
     Крушитель сделал вид будто не замечает стиральной машины.
     - Скажите, пожалуйста! - душевно порадовался он, - этот  повар-шмовар
так и сияет...  Выбор  диапазонов,  инфра-тостер  и  hi-fi  восстановитель
вкуса... Достойненький ответ язве желудка!
     Но, говоря, он украдкой подбирался все ближе  и  ближе  к  обреченной
стиральной машине.
     - Вы пропустили угловую панель, -  с  паникой  в  голосе  воскликнула
Эмили. - Это анабиозный отсек самой последней модели. В нем  мы  храним  в
состоянии онежняющей мясо комы двух гусей,  пять  цыплят,  трех  омаров  и
индейку... Мы хотим подержать индейку до самого Рождества.
     Но ее попытка отвлечь неумолимый рок с треском провалилась. Ничуть не
вдохновленный чудесами анабиоза, Крушитель неумолимо приближался  к  своей
жертве. Его движение было так быстро, что миссис Шаффер даже отшатнулась.
     - Как же так, миссис Шаффер? - промурлыкал Крушитель. - Ути какие  мы
непослушные! Чокнуться можно, это старье и впрямь стирает? Да  еще  водой,
а? И ради этакого хлама рисковать  своей  репутацией?!  И  чо  только  ваш
психонал скажет?
     - Нет, - в отчаянии умоляла Эмили. - Не ломайте ее,  пожалуйста.  Это
семейная реликвия. Я знаю, она устарела, но...
     Ее голос прервался, когда она увидела, как Крушитель одевает на  свой
молот специальную красящую приставку.
     - И чо мне вам приписать, милая леди? - поинтересовался нарушитель со
счастливой ухмылкой, - подкуп или попытку помешать выполнению моего долга?
     Молот поднялся и опустился.  Три  раза.  И  после  каждого  удара  на
покореженных жестяных панелях оставалась броская надпись УСТАР.  И  каждый
раз Шафферы вздрагивали, словно это по ним били тяжелым молотом.
     - Милочка, - заявил Крушитель, разглядывая  разбитую  машину,  -  вот
обзаведетесь вы ультразвуковой мойкой-стиралкой, помянете меня со  слезкой
на глазиках.
     - Можете не сомневаться! - мрачно заверил его доктор Шаффер. -  Лучше
скажите мне, кто совершил ужасную ошибку, решив, будто бесчувственный олух
вроде тебя является человеком? Теперь припиши мне призыв  к  мятежу,  и  я
твоим же собственным молотом проломлю твой устаревший череп!
     Эмили побледнела как полотно.
     Крушитель безутешно вздохнул. Такая уж у него была судьба - нигде  не
находить понимания.
     - Когда нас колют, - печально сказал он, -  разве  из  нас  не  течет
кровь? Когда нас щекочут, разве мы не смеемся? Когда нас отравляют,  разве
мы не умираем? А когда нас  оскорбляют,  разве  мы  не  должны  мстить?  -
"Венецианский купец", третий  акт...  Не  отчаивайтесь,  док.  Кто-то  вот
должон делать эту работенку. - Он плотоядно усмехнулся. - Ну-ка, поглядим,
чего это там у вас ище... Ваш дешевый  автомобильчик...  Одна  птичка  вот
скакала и сказала, дескать... он ждет-пождет моего дружка.
     Победная улыбка озарила лицо доктора Шаффера.
     - Будьте готовы к некоторому  разочарованию,  -  объявил  он.  -  Это
стеклянный "Кадиллак" образца 1965-го года... если  вы  не  знаете,  всеми
признанный раритет.
     - Кто бы мог подумать?  -  Крушитель  изумленно  приподнял  брови.  -
Готовьтесь к  худшему,  док.  Стеклянный  "Кадик"  1965  года  только  что
объявлен ну совсем-совсем устаревшим. С  ним  теперича  на  дорогу  ни-ни!
Печально, а?
     Но для  доктора  Шаффера  это  было  не  просто  печально.  Это  была
настоящая трагедия. Много лет  уже  он  холил  и  лелеял  свой  стеклянный
"Кадиллак".  Он  потратил  сотни  часов,  чтобы   превратить   потрепанную
развалину, обнаруженную им в сарае в Миннесоте, в сверкающий  шедевр.  Это
был предмет зависти всех его друзей, которые, устав носиться со  скоростью
двухсот миль в час в своих  жуках,  с  вожделением  во  взоре  следили  за
древним исполином, неторопливо (каких-то девяносто миль в  час!)  плывущим
по дороге.
     Понимание, что сейчас  по  его  детищу  пройдется  неумолимый  Молот,
нанесло доктору Шафферу  психологическую  травму,  с  которой  его  и  так
перегруженный мозг уже не  мог  справиться.  Где-то  там,  в  глубине  его
сознания, разом вылетело сразу несколько  предохранителей.  Доктор  Шаффер
дважды обернулся вокруг своей оси и тяжело повалился на пол, глядя  оттуда
на Крушителя, словно тот только что объявил о конце света.
     Поглядев на него с  некоторым  даже,  сожалением  и  состраданием  во
взоре, Крушитель повернулся к Эмили:
     - Чудно это как,  мужики-то  завсегда  первыми  ломаются,  -  цинично
заметил он. - Приговорю-ка, пожалуй, этот  "Кадик"...  покамест  док  себе
витает... Как пройти к камере смертника, красотка?
     - Первый  поворот  направо,  мимо  улья  шмелей,  -  ответила  Эмили,
показывая пальцем на соответствующую дверь.
     Вскоре до Шафферов долетели звуки ударов и звон  бьющегося  стекла  -
лебединая песня старого "Кадиллака".  Эмили  крепко  обняла  своего  мужа,
словно пытаясь защитить его от этого страшного звука. Но, как ни  странно,
доктор Шаффер даже не вздрогнул.
     Наступила тишина, и доктор Шаффер внезапно взял себя в руки.
     - Эмми, - спокойно сказал он, - наверно, мы с тобой тоже устарели...
     Не успела Эмили как следует обдумать эту глубокую мысль, как в  кухню
с  видом  человека,  выполняющего  свой  долг  вне  зависимости  от  своих
собственных взглядов, вернулся нарушитель. Небрежно прислонив свой молот к
анабиозному отсеку, он достал карманный калькулятор и почти  целую  минуту
сосредоточенно тыкал толстыми неуклюжими пальцами в клавиши.
     - Вас приветствует президент Соединенных Штатов, - весьма официальным
голосом заявил он, окончив подсчеты. - В результате только что проведенных
актов уничтожения, Дядюшка Сэм задолжал  вам,  счастливчикам,  ровнехонько
двенадцать тысяч пятьсот долларов.  Вы  обязаны  потратить  их  в  течение
тридцати дней. - Подобрав свой молот, он спрятал  его  в  футляр.  Он  уже
собрался уходить, но в последний  момент  наклонился  и  потрепал  доктора
Шаффера по плечу. - Так разбиваются благородные сердца. Спи, милый  принц.
Спи, убаюкан пеньем херувимов...  "Гамлет",  пятый  акт,  сцена  вторая...
Пока, док.
     С добродушной улыбкой на устах Крушитель  покинул  гостеприимный  дом
Шафферов.
     Когда Крушитель ушел, доктор Шаффер уселся перед видеофоном и  набрал
номер.
     -  Почему  бы  не  сообщить  Джо  наши  радостные  новости,  -  уныло
пробормотал он.
     Ожидая, пока установится  связь  и  загорится  экран,  он  неожиданно
привлек к себе Эмили, усадил на колено  и  запечатал  ее  уста  необычайно
страстным поцелуем.
     -  Маленькая  проверочка  рефлексов,  -  пояснил  он  и  с  некоторым
удивлением добавил. - Похоже, мы еще живы.
     Они оба не заметили, как на экране видеофона появилось лицо.
     Несколько секунд Джо, а это был именно он, одобрительно  наблюдал  за
милующейся парочкой, потом деликатно кашлянул.  Коротко  взвизгнув,  Эмили
вырвалась из рук своего мужа и отскочила в сторону.
     - Привет, Джо, - невозмутимо сказал доктор Шаффер.
     - Спасибо за натюрмортик, - улыбнулся Джо. - Можно  аплодировать  или
надо присылать пожертвования?
     Доктор Шаффер выразительно хмыкнул.
     - Сегодня пятница, тринадцатое, и сегодня я сорвал банк.  Этим  утром
Индепендент меня уволила. А вечером к нам на огонек заглянул Крушитель.
     - Бедняги! - улыбка исчезла с лица Джо. - Джимми, он не  поднял  свой
молот на...
     - Поднял, можешь не  сомневаться.  Стеклянный  "кадик",  одна  штука,
устарел... А также стиральная машина Эмми и несколько других милых  нашему
сердцу штуковин.
     - Черт, - пробормотал Джо, как никогда чувствуя, что ему  не  хватает
слов. - Мое сердце обливается кровью... вместе с вашими. Почему бы вам  не
навестить нас сегодня? Пообедаем вместе, поплачемся друг другу в жилетку.
     - Мы вообще-то хотели пригласить вас с Патти к нам...
     - Не пойдет, - покачал головой Джо. - После первой пары  пива  мы  не
удержимся  и  примемся  делать  искусственное  дыхание   трупу   убиенного
"Кадиллака", что, между прочим, противозаконно... Кроме того, я  хотел  бы
кое-что тебе показать... Ну, так как?
     - Отлично, - решил доктор  Шаффер.  -  Мы  согласны.  Так  когда  нам
прилетать?
     - Давай, скажем, в восемь.
     - Сказано - сделано.
     - Я прощаюсь с тобой, а ты пока поразмысли на  досуге  над  следующим
тезисом:  Время  -  великий  целитель.  Пока.  -  Джо  Гаррисон  загадочно
улыбнулся и отключил свой аппарат. Экран погас.


     Холодные ясные звезды насквозь пронзили черный купол ночного неба. Но
созвездия  природные  не  шли  ни  в   какое   сравнение   с   созвездиями
рукотворными, электрическими звездами фонарей пригорода, раскинувшегося на
много миль вокруг летящего на высоте тысячи футов шмеля. Сквозь прозрачный
колпак кабины Эмили тщетно выглядывала в  многоцветном  мареве  огни  дома
Гаррисонов.
     Она уже немного пришла в себя после гибели ее драгоценной  стиральной
машины. Словно бросая кому-то вызов, она  надела  свое  самодельное  сари,
сверху предусмотрительно прикрытое белой пеномеховой шубкой.
     Доктор Шаффер  вызвал  посадочный  луч  Гаррисонов.  Он  был  приятно
удивлен, когда сигнал "луч пойман" показал, что  шмель  практически  точно
лежит на нужном курсе. Передав  управление  автопилоту,  он  повернулся  к
своей жене.
     - Пошли они все к черту! Друг друга им у нас не отнять.
     Эмили в ответ нежно погладила его по руке.
     Тридцать секунд спустя они уже встретились с ожидавшими их  на  крыше
Джо и Патти. Обменявшись приветствиями, они вчетвером нырнули  в  трубу  и
очутились в гостиной.
     Патти с неподдельным восхищением разглядывала сари Эмили.
     -  Дорогая,  оно  совершенно  четырехмерно!  Где  ты  раскопала  этот
удивительный узор?
     - Он как-то сам пришел мне в голову, - скромно  ответила  Эмили.  Джо
разглядывал сари с научной беспристрастностью.
     -  Оно  напоминает  мне  теорию  подпространства  Нитза-Суварова,   -
глубокомысленно заявил он.
     - Это еще что такое? - удивилась Эмили.
     - Оригинальная теория - куча дырок, связанных друг  с  другом  серией
постулатов... Эй, Джимми, попробуй-ка этот коктейль.  Называется  Кровавый
Крушитель... Шесть стаканчиков равняются полному забвению.
     - За уничтожение Утопии! - проворчал  доктор  Шаффер,  осушая  стакан
одним  глотком.  Последовала  долгая  пауза.  -  Что  это  было,  Джо,   -
благоговейно спросил он, - ракетное топливо пополам со спиртом?
     - С первого раза и в самую точку!.. Горячих дюз  тебе,  брат!  -  Джо
опрокинул свой собственный стакан, заморгал и  начал  считать.  Когда  он,
наконец, добрался до девяти, красный туман понемногу начал рассеиваться.
     - Ну, ладно, - сурово поглядела  на  мужчин  Патти,  -  самоубийством
займетесь чуть попозже. А сейчас обед ждет...
     Полчаса спустя, расправившись  с  огромным  блюдом  морской  капусты,
искусно  замаскированной  под  тропические  фрукты,  и   с   десертом   из
витаминизированных  Ангельских  Пузырей,  доктор   Шаффер   воспользовался
заминкой в разговоре, чтобы поднять волнующий его вопрос.
     - Джо, - спросил он, - что мне, черт возьми, с ним делать?
     - С чем, брат неудачник?
     - Со всем этим проклятым свободным временем в  этом  мерзком  Золотом
Веке.
     Джо кинул какой-то странный взгляд на Патти и ушел от ответа.
     - Крутые  слова,  мистер.  По  правде  сказать,  они  немного  отдают
государственной изменой.
     Доктор Шаффер мрачно выпил еще одну порцию Кровавого Крушителя.
     - Тройное ура государственной измене, - спокойно сказал  он,  -  плюс
несколько приветственных возгласов заурядному саботажу... Это как раз  то,
чего не хватает  этому  миру  -  чуть-чуть  доброго,  чистого  саботажа...
Никакого  насилия,  Джо.  Просто  тихое  уничтожение   пары-тройки   тысяч
автоматизированных роботофабрик. Тогда мы с тобой, как  и  все  остальные,
так сказать, "бывшие", снова сможем работать.
     Внезапно Патти встала.  Они  с  Джо  переглянулись.  Доктору  Шафферу
показалось, будто они молча о чем-то договорились. Договорились  о  чем-то
для него неведомом.
     - Пойдем со мной, Эмми, - позвала она. - Оставим наших революционеров
их мятежным речам. Я  никогда  не  рассказывала  тебе  о  своем  секретном
гардеробе? Пошли, посмотришь, чем я занималась последние шесть месяцев.
     И взяв несколько озадаченную Эмили под  руку,  она  вышла  с  ней  из
комнаты.
     Доктор Шаффер пристально поглядел на своего приятеля.
     - Кажется мне, - заявил  он,  -  что  кое-кто  здесь  ведет  себя  не
особенно честно... я надеюсь. И не только в вопросе одежды...  Я  надеюсь,
ты расскажешь мне, что все  это  значит,  Джо...  если,  конечно...  -  он
замялся и с горечью закончил, - если, конечно, ты мне доверяешь.
     - Черт, - покачал головой Джо Гаррисон, наливая себе  двойную  порцию
Кровавого нарушителя. - Это такая штука, что я и сам себе не доверяю... Но
прежде, чем я втяну тебя в это дело по уши, надо убедиться, что наши мозги
и впрямь работают на одной волне.
     - Вполне разумно. Понеслись!
     -  Первое  утверждение:  мы  полагаем,  что   девяностопятипроцентная
автоматизация -  это  несколько  больше,  чем  требуется  для  нормального
человека.
     - Согласен.
     -  Второе  утверждение:  мы  хотим  свободы  не  только  в  отдыхе  и
развлечениях, но и в работе.
     - Согласен.
     - Третье утверждение: мы хотим зарабатывать себе на жизнь.  Мы  хотим
своим   трудом   добиваться   уважения    к    себе.    Нам    не    нужна
благотворительность... даже в размере двадцати тысяч долларов в год.
     - Согласен.
     -  Четвертое  утверждение:  мы  оспариваем   право   Государственного
Департамента объявлять какие-либо принадлежащие нам вещи, и  вообще  любую
нашу собственность, устаревшей. Кроме того, мы  оспариваем  право  данного
департамента на существование.
     - Браво! Бис!
     - Пятое утверждение: мы хотели бы сломать  эту  систему.  Сломать  ее
безболезненно. Сломать и начать все сначала... но пока что никто не знает,
как это сделать.
     - Согласен.
     - Шестое утверждение: мы отвратительные, антисоциальные бунтовщики...
слишком  извращенные,  чтобы  наслаждаться  благами  нашего   прелестного,
восхитительного мира.
     - Принято единогласно.
     Джо глотнул Кровавого Крушителя и икнул.
     - Отлично...  Джеймс  Эддингтон  Шаффер,  я  избираю  вас  настоящим,
подлинным, истинным беженцем. И немедленно приговариваю  вас  к  столетней
транспортации... в сторону прошлого.
     - И снова единогласно, - кивнул доктор Шаффер, - но  только  что  ты,
черт возьми, имеешь в виду?
     Джо усмехнулся и поднялся, отшвырнув ногой стул.
     - Следуйте за мной, гражданин беженец. Я разработал способ бегства, -
и с этими словами он повел недоумевающего доктора Шаффера в гостиную.
     Здесь он вошел в трубу и спустился в игровую комнату.
     За время своего  вынужденного  безделья  доктор  Джозеф  Гаррисон,  в
прошлом директор департамента субатомной физики в Американ  Солар  Энджинз
Инкорпорейтид, обратил свой гений на переделку игровой  комнаты  в  точное
подобие бара девятнадцатого века. С несколькими интересными дополнениями.
     - Плевательница, опилки на полу, настоящее  газовое  освещение,  -  с
гордостью демонстрировал он. - Только напитки не подлинные... Ну, как тебе
здесь нравится?
     - Восхитительно! - вздохнул доктор Шаффер. - Вот это были  дни...  Но
ты что-то говорил о способе бегства... я все еще ничего не понимаю.
     Джо подошел к бару.
     - Ты уж извини меня за некоторую склонность к театральности, - сказал
он,  и  повернувшись  к  огромному  зеркалу,  расположенному  за  стойкой,
воскликнул:
     - Сезам, откройся!
     И тут же вся стена вместе  с  зеркалом  и  стойкой  бара  отъехала  в
сторону, открыв доступ в маленькую физическую лабораторию, забитую сложной
аппаратурой.
     Доктор Шаффер глядел на все это, открыв от изумления рот.
     - Я приспособил электронный звуковой ключ, - спокойно пояснил Джо.  -
Просто так, чтобы сбить с толку незваных гостей... Посмотри-ка вот сюда, -
и он показал доктору Шафферу толстый металлический цилиндр  высотой  около
трех футов.
     -  Напоминает  ультразвуковую   мойку,   -   решил   доктор   Шаффер,
подозрительно  разглядывая   пару   круглых   циферблатов,   невесть   что
показывающих.
     -  Это,  мой  милый  нарушитель  закона,  двигатель  первого  в  мире
хронокара. А теперь взгляни сюда, - он показал на  большой  плексигласовый
купол.
     Его прозрачные стены,  за  исключением  маленькой  круглой  дверцы  у
основания, были испещрены зелеными, голубыми и желтыми прожилками.
     - Перед тобой, - сказал он с почтением в голосе, - сам хронокар.
     -  Больше  похоже  на  клетку   для   огромного   грифа,   мечтающего
полакомиться  человечинкой,  -  заявил  доктор  Шаффер  после   некоторого
раздумья. - Но раз ты утверждаешь, что это хронокар,  значит,  так  оно  и
есть. Тогда я согласен, что это чертовски хороший хронокар... Только скажи
по секрету, что это такое - хронокар?
     Бросив на своего друга испепеляющий взгляд, Джо Гаррисон пояснил:
     - Попросту говоря, чтобы меня понял такой неуч, как  ты,  это  машина
времени.
     - Что?!
     - Ты же слышал, что я сказал. А теперь пойдем присоединимся  к  нашим
дамам. Эту историю я люблю рассказывать о-о-очень долго.
     И взяв  пораженного  доктора  Шаффера  под  руку,  он  вывел  его  из
лаборатории. Небрежно, через плечо, он кинул:
     - Абракадабра!
     Стена бесшумно встала на прежнее место.
     Доктор  Шаффер  поморгал,  потряс   головой.   Осмотрел   ничуть   не
изменившийся бар...
     - Этот Кровавый  Крушитель,  похоже,  еще  крепче,  чем  я  думал,  -
пробормотал он с восхищением в голосе.


     Тем временем Эмили осматривала тайный гардероб Патти. Он  состоял  из
двух плотно облегающих, длинных, до пят, платьев - одно изумрудно-зеленое,
другое небесно-голубое. А еще - две огромные шляпки, на одной  из  которых
обосновался  огромный  букет  страусиных  перьев,  а  на   другой   словно
перевернулась большая, полная самых разнообразных плодов корзинка.
     У Эмили даже голова пошла  кругом  от  этих  удивительных  нарядов  -
последний крик моды конца девятнадцатого века. Но  ее  изумление  достигло
апогея, когда Патти, раскрасневшись  от  гордости,  продемонстрировала  ей
свои  остальные  богатства  -  два  серых   мужских   костюма   с   узкими
брюками-дудочками, пару настоящих льняных рубашек с двухдюймовыми стоячими
воротничками, два ярко-алых галстука и две соломенные шляпы.
     В ответ на  обрушившуюся  на  нее  лавину  вопросов  Патти  загадочно
ответила:
     - Мы с Джо планируем нечто вроде каникул... навсегда.  Мы  надеялись,
что вы с Джимми тоже заинтересуетесь  такой  возможностью.  Должна  только
сразу вас предупредить - вернуться обратно будет уже невозможно.
     - Патти, я сейчас умру от любопытства! Не тяни, рассказывай!
     Но Патти только хитро улыбнулась в ответ.
     - Это трудно объяснить. К тому же мне не хочется портить удовольствие
Джо. Пусть он тебе все объяснит. Наверно, они с Джимми уже вернулись.
     Через несколько минут в гостиной Джо Гаррисон подробно рассказал  обо
всем, связанном с хронокаром и своим необычным предложением.
     - Будучи самой первой машиной времени,  -  объяснил  он,  -  хронокар
обладает  всеми  недостатками  экспериментального  устройства:  он   может
перемещаться только  в  прошлое  и  максимальная  дальность  его  действия
составляет всего около ста лет.
     Но самое главное в том, что он дает им  возможность  удрать  из  мира
1994-го года, из полного разочарований Века  Всеобщего  Благоденствия,  из
скучной Эры Изобилия - из мира, где могут быть счастливы только роботы.
     - В общем, - весело подытожил Джо, - мы можем перенестись в доядерную
эру, в мир, где автоматизация и дешевая солнечная энергия  еще  не  лишили
человека смысла жизни. Подумай,  Джо,  что  это  означает!  Если  ты  того
пожелаешь, ты можешь работать хоть двенадцать часов в день, шесть  дней  в
неделю, пятьдесят недель в году.  Ты  можешь  работать,  даже  когда  тебе
исполнится девяносто лет!
     - Мы сможем сами шить себе одежду, - весело добавила Патти. - Сколько
нам заблагорассудится. Сможем сами  готовить  себе  пищу,  штопать  носки,
делать занавески, покупать старую  мебель  и  разводить  зимой  настоящее,
коптящее пламя  в  очаге.  Мы  сможем  читать  романы  О'Генри  при  свете
керосиновой лампы и носить совершенно потрясающее нижнее белье!
     - И никаких Крушителей, - мечтательно  прошептала  Эмили.  -  Никаких
сшитых роботами тряпок... Это похоже на рай!
     Но доктор Шаффер тем временем размышлял о более важных вещах.
     - Джо, - с горящими глазами воскликнул он, - как бы тебе  понравилось
отправиться на "Китти Хок" и прочитать братьям Райт  небольшую  лекцию  по
аэродинамике?  Или  отправиться   в   Детройт   и   наладить   конвейерное
производство на заводике, выпускающем Форд модели Т? Или  перелететь...  я
хотел сказать, переплыть океан и кое-о-чем  намекнуть  господину  Маркони?
Потом, конечно, мы можем заняться киноделом... Ты уверен,  что  этот  твой
хронокар...  ну,  что  он   сработает?   Я   просто-напросто   сдохну   от
разочарования, если это была только шутка.
     - Можешь не волноваться, - уверенно ответил Джо. -  Он  отлажен,  как
часы... Уж не думаешь ли ты, что я стал бы предлагать  недоброкачественный
товар?
     - Конечно, нет, но...
     - Я откалибровал его с такой точностью, - не унимался Джо, - что если
мы решим очутиться в году 1890-ом точно в Новый Год,  то  мы  там  в  этот
момент  и  появимся  -  можно  будет  услышать,  как  хлопают  пробки   от
шампанского.
     - Почему бы нам этого не сделать? - Эмили едва могла усидеть на месте
от нетерпения. - Почему?
     - Как ты  думаешь,  Джимми?  -  Джо  испытующе  поглядел  на  доктора
Шаффера. - Если ты хочешь убедиться, что хронокар сработает, нам  придется
задержаться, пока ты подучишь математику так, чтобы  разбираться  в  милых
моему сердцу вопросиках типа  бесконечной  длительности  в  транс-конечной
пространственно-временной серии... Или ты готов мне довериться?
     - Черта с два я стану тебе доверять! - захохотал доктор Шаффер. -  Но
все равно я готов рискнуть!
     - Тогда чего мы ждем?  -  спокойно  спросила  Патти,  наливая  четыре
порции Кровавого Крушителя. - Никогда не стоит терять время!
     - Истинная правда! - подхватила Эмили. - Поэтому-то мы и отправляемся
в прошлое!
     - А теперь, - деловито  заявил  Джо,  когда  все  осушили  бокалы,  -
придвигайтесь к столу и давайте перейдем к делу. Патти, у тебя есть список
всех необходимых нам вещей. Вы с Эмили начнете собираться, а мы  с  Джимми
пока разберем хронокар. Потом все это мы должны погрузить в шмели. Если мы
воспользуемся и вашим, и нашим, то увезем все за один раз.
     - Куда увезем? - не понял доктор Шаффер.
     - В пустыню, разумеется! Ты же не хочешь появиться в 1900-ом году,  в
новогоднюю ночь прямехонько в чьем-нибудь будуаре? Это несколько  неудобно
и может иметь для нас некоторые не слишком приятные последствия.
     И вскоре приготовления пошли полным ходом.


     Глубокой ночью во тьму, где теперь  практически  безраздельно  царили
звезды, взмыли два  шмеля.  Глядя  на  исчезающие  внизу  огни  городов  и
пригородов, четверо добровольных беженцев не испытывали ни  сожаления,  ни
вины - а только восхитительное ощущение свободы, словно дети, удравшие  из
дому.
     За несколько часов  до  рассвета  они  приземлились  в  пустыне.  Они
выбрали место неподалеку от  печальных,  заброшенных  останков  покинутого
города, который, когда стрелки часов закрутятся в обратную сторону,  вновь
вернется к жизни.
     - Ну, вот мы и на месте, - радостно объявил Джо. - Отсюда  еще  можно
вернуться.
     - Мы и собираемся вернуться, только не в пространстве, в во  времени,
- усмехнулся доктор Шаффер.
     Пока мужчины в свете фар шмелей  собирали  хронокар  и  устанавливали
хронодвижитель, Эмили и Патти переоделись в  удивительные  платья  далекой
эпохи и примерили свои новые шляпки.
     Платья  оказались  тесными  и  даже  немного  жмущими   в   некоторых
любопытных местах. В них  было  трудно  наклоняться,  потягиваться,  да  и
дышать-то оказалось не так уж и просто. Но они казались женщинам  райскими
одеяниями.
     За десять минут до рассвета хронокар был собран и готов для  великого
кульминационного фокуса с исчезновением. Патти достала кофе и бутерброды -
последняя символическая трапеза в 1994 г.
     - Совсем скоро рассветет, - заметил Джо, проглатывая последний  кусок
бутерброда с цыпленком. - Лучше всего нам поскорее затеряться во  времени.
Будет грустно, если  сейчас  нас  засечет  какой-нибудь  правительственный
шмель. Чертовски не хотелось бы начинать  выяснять  отношения  с  экипажем
наводчика.
     Доктор Шаффер поглядел на  свою  жену  и  улыбнулся.  В  ярко-зеленом
облегающем платье  и  с  корзиной  фруктов  на  голове  она  казалась  ему
необычайно привлекательной.
     - Ну как ты, Эмми? - спросил он. - Не хочешь остаться? Еще не поздно.
     Эмили  улыбнулась  и  швырнула  коробку  от  бутербродов  в   сторону
молчаливого шмеля.
     - Вот еще, - ответила она. - Утопия там, где ты ее найдешь.
     Достойная  эпитафия  1994-му  году.  А  для  грядущего  года  1900  -
оптимистическое приветствие.
     Джо и Патти уже забрались в хронокар. Доктор Шаффер  нежно  поцеловал
жену и взял ее за  руку.  Вскоре  они  поднялись  на  борт  прозрачной,  в
многоцветных прожилках, каравеллы, ведомой капитаном Джозефом Гаррисоном -
первым Колумбом времени.
     Над горизонтом показался  красный  краешек  восходящего  солнца.  Джо
окинул взглядом индикаторы на хронодвижителе и тихонько начал  отсчитывать
секунды. Затем щелкнул тумблером...
     На  мгновение  пустыня  задрожала,  словно  марево,  и  вдруг  кругом
бесконечной чередой понеслись дни  и  ночи,  вечно  изменяющийся,  летящий
задом наперед ураган обратимых изменений. Даже зажав руками уши  и  закрыв
глаза, путешественники не могли избавиться от монотонного мигания  солнца,
чередующегося с пляшущими созвездиями и луной, от рева всемогущего ветра.
     Но вот временной прыжок подошел к концу. Пустыня и небо над ней вновь
стали неподвижными. Джо открыл глаза и в изумлении уставился на  панели  с
инструментами.
     - Эта чертова штука и впрямь сработала, - воскликнул он  дрожащим  от
волнения голосом. - Чтоб мне провалиться!
     Четверо потрясенных людей выбрались из хронокара в мир,  замерший  на
грани нового дня, нового года и нового столетия.
     Доктор Шаффер посмотрел  туда,  где  в  1994-м  находились  развалины
покинутого города... покинутого, но только не сейчас. Шумный и светлый, он
воскрес из пучины времени - символ бурного и светлого мира 1900.
     - Смотрите! - сказал доктор Шаффер. - Мы уже в Истории! - Рука в руке
четверо беженцев - беженцев из Утопии, которая провалилась, вошли  в  век,
который, несмотря на все свои недостатки, был все-таки веком  человеческих
возможностей.
     Странный, деловой мир.  Мир  небрежный,  порой,  рискующий.  Все  еще
слишком   буйный,   чтобы   склониться   перед   упорядочивающим   рвением
Планировщиков.  Слишком  неистовый,  чтобы  принять  усыпляющие  положения
Абсолютной Безопасности. Слишком деловой, чтобы отвергнуть  мечты  и  силы
людей.

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј





                               Эдмунд КУПЕР

                            ЯЩЕР С ПЛАНЕТЫ МОЗ




     Летающая тарелка Инквиситива снизилась до  десяти  тысяч  футов.  Она
плелась над Соединенными Штатами Америки со скоростью всего каких-то  пары
тысяч миль в час. Инквиситиву было смертельно скучно.
     Сколько он ни всматривался в телескоп, Инквиситив так и не  обнаружил
им малейших следов разумных ящеров... только  бесконечные  толпы  странных
двуногих животных, обитавших в причудливой  формы  муравейниках.  А  между
этими муравейниками они перемещались с помощью примитивных, двигавшихся по
земле повозок... У них были летающие устройства, что правда -  то  правда,
но каких-то на удивление неуклюжих конструкций.
     Честно говоря, последние несколько минут Инквиситив провел,  играя  в
чехарду с парочкой как раз таких необыкновенно хлипких  реактивных  машин.
Но когда они принялись допекать Инквиситива ракетами, тот потерял терпение
и  быстренько   отрезал   им   крылья   своим   тепловым   лучом.   Пилоты
военно-воздушных сил до последнего момента не могли поверить своим глазам.
Хорошо еще, что их системы  катапультирования  и  парашюты  сработали  как
положено.
     Да будет вам известно, что Инквиситиву, или Инки,  как  называли  его
коллеги в Организации Объединенных Планет, было не просто скучно. Он, надо
вам сказать, чувствовал себя совершенно несчастным. Впрочем,  в  том,  что
его направили в этот заброшенный и дикий уголок  галактики,  Инки  не  мог
винить никого, кроме себя. Если бы он устоял и не задрал  хвост  при  виде
несравненной чешуи и соблазнительных желтых полосок на лапах  единственной
дочери Верховного Администратора... в  общем,  тогда  бы  он  до  сих  пор
обретался в штаб-квартире ООП на планете Моз.
     Вспомнив родную планету, от которой  его  отделяло  пятьсот  световых
лет, Инки мечтательно вздохнул. Он представил  себе  ясное  зеленое  небо,
высокую голубую траву,  розовые  тропические  леса,  вечно  бурлящие  алые
океаны и вздохнул еще раз. Затем он посмотрел вниз, на  мир,  который  его
прислали обследовать, и даже фыркнул от отвращения.
     Цвета перепутаны, обитатели - уродливы  и  дики.  Вообще,  чтобы  эта
планета стала  пригодной  для  колонизации,  ее,  скорее  всего,  придется
подвергнуть фумигации. Кое-кого из  наиболее  сообразительных  аборигенов,
возможно, и удастся сохранить в качестве рабов. Но, судя по их примитивной
технологии, это вряд ли окажется выгодным. Роботы куда эффективнее.
     Пока, однако, в обязанности Инки входило только обследовать  планету,
вступить в дружеский контакт с местными жителями и  подготовить  подробный
отчет об их цивилизации - если это, конечно, можно назвать цивилизацией.
     Инки был циником и имел на  это  все  основания.  Его  путешествие  к
Солнечной Системе продолжалось более десяти лет. И надо же так  случиться,
что  таймер  гибернации  разбудил  Инки  на  восемнадцать  месяцев  раньше
намеченного срока. Таким образом, у него оказалось  предостаточно  времени
для раздумий о том, как безъящерно один  ящер  может  обойтись  с  другим.
Верховный Администратор заслал его в эту дыру, а почему? В отместку  всего
лишь за то, что его секс-полоска покраснела в неподходящий момент!
     Худшего начала лучшего века молодости (Инки едва  исполнилось  двести
лет) ящер не мог даже и вообразить. К тому времени, когда он  вернется  на
Моз, все самки его яйце-группы уже спарятся, а значит,  он  будет  обречен
оставаться одиночкой по меньшей мере еще семьдесят пять лет.
     За время гибернации Инки, разумеется, в  совершенстве  овладел  всеми
основными  языками  аборигенов  Земли.  Он  же  не  первый  ящер  с  Моза,
посетивший эту далекую планету. Несколько  лет  тому  назад  голубохвостый
специалист в области лингвистики прилетал на Землю. Он изучал  особенности
методов общения примитивных народов. До того, как  дикие  обитатели  Новой
Гвинеи превратили лингвиста в питательный суп, он успел  передать  на  Моз
языковые модели английского, французского, русского и китайского языков.
     Инки с отвращением взглянул на проносящуюся  под  ним  поверхность  и
пожал плечами. С чего-то все-таки придется начинать. Почему бы  не  здесь?
Он тяжело вздохнул и неохотно направил летающую тарелку к земле.
     Вскоре тарелка Инки зависла над пустынным, безжизненным шоссе,  рядом
с которым стояло не менее пустынное кафе.  Мгновение  Инки  поколебался  -
может, стоит направиться в более населенное место? Впрочем, какая разница?
Вся эта цивилизация, куда ни махни хвостом, до отвращения примитивна.
     Он приземлился  в  нескольких  сотнях  ярдов  от  кафе.  Выбрался  из
тарелки, настороженно понюхал воздух - слишком много ядовитого кислорода и
маловато азота - и пошел по шоссе. Вспомнив на полпути, что он забыл, Инки
вернулся и сделал свою летающую  тарелку  невидимой  -  дополнительная  и,
похоже, ненужная предосторожность от излишне любопытных двуногих.
     Инки был весьма представительным ящером. Стоя  на  задних  ногах,  он
достигал  в  высоту  четырех  футов.  И  это  не  считая  еще  трех  футов
красно-фиолетового хвоста, гордо реющего у него за  спиной,  словно  живой
флаг. Вдобавок, учтя наблюдения голубохвостого лингвиста  об  особенностях
местного дипломатического протокола, Инки надел высокий цилиндр  и  черный
фрак.
     В общем, появление Инки  на  пороге  кафе  "Тенистый  уголок"  внесло
некоторое разнообразие в тихую жизнь его владельца, некоего Сэма  Гудвина.
Сэм, любивший на досуге почитать про инопланетных чудовищ проявил завидное
хладнокровие, увидев одно из них своими собственными глазами.
     - Приветик, - заявил он, приглаживая редкие седые волосы и  изо  всех
сил пытаясь показать, что цилиндр ничуть его  не  смутил.  -  Как  дела  в
галактике?
     Инки был приятно удивлен. От  первого  контакта  с  гомо  сапиенс  он
ожидал некоторых трудностей.
     - Мы стараемся, чтобы созвездия светили нормально, - скромно  ответил
ящер. - Но вы же сами понимаете, какая это работенка.
     - Ну конечно, - сочувственно кивнул Сэм. - Хотите что-нибудь  поесть?
Бифштекс, жареный цыпленок, гамбургер?
     Инки вспомнил  многочисленные  предупреждения  лингвиста  о  качестве
земной кухни и содрогнулся.
     - Мне бы хотелось фруктов,  -  сказал  он.  -  Дюжину  яблок,  дюжину
апельсинов и бананов.
     - Хотите выпить?  -  спросил  Сэм,  наваливая  на  стойку  заказанные
фрукты.
     - Молоко, - решил Инки. - Кварт шесть-семь.
     И к огромному интересу Сэма, слизнул  со  стойки  все  сразу.  Десять
секунд спустя Инки ловко засунул лапу  себе  в  глотку  и  вытащил  оттуда
пустые пакеты из-под молока, шкурки бананов и апельсиновую  кожуру  -  все
аккуратно завернутое в полиэтиленовую пленку.
     - Здорово у вас это получилось, - восхитился Сэм. - У вас так принято
или это показуха для туземцев?
     - Так принято, - ответил Инки. - На Мозе, знаете ли, придают  большое
значение хорошим манерам.
     - Где, простите?
     - На Мозе. Это моя родная планета.  Организация  Объединенных  Планет
поручила мне обследовать ваш мир...  Должен  сказать,  что  хотя  двуногие
оказались и не такими противными, как я опасался, мне  все  равно,  скорее
всего, придется порекомендовать фумигацию...
     - Я слушаю вас с неослабевающим вниманием, - напомнил о себе  Сэм.  -
Что такое фумигация и почему вам придется ее рекомендовать?
     Инки облокотился на стойку, снял цилиндр.
     - Фумигация, - пояснил он, - это способ  стерилизации  планеты  путем
внесения в ее атмосферу интересного газа, разработанного нашими  химиками.
Они назвали его размножающийся газ. Одним словом,  стоит  даже  небольшому
количеству такого газа попасть в атмосферу, как очень скоро она вся станет
просто-напросто ядовитой... Отличное изобретение, не правда ли?  Ну,  оно,
разумеется, далеко за пределами вашей, с позволения сказать, науки.
     О подобных случаях Сэм уже читал  в  фантастических  романах.  Он  не
очень-то одобрял подобные намерения в отношении человеческой расы.
     - Позвольте спросить, - вежливо поинтересовался он, - почему вы вдруг
решили подвергнуть эту маленькую планетку фумигации?
     Инки улыбнулся.
     - Однажды мы уже совершили ошибку и попытались цивилизовать двуногих.
Очень непрактично. Это, кстати, были подававшие большие надежды обезьяны с
Сириуса  Пять.  Очень  сообразительные.  Из  них,  нам   казалось,   могут
получиться неплохие техники. К сожалению, вскоре у них появилась страсть к
политической независимости. Прежде, чем мы сумели показать им всю  глубину
их заблуждения, эти обезьяны  развеяли  по  космосу  три  боевых  флотилии
нашего доблестного  космофлота...  Сами  понимаете,  нет  никакого  смысла
обучать низшие существа. Вас мне даже  немного-жаль.  В  некотором  смысле
гомо сапиенс значительно приятнее обезьян Сириуса Пять.
     - Спасибо, - поклонился Сэм. - Приятно это узнать.
     - Не стоит благодарности, - возразил Инки.  -  Между  прочим,  всегда
есть возможность оставить в живых несколько рабов. Если хотите,  могу  вас
порекомендовать.
     - Большое спасибо, - ответил Сэм. - Это очень мило с вашей стороны...
Наверно, Землю сейчас обследует большая группа ваших сородичей?
     - Нет, - Инки снисходительно посмотрел  на  землянина.  -  Только  я.
Считается, что с таким простым заданием может справиться один ящер. Больше
не требуется.
     - Вот как? Интересно...  -  Сняв  очки,  Сэм  тщательно  протирал  их
носовым платком. - А что случится, если вы не вернетесь?
     - Но я же вернусь, - Инки даже  поразился  человеческой  глупости.  -
Вернусь и предоставлю свой отчет. Я же для этого сюда и прибыл.  Могу  вас
заверить,   что   мой   отчет   будет   глубоко   научным   и   совершенно
беспристрастным.
     - Ну, разумеется,  -  согласился  Сэм.  -  Но  давайте  представим...
гипотетический случай: ваш отчет не достиг Моза.
     - Идиотское предположение, - фыркнул Инки. - В этом случае кто-нибудь
рано или поздно обнаружит его отсутствие,  и  на  Землю  направят  другого
ящера. Через пару - тройку веков. В конце концов, с  нашей  точки  зрения,
нет никаких оснований для спешки.
     Сэм Гудвин улыбнулся.
     - Я на минуточку, - сказал он и скрылся в соседней комнате.
     Через несколько секунд он вернулся. В руках он  держал  двухствольное
ружье, оба ствола которого немигающе смотрели прямо на Инки.
     - Лично против вас, -  сказал  Сэм,  -  я  ничего  не  имею.  Но  как
представитель рода гомо сапиенс, к которому  я  имею  честь  принадлежать,
должен вам заявить, что мы сейчас заняты  и  потому  фумигация  может  нам
несколько помешать.
     Инки еще никогда не сталкивался со старомодным  оружием  землян.  Он,
однако, быстро уразумел, что Сэм вдруг  стал  не  таким  дружелюбным,  как
раньше. В тот же момент его отлично развитое шестое  чувство,  позволившее
ящерам Моза процветать в течение долгих и трудных двадцати миллионов  лет,
забило тревогу. Инки рухнул на четвереньки как раз,  когда  Сэм  нажал  на
курок.
     Первый выстрел пренеприятнейшим  образом  превратил  цилиндр  Инки  в
решето. Второй, прогремевший в тот миг, когда он  с  проворностью  ящерицы
выскальзывал за дверь "Тенистого уголка", подарил Инки сомнительную  честь
стать первым ящером Моза с перфорированным хвостом  с  мелкими  свинцовыми
вкраплениями. Но  Инки  не  остановился  полюбоваться  своим  изукрашенным
хвостом. Ведь вслед за ним на шоссе вышел Сэм. И он уже вставлял  в  ружье
новые патроны.
     Инки мчался к своей тарелке, словно ветер. Вот он  достиг  ее,  вновь
сделал видимой и заскочил внутрь за мгновение  до  того,  как  ружье  Сэма
прогремело в третий раз. Дробь бессильно застучала по обшивке. Инки ударил
по клавишам управления, и летающая  тарелка  с  ревом  взмыла  вертикально
вверх. За несколько секунд она достигла  высоты  пятидесяти  тысяч  футов.
Этот маневр явно не пошел на пользу дюжине яблок, бананов и апельсинов,  а
также шести квартам молока, уютно примостившимся в третьем, желудке  Инки.
Продукты взбунтовались, отказались усваиваться  и  настойчиво  запросились
наружу.
     Но вот икота прошла, и Инки, наконец, смог  вплотную  заняться  своим
несчастным хвостом. Хвост болел. Да и выглядел он, прямо скажем, не  очень
весь в дырках, а красные и  фиолетовые  полоски  приобрели  какой-то  явно
нездоровый оттенок. Инки попробовал им  пошевелить,  и  новая  волна  боли
понеслась по его нервам в мозг. И тем не менее, хвост  шевелился.  Значит,
ничего страшного, просто в нем, видимо, еще осталось  несколько  маленьких
сувениров американского гостеприимства.
     Как пример установления дружеского контакта с  туземцами,  встречу  в
кафе (пусть она  и  дала  Инки  информацию  о  психической  нестабильности
аборигенов) никак нельзя было назвать успешной. Дав выход своим  чувствам,
Инки до отказа нажал на педаль газа (ну или на то, что  сходит  за  педаль
газа у летающих тарелок) и принялся необыкновенно поэтическим языком  Моза
излагать свое мнение о Сэме Гудвине и его "Тенистом уголке".
     К тому времени, когда у Инки кончались  подходящие  эпитеты,  тарелка
уже пересекла Соединенные Штаты, Тихий Океан, Охотское море и неслась  над
степями центральной Азии. Глянув вниз, ящер  с  удовлетворением  обнаружил
большие участки девственной, неизгаженной гомо сапиенс земли.
     По правде говоря, единственным свидетельством человеческой глупости в
округе была дурацкая металлическая змея, мрачно  извивавшаяся  через  весь
континент. Инки, разумеется, догадался, что хотя человечество  частично  и
вышло из каменного века, оно еще  не  отказалось  от  примитивной  системы
железнодорожного транспорта. Более того, для  ящера,  чья  родная  планета
давным-давно разработала куда более эффективные средства  сообщения  (типа
путешествий во времени  и  телепортации),  Транссибирская  железнодорожная
магистраль  была  не  лишена   некоторого,   скажем   так,   исторического
очарования.
     Где-то между Омском  и  Томском  Инки,  чей  хвост  между  тем  почти
перестал болеть, решил спуститься пониже. У пересечения железной дороги  с
заброшенным шоссе он заметил маленький одинокий муравейничек - явно жилище
какого-то двуногого. Вот она, возможность  установить  дружеский  контакт.
Посидеть, поговорить, глядя, как мимо проползают поезда, поднабрать данных
для анализа культуры и цивилизации аборигенов.
     Инки приземлился всего в каких-то пятидесяти ярдах  от  домика  Ивана
Сергеевича  Пушева,  имевшего  честь  служить   стахановским   смотрителем
переезда  со  времен  чистки  тысяча  девятьсот  тридцать  шестого   года,
вычистившей отсюда его предшественника. На этот раз Инки  не  стал  делать
свою тарелку невидимой. Так ее легче будет найти,  если  ему  вдруг  снова
придется с поспешностью покинуть общество гомо сапиенсов.
     Иван Сергеевич не без некоторого беспокойства  наблюдал  за  посадкой
летающей тарелки. Она прилетела не со стороны Москвы, но пути политической
полиции неисповедимы. Он торопливо почистил  ботинки,  причесал  бороду  и
вышел на крыльцо навстречу своему гостю... мысленно готовясь все отрицать.
     -  Здравствуй,  товарищ,  -  приветствовал  Иван  Сергеевич  ящера  и
мысленно поразился: мол, чего только не  придумает  политическая  полиция,
лишь бы получше замаскироваться.
     -  Здравствуйте,  -  настороженно  отозвался  Инки.  -   Меня   зовут
Инквиситив с Моза.
     - А я - товарищ Пушев с Слобованутского переезда.  -  Иван  Сергеевич
замялся и неуверенно добавил: - Я надеюсь, товарищ, вы окажете  мне  честь
выпить стакан водки за моим недостойным столом? Мы поднимем этот стакан за
здоровье нашего героического коллективного руководства.
     - Ничуть не сомневаюсь, - не скрывая раздражения, ответил Инки, - что
вашему  героическому  коллективному  руководству  очень  поможет  грядущая
фумигация. Между прочим, ящеры Моза  не  одобряют  применения  алкоголя...
кроме как в медицинских целях.
     В этот момент Иван Сергеевич начал понемногу догадываться, что  Инки,
возможно, вовсе не секретный агент политической полиции. Он  был  вынужден
признать,  что  чешуя  выглядела   необыкновенно   натурально,   а   хвост
подергивался  с  независимостью,  чем-то  напоминающей   товарищу   Пушеву
загнивающий Запад. Но ошибка в столь деликатном вопросе могла  закончиться
трагически, и потому:
     - Ваше  превосходительство,  -  сказал  Иван  Сергеевич,  -  простите
невежество политически грамотного, но в настоящий момент сбитого  с  толку
смотрителя переезда. Где находится этот самый Моз?
     - В более обжитой части галактики, нежели та, где обретаетесь вы.
     - Позволено ли мне будет спросить, - не унимался Иван Сергеевич,  сам
удивляясь своему безрассудству, - как туда добираются?
     - Сразу за Полярной Звездой  поворачиваете  налево,  а  потом  летите
прямо пятьсот  световых  лет,  -  ответил  Инки  и  улыбнулся  с  чувством
бесконечного ящерного превосходства.
     - Быть может, это спутник?
     - Разумеется, нет! - с возмущением воскликнул  Инки.  -  Это  планета
первой величины!
     - И без сомнения,  недавно  освобожденная  нашей  доблестной  Красной
Армией? - продолжал расспросы Иван Сергеевич.
     Инки презрительно усмехнулся и покачал головой.
     - Твоя мать, без сомнения, была идиоткой, - процедил он, - а  отец  -
дебилом.  А  ты  сам  находишься  в  состоянии  интеллектуального   бреда.
Фумигация для тебя будет актом милосердия.
     К этому моменту Иван Сергеевич уже пришел  к  окончательному  выводу.
"Этот тип, - решил  он,  -  никак  не  может  быть  сотрудником  секретной
полиции. Ни один агент МВД не опустится до того, чтобы надеть фрак".
     - Значит, Моз  -  не  коммунистическое  государством  -  спросил  он,
чувствуя, как к нему возвращается уверенность.
     - Придурок! - вскричал Инки. -  Да  с  какой  стати  разумным  ящерам
устраивать себе коммунизм? Так низко мы пасть не можем!
     - Если Моз не коммунистическое государство, - решил Иван Сергеевич, -
значит, это реакционная, капиталистическая,  фашиствующая  демократия.  Но
пролетариат-то у вас хотя бы организован?
     - У нас нет пролетариата!
     -  Невозможно!  -  воскликнул  Иван  Сергеевич.  -  Не  могли  же  вы
уничтожить полностью весь рабочий класс!
     - Друг мой, - мягко сказал Инки, - нам некого уничтожать. У  нас  нет
рабочих. Мы используем роботов.
     - Варвары! - Иван Сергеевич воинственно выставил бороду.  -  И  давно
это вы эксплуатируете несчастных роботов?
     - Примерно двадцать тысяч лет.
     - Какое невероятное терпение! - покачал головой пораженный до глубины
души  Иван  Сергеевич.  -  Я  думаю,  грядущая  революция  будет  особенно
кровавой.
     - Пушев, - зевнул Инки, - ты меня утомил. Без фумигации планеты  явно
не обойтись... Между прочим, когда будет ближайший поезд?
     -  Завтра,  ваше  благородие...  или   послезавтра.   Может,   хотите
подождать? Только имейте в виду, я не могу обещать, что поезд остановится.
     - А вот я, - с многообещающей улыбкой заявил Инки,  -  могу  обещать,
что скоро здесь все остановится. А пока я лучше  продолжу  свои  изыскания
где-нибудь в другом месте. Всего хорошего.
     - Одну минуточку, ваше благородие. Позвольте мне на прощание подарить
вам маленький сувенир в память об этой незабываемой встрече.
     Иван Сергеевич вбежал в дом  и  через  минуту  вернулся  с  маленькой
металлической коробочкой в руках. К коробочке прилагался крохотный ключик.
     - Это устройство,  -  объяснил  он,  -  предназначено  для  исцеления
усталости и сонливости. Оно просто  незаменимо  для  интеллектуалов  вроде
вас.  Многие  наши  политические  лидеры  подарили  такие  машинки   своим
ближайшим друзьям. Результаты превзошли все ожидания.
     Иван Сергеевич вставил ключик в специальную дырочку и  несколько  раз
повернул. Затем протянул коробочку Инки.
     Ящер внимательно осмотрел неожиданный подарок.
     - Очень  любопытный  образец  крестьянского  творчества,  -  подумав,
провозгласил  он.  -  Я  полагаю,  это  устройство  работает  по  принципу
психостатической индукции?
     - Вне всякого сомнения, - с готовностью согласился Иван Сергеевич.  -
Желаю вашему благородию приятного путешествия.
     - Спасибо, - ответил Инки.  -  Я  уже  почти  решил  переменить  свое
решение и рекомендовать тебя для рабства.
     Так  выразив  друг  другу  взаимное  уважение,  они  разошлись.  Иван
Сергеевич в свой домик, а Инки - в летающую тарелку.  Смотритель  переезда
наблюдал за вертикальным взлетом тарелки  с  хитрой  ухмылкой.  Загадочная
летающая машина выглядела, прямо скажем, внушительно, хотя, разумеется, не
шла ни в какое сравнение с  могучими  МИГами,  о  которых  Иван  Сергеевич
недавно читал в газете. Кроме того, разве  тарелка  -  это  не  буржуазное
изобретение?
     Иван   Сергеевич   взирал   на   результаты   утренней   встречи    с
удовлетворением сразу по трем причинам. Во-первых,  блестящим  применением
метода  дедукции  он  исключил  возможность  того,   что   Инки   является
сотрудником секретной политической  полиции.  Во-вторых,  он  изобличил  в
своем незваном госте капиталистического шпиона.  И  в-третьих,  он  оказал
посильную помощь бедным эксплуатируемым роботам  Моза.  Ведь  его  подарок
Инки был одной из реликвий программы "выжженной земли", рожденной  военным
гением товарища Сталина. Вначале его  предполагалось  использовать  против
оккупационных войск.
     Иван Сергеевич принял самое разумное решение.  Он  напишет  подробный
рапорт о случившемся. Возможно, это  поможет  ему  получить  повышение  на
заветную должность помощника билетного контролера в Томске.
     Тем временем Инки поднялся на высоту  тридцать  тысяч  футов.  Он  не
спеша, со скоростью, всего в три раза превышающей скорость звука, летел на
юг. После пустынных  сибирских  просторов  ему  хотелось  познакомиться  с
земной  жизнью  тропических  регионов.  Вдруг  в  тропиках   он   встретит
что-нибудь любопытное.
     Он пересек Тибет, Бирму и Сиам.  Он  медленно  кружил  над  Малайским
Архипелагом, выбирая наиболее удобный для изучения остров.  И  вдруг,  как
раз когда его летающая тарелка находилась посередине Южно-Китайского моря,
подаренная Иваном Сергеевичем бомба с часовым механизмом (кстати, одна  из
немногих  действующих)  самым  пренеприятным  образом  вдребезги  разнесла
орудийную башню.
     Для Инки в его пилотской кабине грохот взрыва прозвучал  словно  звон
сотен литавр. Все кругом затряслось... Но вот тряска прекратилась, и Инки,
к своему неописуемому удивлению, обнаружил, что, хотя  от  фрака  остались
одни лохмотья, сам он цел и невредим. Не считая, конечно,  того,  что  его
хвост побелел от ужаса.
     И вот тут-то ему на выручку пришла находчивость,  которой  заслуженно
гордятся ящеры Моза. Глянув вниз, Инки  увидел,  что  Южно-Китайское  море
несется ему навстречу куда быстрее, чем хотелось бы. Он понял,  что  очень
скоро станет мокрым, или даже очень мокрым ящером. Это было  нежелательно.
Поэтому Инки незамедлительно включил антигравитационный  луч  и  резервные
ракеты перегретого пара.  Из-за  несориентированности  антигравитационного
луча тарелку тут же перевернуло вверх тормашками, но Инки крепко  уцепился
хвостом за пульт  управления  и  с  помощью  паровых  ракет  даже  добился
некоторого контроля  над  своим  поврежденным  летательным  аппаратом.  Не
раздумывая, он направил его к ближайшей земле  -  маленькому  тропическому
островку, называвшемуся Комодо.
     Проявив незаурядное мастерство в управлении тарелкой,  Инки  все-таки
сумел совершить вынужденную посадку  на  острове,  в  небольшой  пальмовой
роще. К тому времени, когда вызванный им кокосовый дождь закончился,  Инки
оправился до такой степени, что сумел выползти из  тарелки  и  обследовать
повреждения. А обследовав, пришел к  неутешительному  выводу,  что  ремонт
займет у него как минимум три дня. Но  потом,  мрачно  поклялся  ящер,  он
вернется к Слобованутскому переезду и расквитается  с  Иваном  Сергеевичем
так, что очень быстро тот взмолится о блаженном избавлении фумигации.
     Всецело поглощенный изучением повреждений и мыслями об отмщении, Инки
даже не сразу заметил, что он не один. Но, наконец, осторожное  дыхание  у
него за спиной заставило Инки повернуться.
     Перед ним  стояла  самая  обворожительная,  самая  грациозная,  самая
ослепительно красивая  самка,  которую  он  когда-либо  видел.  Ее  широко
раскрытые  невинные  глаза  полнились  неведомой  тайной.  Ее   прелестное
волнистое тело являло собой  настоящую  поэму  женственной  пластики.  Она
лучезарно улыбалась Инки, и ящер чувствовал, что под этими нежными чертами
кроется огонь всепоглощающей страсти. Так, между прочим, на самом  деле  и
было. Ведь эта дама была ни кем иным, как хищным драконом Комодо.
     - Я... Я... Я... - начал Инки на языке ящеров, который, как известно,
универсален.
     Но дар речи покинул Инки. На Мозе он не встречал ничего подобного.
     - Вы попали в беду? - спросила она голосом, сладким, как у сирены,  и
полным странного, невысказанного желания.
     - Нет, милая леди, - ответил Инки, беря себя в  руки.  -  Я  попал  в
рай... Никогда еще я не видел такого совершенства! Мне кажется, я пролетел
пятьсот световых лет именно ради этого момента.
     Пятифутовый  хвост  дракона  Комодо   едва   заметно   дрогнул.   Она
покраснела.
     - Вы, наверно, всем это говорите.
     -  Ангел  мой,  -   признался   Инки,   вспоминая   дочь   Верховного
Администратора, - у меня и правда раньше были другие.  Но  они  ничего  не
значат. Я просто-напросто не жил до этого мига... Между прочим, меня зовут
Инквиситив. Но ты можешь называть меня просто Инки.
     - А я  -  дракон  Комодо,  -  сказала  она  и  протянула  Инки  лапу,
украшенную  восхитительными,  острыми,  как  бритвы,  когтями.  -   Можете
называть меня просто Канни-Балле.
     - Канни-Балле! - в восторге воскликнул  Инки.  -  Какое  удивительное
имя!
     -  Немного  необычное,  не  правда  ли?  -  и  дракон  Комодо   снова
покраснела.
     - Такая ласковая, - бормотал Инки, - такая любезная...
     - Ну, если вы так полагаете... - и дракон Комодо улыбнулась,  обнажив
длинный ряд безупречно белых, острых, длинных зубов.
     - Дорогой Инки, - она повернулась к летающей тарелке,  -  скажи,  что
это за странная штуковина?
     Гордо выставив грудь, Инки рассказал о своей миссии на Земле.
     - В принципе, -  заключил  он,  -  мне  следует  починить  тарелку  и
вернуться на  Моз,  но...  Любимая,  я  не  могу  рекомендовать  фумигацию
планеты, на которой мы впервые увидели друг друга.
     - Да уж я  думаю!  -  с  возмущением  воскликнула  дракон  Комодо.  -
Особенно учитывая, что я вовсе не собираюсь никуда  эмигрировать.  Большое
спасибо, но мне и здесь неплохо.
     - Но я не должен забывать о своем долге, - печально сказал Инки. - Ты
можешь этого и не знать, но ящеры Моза -  самые  просвещенные  существа  в
галактике. Судьба избрала нас для создания звездной  империи.  Она  станет
достойным памятником несгибаемости ящерного духа.
     - Какой ты воинственный, - застенчиво прошептала дракон Комодо. - Мне
даже страшно...
     Инки,  окончательно  потерявший  голову  от   этого   очаровательного
создания, бросился ей в ноги и воскликнул:
     - Канни-Балле! Я не вынесу твоего несчастья!.. Если бы только  я  мог
навсегда остаться с тобой в этом раю!
     - Возможно, мне удастся это устроить, - задумчиво пробормотала дракон
Комодо.
     И ее голос обещал так много, что Инки и думать забыл  о  фумигации  и
галактических империях.
     - Милая моя, почему бы и нет?!! - в восторге он вскочил на ноги. - Мы
будем неразлучны!
     - Навсегда, -  согласилась  дракон  Комодо,  и  ее  глаза  загорелись
желанием.
     - Идеальная пара, - восторгался Инки, - мой разум и твоя красота!
     -  Неразрывно  соединенные  воедино,  -  улыбнулась  дракон   Комодо,
скручивая спиралью свой могучий хвост. - И в жизни, и в смерти...  Извини,
мой милый, что говорю об этом, но, видишь ли, я ужасно хочу есть...
     И тут двести фунтов мускулов развернулись с быстротой  молнии:  живая
дубинка нанесла удар. Инки даже не успел ничего  понять,  прежде  чем  его
сбитый с толку, охваченный внезапной паникой мозг превратился  в  кровавую
кашу. С укоризненным вздохом он замертво повалился на землю.
     Дракон Комодо окинула труп критическим взором и покачала головой.  По
меркам Комодо, Инки был несколько худоват.
     - Это лучше, любовь моя, -  печально  сказала  она,  -  чем  разбитое
сердце... И как это благородно - погибнуть ради дамы своего сердца!
     Затем она села и съела Инки с головы до хвоста.


     Вот, друзья мои, истинная причина, почему еще пару веков Земля  может
не  опасаться  фумигации;  почему  кафе  Сэма  Гудвина  переименовано   из
"Тенистого уголка" в "Придорожный Буфет  Летающих  Тарелок";  почему  Иван
Сергеевич Пушев стал помощником билетного контролера  в  Томске  и  почему
Канни-Балле, дракон  Комодо,  живет  теперь  в  уютном  круглом  домике  в
джунглях. В домике с атомным кондиционером!

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј





                               Эдмунд КУПЕР

                               СУДНЫЙ ДЕНЬ




     Я уже старик, но память о том сентябрьском утре все еще жива  в  моем
мозгу. Днем и ночью у меня  перед  глазами  стоит  страшная  картина  того
кошмарного дня. Я не боюсь умереть, ведь тогда, слава Богу,  умрет  и  эта
память. Только так я смогу, наконец-то, обрести покой.
     Порой я ощущаю, что жизнь в этой тихой долине Дербишира на самом деле
весьма приятна. Особенно весной, когда, выполнив дневной урок по  плетению
полотна, я могу хоть целый вечер сидеть на пороге моего  домика.  И  можно
ничего не делать, просто сидеть и смотреть, как солнце прячется за низкими
зелено-голубыми холмами, и слушать голоса играющих  детей...  ждать,  пока
наступит темнота..
     Странное они поколение, эти дети Темных  Лет.  В  их  голубых  глазах
горит огонь желания, а мысли их сосредоточены не на будущем, а на том, что
они считают славным прошлым. Эпоха героев, мифическая эра  могучих  машин,
бурлящих городов, радио и телевидения, реактивных самолетов  и  спортивных
автомобилей...
     А ясными ночами в небе, усеянном светлыми  звездами,  все  еще  видны
блестящие точки спутников. Несколько ночей тому назад один из них сошел  с
орбиты и, попав в плотные слои атмосферы, сгорел тонкой кривой  светящейся
полосой,  словно  обычный  метеорит.  Так,  вероятно,  все  они  понемногу
исчезнут. Один за другим, пока не останется ничего,  что  говорило  бы  об
открытых человеком воротах в бескрайний космос.
     Детям нравится слушать о спутниках. Но мне кажется, они не очень-то в
них верят. Ну, во всяком случае, не так, как я сам. Как человек, выросший,
когда эти самые спутники еще  только  выводились  на  орбиты,  я  вижу  их
такими, какие они есть - орудия  уничтожения,  терпеливо  ждущие  сигнала,
который теперь уже  никогда  не  придет,  чтобы  обрушить  на  Землю  свой
смертоносный  груз.  Есть,  конечно,  некоторые...  крохотные  космические
лаборатории, все еще информирующие о чем-то лежащий под ними глухой к  ним
мир...  Для  детей  же  спутники  -   это   просто   подвижные   звезды...
заслуживающие внимания лишь потому, что их послали в путь Великие Предки.
     Великие Предки!
     Как это  печально,  что  всего  за  одну  человеческую  жизнь  успело
возникнуть и окрепнуть множество новых мифов. Люди, похоже, не могут  жить
без мифов. Возможно, созданные из успевшего  подернуться  дымкой  забвения
прошлого мифы - лишь смутные отражения надежд на  будущее.  Может,  оно  и
так.  Быть  может,  дети  создают  для  себя  идеал,  который  поможет  им
преодолеть Темные Года и построить мир, где целью прогресса  станет  нечто
иное, а не всеобщее самоубийство.
     И однако, когда я слышу, как они  говорят  о  Великих  Предках,  я  с
трудом удерживаюсь от горького смеха. Каким-то чудом  мне  всегда  удается
сохранить внешнее спокойствие - не стоит  разочаровывать  молодежь.  Но  я
никак, не могу забыть, что на планете, где когда-то обитало  почти  четыре
биллиона человек, теперь едва ли наберется десять миллионов жителей. И для
меня это достойная эпитафия Великим Предкам...
     Я помню их как людей - обычных людей в необыкновенном, созданном  ими
мире. Людей быстрых разумом и медлительных сердцем,  с  даром  творения  в
своих мечтах и стремлением к разрушению, горящим в глазах.
     Но чаще всего я вспоминаю ясное сентябрьское утро, когда  погибла  их
цивилизация. А еще - несколько страшных дней, последовавших за этим. Дней,
когда, казалось, раса людей канет в Лету, стертая с лица Земли.
     Итак, было ясное утро, и солнечные лучи раскинули свою  золотую  сень
над полями, горами и городами, и лениво-неподвижный  воздух  восхитительно
пах странными ароматами ранней осени.
     В тот  день  меня  как  раз  выписали  из  больницы  после  небольшой
операции. Для меня это утро было вдвойне прекрасно: проведя две  недели  в
узком мирке больничной палаты, мне казалось, я вижу все в первый раз.
     Меня встречала моя  жена,  Джустина.  Мы  еще  радовались,  что  меня
выписали как раз накануне ее дня  рождения.  Ей  должно  было  исполниться
двадцать пять нет. Она заказала такси отвезти меня домой, и я  помню,  как
мы спорили: мне хотелось пройтись пешком, через парк, а Джустина  боялась,
что я еще слишком слаб. Но мне удалось настоять на своем. Очень уж мне  не
хотелось терять такое восхитительное  утро.  Мы  шли,  взявшись  за  руки,
медленно-медленно; я и в самом деле еще не  до  конца  оправился,  и  хотя
врачи казались очень довольными результатами операции и  даже  сняли  швы,
переутомляться мне было нельзя.
     Минут через двадцать мы подошли к  парку.  К  этому  времени  усилия,
необходимые для ходьбы, успели в значительной степени исчерпать мои  силы,
и потому мы нашли скамейку, где я мог бы посидеть и отдохнуть.  Не  только
мы радовались веселому солнечному утру. Тут  и  там  под  бдительным  оком
матерей играли малыши, а на скамейках, полуприкрыв глаза, словно им некуда
было спешить (так оно, наверно, и было) грелись на солнце пенсионеры.
     В  двухстах  ярдах  от  нас  я  заметил   небольшую   группу   людей,
столпившихся прямо  посреди  дорожки.  Они,  похоже,  разглядывали  нечто,
лежащее на земле. Я не обращал на них внимания, пока какой-то  человек  не
отделился от толпы, побежав к выходу из парка. Где-то вдалеке мы  услышали
какой-то странно безумный вой сирены "Скорой помощи".
     - Наверно, несчастный случай, - предположила  Джустина.  -  Как  тебе
кажется, может, мне следует...
     - Нет, дорогая, - возразил я.  -  Оставайся  здесь  присматривать  за
своим собственным инвалидом. Там достаточно людей, и я не  сомневаюсь  они
сделают все, что нужно.
     "Скорая помощь" уже выехала на широкую центральную аллею парка.
     - Вот противно, наверно, попасть в больницу в такое прекрасное  утро,
-  прошептала  Джустина,  наблюдая,  как  машина  быстро  приближается   к
столпившимся на дорожке людям.
     - Это уж точно, - охотно согласился я. -  Может,  это  не  так  уж  и
серьезно?  Наверно,  какой-нибудь  старичок  поскользнулся  на   банановой
кожуре... или что-то вроде этого.
     Но в этот самый миг обыденность ленивого сентябрьского утра  лопнула,
словно проколотый воздушный шар. "Скорая  помощь"  неожиданно  свернула  с
аллеи и, словно управляемая пьяной  рукой,  заюлила  по  траве  в  сторону
большого дуба. Грохот удара далеко  разнесся  в  тишине  залитого  солнцем
парка.
     - Боже мой! Что могло... - слова замерли у меня на устах.
     Игравшая рядом с нашей скамейкой маленькая девочка  -  лет  семи,  не
больше, - вдруг начала  громко  плакать.  Но  плач  ее  тут  же  прервался
неудержимой рвотой. Ее тельце сотрясалось, извергая жалкое  содержимое  ее
желудка.
     Вскочив, Джустина бросилась к девочке. Она сделала всего пару  шагов,
когда малышка рухнула в траву, дергаясь в судорогах.
     К тому времени, как я сумел встать со скамейки и на негнущихся  ногах
подойти к склонившейся над ребенком Джустине, судороги перешли в  странное
подергивание. Джустина развязывала тугие завязки платьица девочки. Я хотел
было присесть рядом и помочь ей, но  внезапная  боль  в  послеоперационном
шраме не позволила мне этого сделать.
     Я  мог  только  стоять,  беспомощно  глядя  на  потерявшего  сознание
ребенка. Из ее носа  медленно  сочилась  слизь,  на  губах  застыла  пена.
Джустина держала девочку на руках. Время от времени та тяжело  вздыхала  и
едва слышно постанывала, словно во власти обычного ночного кошмара.
     - Что с ней, дорогой? - спросила Джустина, с тревогой глядя на  меня.
- Надо позвать на помощь.
     Только я собрался успокоить Джустину, что  девочка,  наверно,  просто
слегка отравилась,  как  вспомнил  о  потерпевшей  аварию  машине  "Скорой
помощи" и огляделся вокруг. Слова замерли у меня на устах.
     В сорока ярдах от нас согнулся почти пополам старик. Его явно  рвало.
Мне казалось, будто я слышу, как он хрипит. Неподалеку от  него  упала  со
скамейки молодая женщина. Она лежала  на  земле,  сотрясаемая  судорогами,
словно жертва эпилептического припадка.
     Чуть подальше мать бежала на помощь своему малышу, которому было  так
плохо, что он не мог даже плакать. Но прямо на моих глазах,  сделав  всего
несколько шагов, она сама повалилась  на  траву,  корчась  от  невыносимой
боли.
     Это творилось повсюду. С ужасающей внезапностью  парк  превратился  в
кошмарное поле битвы, на котором невидимый  враг  косил  людей  направо  и
налево, быстро и немилосердно. Несколько минут назад самым важным  в  моей
жизни казалось сидеть на скамейке, отдыхать, греться на  солнышке  в  этот
теплый осенний денек. Но теперь...
     Я подумал, что, должно быть,  сошел  с  ума.  В  ушах  у  меня  стоял
странный звук, похожий на вой. Пару секунд я даже не мог понять,  что  это
такое. Странно низкий  и  одновременно  пронзительный,  он  раздавался  не
только в парке. Казалось, он наполнил собой весь мир. Его издавали люди...
     Джустина глядела на меня, широко раскрыв полные ужаса глаза. Я  хотел
утешить ее, но что я мог ей сказать?
     - Милый! - закричала она. - Что происходит?!
     Я мог только беспомощно на нее смотреть. Слабость, которую я  ощутил,
выйдя из больницы, вновь вернулась, накатившись, как цунами.
     Девочка пошевелилась. Она открыла глаза и с удивлением уставилась  на
Джустину.
     - Где моя мама, - заплакала она. - Мне больно. Я хочу...
     - Мама сейчас придет, - сказала  Джустина.  -  Она  скоро  будет.  Мы
присмотрим за тобой, пока...
     Но вдруг маленькое тельце девочки выгнулось дугой.  Все  продолжалось
не больше  минуты.  Судороги  сменились  сухим  кашлем.  Детские  пальчики
зарылись в землю. Я не мог вынести выражения ее искаженного судорогой лица
и отвернулся.
     - Надо уходить отсюда, -  в  отчаянии  сказал  я.  -  Здесь  началась
какая-то чертова эпидемия. Надо добраться куда-то, где...
     - Я ее не оставлю, -  коротко  заявила  Джустина.  -  Я  не  могу  ее
бросить!
     Стоя на коленях  над  вновь  впавшей  в  беспамятство  девочкой,  она
бормотала ей на ушко утешающие, бессмысленные слова; гладила ее по голове,
распрямила сведенные судорогой ручонки.
     - Но мы ничем не можем ей помочь, - устало возразил я.
     Я чувствовал себя выжатым, как лимон. Покинув госпиталь, несмотря  на
возражения врачей, я даже не предполагал, что  сил  у  меня  окажется  так
немного. Я чувствовал себя так, словно надо мной поставили эксперимент  по
выживанию... и остановиться на полпути я уже не мог.
     - Милый, - встревожилась Джустина.  -  Ты  выглядишь  просто  ужасно.
Посиди немного, я сбегаю позвоню.
     Почему-то я не  сомневался,  что  пытаться  звонить  -  пустая  трата
времени. Толпы людей  наверняка  сейчас  осаждают  телефонные  будки...  и
множество телефонов не отвечают... И никогда уже не будут отвечать.
     - Мы не должны расставаться, - выдавил я, когда Джустина помогала мне
опуститься на траву. - Что бы ни случилось, мы не должны разлучаться.
     Мне было как-то не по себе. Немного подташнивало -  изо  всех  сил  я
старался удержаться от рвоты. Я даже попытался улыбнуться.
     - Может, я тоже заболел...
     В этот миг девочка  перестала  кашлять  и  открыла  глаза.  Нас  она,
похоже, не замечала.
     - Извини, мамочка, - еле слышно прошептала она. - Я никогда больше...
     Ее взор потух. Лицо сделалось пустым и холодным. Она была мертва.
     Джустина заплакала. Она обняла девочку, укачивая ее, словно  надеясь,
что та вот-вот оживет.
     - Опусти ее! - воскликнул я. - Опусти ее!
     - Но...
     - Черт возьми, мы немедленно сматываемся отсюда! - я чувствовал,  как
меня охватывает паника. - Мы должны убираться отсюда, даже если для  этого
мне придется ползти на четвереньках!
     Но было поздно.
     Джустина странно, с мольбой поглядела на меня... и  тут  ее  вырвало.
Она затряслась, зашаталась и  уже  через  несколько  секунд,  не  в  силах
удержаться на ногах, упала на землю.
     Я лежал и беспомощно на нее глядел. Я ощущал каждую ее  судорогу  как
свою собственную. Как и все остальные, она быстро превращалась из человека
в измученное болью животное. Мысль эта как ножом резанула меня по  сердцу:
я молил бога даровать Джустине быструю и легкую смерть.
     Я подполз к ней и попытался обнять. Но конвульсии  были  так  сильны,
что я не мог ее удержать. Весь  парк  стал  всего  лишь  фоном  этой  моей
трагедии. Краем глаза я видел, как все новые  и  новые  жертвы,  сраженные
страшным недугом, падали на траву, как в панике метались  остальные...  Но
все это ничуть меня не волновало.
     Все не имело никакого  смысла,  кроме  того,  что  Джустина  умирала.
Обычный осенний день, солнце, все так же  безмятежно  глядевшее  с  небес,
подернутых легкой дымкой облаков. Но  мир  внизу  превратился  в  сплошной
кошмар. Тонкая  пелена  человеческой  цивилизации,  человеческой  гордости
рассеялась, словно дым.  И  мы,  все  человечество,  предстали  такими  же
жалкими и несчастными, как обитатели муравейника, отравленного садовником,
о существовании которого муравьи раньше даже и не подозревали. Но  в  этот
момент я был слишком слаб, чтобы глубоко задумываться над  вопросами  типа
"как?" и "почему?". Все не имело никакого смысла, кроме того, что Джустина
умирала.
     Я смотрел на нее, и время тоже стало пустым звуком. Секунды тянулись,
как минуты. Минуты превратились в дни. Сама вечность оставляла свои  следы
гримасами боли, искажавшими лицо Джустины...
     На несколько минут она  пришла  в  сознание  и  даже  сумела  сказать
несколько слов.
     - Уходи... - прошептала  она  и  тут  же  снова  зашлась  в  приступе
неудержимого кашля. - Ну пожалуйста... пожалуйста,  уходи...  милый...  Не
хочу, чтобы ты видел меня такой...
     Бессмысленно. Я не мог бы сдвинуться с места, даже если бы и хотел. У
меня не оставалось сил. Только ужас и горе.
     Она умерла не как девочка. Не тихо и спокойно. Она  умерла  во  время
очередного  приступа  конвульсий.  Ее   тело   внезапно   застыло,   мышцы
расслабились. Она лежала жалкая и неловкая, словно поваленная  причудливая
авангардистская скульптура.
     Я смотрел на ее лицо, вспоминая, как  она  улыбалась,  как  ее  глаза
светились радостью и любовью. То, другое выражение, которое теперь на  нем
застыло, не могло, не должно было принадлежать человеку.
     Я видел слишком много. Даже если бы я  и  не  был  очень  слаб  после
перенесенной операции, я, как мне казалось, перенес за  это  утро  больше,
нежели может выдержать человек, не сойдя при этом с ума. Все так  же  ярко
светило солнце, но вокруг меня  медленно  и  неотвратимо  сжимался  черный
круг. Он смыкался, а я даже и не  думал  сопротивляться.  Я  только  молил
господа, чтобы эта тьма оказалась  беспросветной,  чтобы  она  принесла  с
собой дар полного забвения.
     Но мне было не суждено получить этот дар. Я провалялся  без  сознания
всего каких-то девять или десять часов.  А  придя  в  себя,  первым  делом
почувствовал жуткий холод и боль в животе, там, где после операции остался
шрам. Я открыл глаза. Солнце клонилось  к  горизонту,  и  по  всему  парку
лежали причудливые тени.
     Я слышал чьи-то голоса. На какой-то сладостный миг я был уверен,  что
только что проснулся  после  страшного  и  удивительного  сна  и  что  мир
по-прежнему  цел  и  невредим.  Но  потом  я  увидел  Джустину,  и  кошмар
превратился в реальность.
     И тем не менее я все еще слышал голоса. Я сел... слишком внезапно,  и
боль заплясала у меня в животе и в груди... Я  подумал  даже,  что  сейчас
снова потеряю сознание. Но потом она стихла, и я заметил неподалеку  джип.
Около него стоял солдат. Он, похоже, считал трупы. Мы заметили друг  друга
практически  одновременно.  Голоса,  которые  я  слышал,   доносились   из
работавшего в джипе радио.
     Я встал и нетвердой походкой двинулся  к  машине.  Солдат  глядел  на
меня, как на привидение.
     - Боже праведный! Ты выжил!
     - Выжил, но что это было? - хрипло спросил я. - Я выжил, но предпочел
бы умереть...
     - Со временем ты, вероятно, будешь думать иначе, - он, похоже,  хотел
меня утешить.
     - Думаешь? Моя жена умерла у меня на глазах.
     - Правда?.. Знаешь, что я тебе  скажу,  приятель,  у  меня  самого  в
Лондоне жена и пара ребятишек, и я даже не хочу о  них  думать...  Атомная
бомба, около полудня... понимаешь?
     Я тупо оглядел заваленный трупами парк.
     - Как... как это могло случиться?
     - Диверсия. Сразу  в  тридцати  городах,  или  около  того.  Какие-то
мерзавцы распылили тут эту дрянь.
     - Какую дрянь?
     - Микробы.  Биологическое  оружие,  -  он  криво  усмехнулся.  -  Эти
несчастные стали жертвами модифицированного ботулизма... В  разных  местах
они использовали разные виды инфекций...
     Я глядел на него, пытаясь понять, что к чему.
     - Значит, началась война? - спросил я наконец,
     - Ты долго спал, старина, - он громко и горько  рассмеялся.  -  Война
уже практически закончилась. Как только  мы  поняли,  что  стали  объектом
нападения, мы сами перешли в атаку... жахнули  по  ним  всем,  чем  только
возможно: каждая чертова боеголовка пошла в дело... Сейчас  и  мы,  и  они
считаем  потери.  Самая  короткая  война  в  истории  человечества.   Вот,
послушай, - он повернулся к джипу и включил радио погромче.
     "...сообщения радарной сети свидетельствуют,  что  за  последние  два
часа противник не выпустил ни одной ракеты. Предполагается, что  вражеская
территория пострадала не меньше нашей, а  использование  нашими  ракетными
силами химического оружия и массированные ядерные  бомбардировки,  похоже,
полностью нейтрализовали  наступательный  потенциал  противника.  Следует,
однако, отметить, что и в будущем можно ожидать отдельных атак со  стороны
изолированных автоматизированных пусковых установок. Хотя и не  в  слишком
широком масштабе. Тем временем,  хотя,  по  оценкам,  потери  гражданского
населения как с той, так и с  другой  стороны  составили  около  девяноста
процентов, эти цифры еще, нуждаются в уточнении. Информация для всех  лиц,
оставшихся в живых: доводим до вашего сведения,  что  в  стране  действует
централизованное  военное  руководство,  обладающее  силами  и  средствами
реорганизации. В конце этого сообщения будет дан перечень сборных  пунктов
для всех здоровых гражданских лиц. Лица, побывавшие в зоне  радиоактивного
заражения, однако, должны...
     Солдат выключил радиоприемник.  Внезапно  я  заметил,  что  дуло  его
автомата нацелено мне прямо в грудь.
     - Умучился я, подсчитывая этих покойников, - извинился  солдат.  -  У
тебя есть документы? Приказано проверять всех оставшихся в живых.
     - Что за бред! Я что, похож на диверсанта?
     - А кто похож?  -  равнодушно  спросил  он.  -  Ну,  так  как  насчет
документов?
     Увидев, что его палец лег на  спусковой  крючок,  я  начал  судорожно
рыться в карманах.
     - Справка из больницы и водительские права. Пойдет?
     - Кинь их на траву и сделай два шага назад.
     Он посмотрел мои документы, и они его, похоже, удовлетворили.
     - Держи, старина,  -  сказал  он,  протягивая  их  назад.  -  Что  ты
собираешься теперь делать?
     - Я еще не думал...
     - Если бы не эта форма, - мечтательно сказал он, - я знаю, что  бы  я
делал... Я нашел бы большую  надежную  машину,  под  завязку  загрузил  ее
жратвой и одежей и подался бы подальше от этих мест.
     - Но куда?
     - Туда, где никого нет, - и он обвел рукой  горы  валявшихся  повсюду
мертвых тел. - Когда они начнут портиться, тут без противогаза и  огнемета
не обойдешься. В сравнении с  этим  старушка  чума  -  просто  ветрянка  в
детской. И все города такие же, как и этот. Валить отсюда подальше...  вот
что я бы сделал на твоем месте.
     Пару секунд я подумал над его предложением.
     - Ты поможешь мне похоронить жену? Боюсь, одному мне это не под силу.
     В ответ он мрачно засмеялся.
     - Ты что, чокнулся? Сорок пять миллионов погибших, бог знает, сколько
еще на подходе... а он хочет похоронить жену! Беги отсюда,  пока  это  еще
возможно. Если кто-то из моих отцов-командиров тебя заприметит,  бьюсь  об
заклад, ты мигом добровольцем вступишь в армию... У нас  не  хватает  сил,
вот так-то.
     Я глядел на него и не мог решить, как быть. События развивались  куда
быстрее, чем мой усталый мозг успевал их осознать. Теперь я жил  в  эпоху,
когда выжить значило совершить весьма подозрительный поступок. Меньше, чем
за день, человеческая цивилизация скатилась в варварство. Кто не  с  нами,
тот против нас...
     Сделав несколько шагов, я остановился и повернулся к солдату.
     - Как, ты сказал, назывался тот микроб?
     - Какой-то  там  возбудитель  ботулизма,  приятель.  Классная  штука,
правда? Уж если у тебя даже на нее иммунитет...  Но  лучше  не  испытывать
судьбу.
     Я поблагодарил его и пошел к выходу из парка, стараясь не смотреть на
лежащие повсюду тела.
     Я не знал, куда направлялся. Я просто шел и шел.  Улицы  города  тоже
были усеяны трупами. В сумерках  сентябрьского  вечера  тела  не  казались
какими-то особенно ужасными. Временами мне даже  удавалось  поверить,  что
все эти люди просто-напросто спят после всеобщего буйного праздника.
     Ничего себе праздничек! Коронация Botulinus Rex!
     На рыночной площади, среди домохозяек, судя  по  всему,  вышедших  за
покупками, я увидел в канаве тело старика. В окоченевших руках он намертво
сжимал длинный шест с прибитым к нему порванным плакатом.
     Было еще достаточно светло, и я смог прочитать, что там написано:

                   "Покайтесь, ибо близок Судный день!"

     Я посмотрел на старика, пытаясь представить себе,  удивился  тот  или
нет тому, с какой быстротой сбылось его предсказание. Интересно, видел  ли
он и себя тоже в качестве подсудимого?
     Чувствуя странную неловкость, я, освободив  плакат  из  холодных  рук
старика, прикрыл им грудь и лицо незадачливого пророка... рваное, бумажное
надгробие.
     Затем, словно робот, я зашагал дальше... стараясь не  думать  о  том,
что идти мне вообще-то некуда...
     События той ночи я помню смутно. Но на рассвете я обнаружил, что сплю
на скамейке в церкви. Я  мог  забраться  в  любую  из  миллиона  пустующих
кроватей этого города... включая и ту, в  которой  мы  должны  были  спать
вдвоем... но почему-то ноги привели меня именно к церкви. Странно, ведь  я
никогда не считал себя религиозным человеком.
     Но, однако, теперь я уже был не один. Другие,  повинуясь,  как  и  я,
странному, непонятному зову, пришли в этот храм. Среди рядов я увидел трех
или четырех мужчин, нескольких женщин... кое-кто с детьми на руках... а  у
алтаря жалким комочком прикорнул мальчуган лет  семи,  не  принадлежавший,
похоже, никому из присутствующих.
     Стояло новое ясное светлое утро. Пробивающиеся сквозь узкие сводчатые
окна солнечные лучи почти убеждали нас в том, что настал еще один  обычный
осенний день. Но видя серость наших лиц, лиц, на которых боль, мука и горе
оставили свои неизгладимые следы, мы с горькой  уверенностью  поняли,  что
как бы ярко ни светило солнце, на лик Земли надолго опустилась тьма...


     Оглядываясь назад, на прошедшие пятьдесят лет, когда дневной урок уже
выполнен, а стул стоит на пороге моего дома, чтобы я мог  беспрепятственно
смотреть на нашу долину, я слышу голоса играющих детей... И здесь  я  тоже
слышу голоса играющих детей, детей Темных Лет.
     Я слышу, как они говорит о Великих Предках - о людях, подобных богам,
чья цивилизация простиралась от  одного  края  света  до  другого,  и  чьи
потомки живут теперь мелкими разрозненными племенами в удивительно тихом и
пустынном мире. Я слышу, как они говорят о Великих  Предках,  людях  моего
поколения, властителях могучих машин, и понимаю, что теперь уже  никак  не
отличить миф  от  реальности.  Впрочем,  наверно,  мне  не  стоит  даже  и
пытаться. Детям нужны герои... так же, как взрослые не могут без идеалов.
     И кто знает? Быть может, люди, способные вывести на орбиту  спутники,
исследовать обратную сторону  Луны  и  мечтать  о  покорении  космического
пространства и в самом деле  были  великими.  Просто  у  нашего  прогресса
существовала не только светлая, но  и  темная  сторона.  Могущество  нашей
науки создало такие орудия уничтожения, что вся наша раса чуть не  исчезла
с лица Земли.
     Свет и тьма, отвага и страх, величие и безумие  -  извечный  конфликт
элементарных начал в загадочном человеческом естестве...
     Возможно, эти Темные Годы когда-нибудь кончатся. Возможно, дух  нашей
расы таков, что человечество сможет снова возродиться из пепла.
     Но я - последний  представитель  моего  поколения  в  этой  долине...
последний, кто помнит Великих Предков такими, какими  они  были  на  самом
деле. И я сам стал их эпитафией...

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј





                               Эдмунд КУПЕР

                            ПАУЗА НА ПИКАДИЛЛИ




     Я знаю людей, которые верят в чудеса, в удачу, в призраков и еще черт
знает во что. Я во все это не верю. Я один из тех типов, которые полагают,
что у каждого, самого загадочного события -  от  подростковых  кумиров  до
индийских факиров - непременно есть вполне естественное  объяснение.  Надо
только его найти.
     Но даже и верь я в чудеса, мне кажется, я полагал бы, что  им  должно
быть отведено определенное время и место -  во  всяком  случае,  никак  не
последний поезд подземки на линии Пикадилли вечером в понедельник.
     Все  довольно  просто.  А  когда  все  просто,  и  неопровержимо,   и
невероятно, у многих из нас появляется  печальная  склонность  делать  вид
будто ничего не произошло. Если шесть человек одновременно увидят дьявола,
катающегося по  Темзе  на  моторной  лодке,  они,  вне  всякого  сомнения,
согласятся на любое объяснение, кроме того, что это действительно  дьявол,
действительно катающийся по Темзе на моторной лодке. Возможно,  они  будут
утверждать, что раз дьявол скорее символический, чем реальный образ, и раз
моторные лодки тяжелее воды, то увиденное ими зрелище  наверняка  является
всего лишь массовой галлюцинацией... что-то связанное со свойствами света,
состоянием свидетелей или даже загрязненностью воды.
     По правде сказать, в тот вечер, подъезжая к площади Пикадилли, мы  не
видели, дьявола. Мы никого и ничего не видели. Мы  всего-навсего  потеряли
десять минут, кондуктора и нескольких пассажиров. А так как это совершенно
невозможно - особенно учитывая, что  тщательнейший  осмотр  тоннеля  между
станциями "Зеленый Парк" и "Площадь Пикадилли"  не  обнаружил  ни  единого
тела - все сошлись на массовой галлюцинации. Под "все" я подразумеваю себя
самого и еще нескольких усталых пассажиров.  К  какому  заключению  пришла
Лондонская Транспортная компания - если она вообще пришла хоть к какому-то
заключению - я, честно говоря, не знаю. Не знаю  я  также  и  того,  каким
образом известие об этом происшествии не просочилось в прессу.  И  тем  не
менее это так - во вторник в газетах не было ни  слова  о  случившемся.  В
среду утром, однако, я прочитал несколько объявлений об исчезновении людей
- все они пропали в  Лондоне.  Только  в  одном  случае  упоминалось,  что
пропавший ехал в метро по линии Пикадилли. Примерно неделю  спустя  мне  в
руки попало нечто, не  оставлявшее  камня  на  камне  от  теории  массовой
галлюцинации.
     Без сомнения, возможно, что кондуктор незаметно вышел  из  вагона  на
остановке "Зеленый Парк". Но только после того,  как  двери  закрылись,  и
поезд пришел в движение. Мы, сидящие в вагоне,  и  правда,  не  слишком-то
приглядывались друг к другу - ну кто, скажите ради Бога, обращает внимание
на своих попутчиков в метро в понедельник поздно вечером?  А  значит,  это
еще находится в пределах возможного, что нам всем просто померещилось, что
в вагоне не хватает нескольких человек, исчезнувших за то время,  пока  мы
подъезжали к площади Пикадилли. Возможно также (хотя и крайне трудно  себе
представить), что некое очень  сильное  электромагнитное  поле  остановило
часы всех присутствующих в поезде на десять минут. Можно  даже  допустить,
что  люди  могли,  по  той  или  иной  причине,  услышать   несуществующие
таинственные голоса - которых мы, кстати сказать, не слышали. Но я никогда
не поверю, что эти несуществующие голоса могла услышать машина. Какими  бы
таинственными эти голоса ни были.
     Таким образом, на основании имеющихся в моем  распоряжении  фактов  я
могу заключить лишь одно - невозможное и в самом деле произошло. Мы  вовсе
не теряли времени. Наоборот, это само время на краткий миг потеряло нас. И
за этот миг проводник и несколько пассажиров "пожелали удалиться".
     Высказав свое мнение, перейду  теперь  к  установленному  порядку,  в
котором разворачивались события. Что касается меня, все  началось  с  того
момента, когда вскоре после полуночи я вышел на платформу станции "Зеленый
Парк".
     Я возвращался домой из гостей - от моего приятеля, который,  как  это
ни невероятно, живет в весьма  недорогой  квартирке  в  Мейфэйр.  Вечер  я
провел довольно приятно - шахматы, белое вино, сигареты, приятная беседа -
хотя задумывал я свой визит как карательную экспедицию. Дело в том, что  у
этого моего приятеля есть забавная черта - он одалживает  у  вас  вещи,  а
потом забывает их вернуть. Несколько недель тому назад он попросил у  меня
на время маленький транзисторный магнитофон. Он потребовался ему  (никогда
бы не подумал!), чтобы записывать на ходу комментарии о состоянии дорог  в
Италии, где он вместе со своим, так же, как  и  он  сам,  помешавшимся  на
автомобилях другом собирался принять участие в автопробеге Mille Miglia. В
тот вечер я навестил его с единственной целью - забрать назад магнитофон.
     И вот я стою на платформе станции "Зеленый Парк", полный белого  вина
и смутных мыслей о длинной, давным-давно  задуманной  повести,  которую  я
собирался надиктовать в то самое устройство, которое  только  что  получил
назад.  Кроме  меня,  на  перроне  находилось  еще  несколько  человек   -
большинство из них с выражениями лиц, яснее ясного говоривших, что полночь
в понедельник - не самое радостное время суток.
     Я курил, ждал поезда, и тут мне пришло в голову, что я не  удосужился
проверить работоспособность магнитофона после его путешествия  по  дальним
странам. У меня даже появилось  желание  немедленно  подключить  маленький
микрофончик, наговорить в него несколько слов и послушать, что  получится.
Но, честно говоря, я очень стеснительный.  За  исключением  звука  чьих-то
нетерпеливых шагов, на станции царила гробовая тишина. И мне до смерти  не
хотелось нарушать  ее  дурацкими  выкриками  типа  "У  Пегги  жил  веселый
гусь..." или "Раз, два, три, четыре, проверка..."
     Тогда я решил, сев в вагон, записать звуки движения поезда - и  таким
способом  определить  состояние  магнитофона.  Поезда  подземки  никак  не
назовешь бесшумными - я не сомневался, что  чувствительности  микрофона  с
лихвой хватит для определения качества записи.
     Шли минуты, я нетерпеливо ходил взад-вперед по платформе. Пару раз  я
прошел мимо девушки  лет  двадцати,  которая  тихо  плакала.  По  понятным
причинам я старался не обращать на нее внимания  (заметив,  правда,  краем
глаза, что она довольно миловидна). В конце  концов,  ровно  в  двенадцать
двадцать семь прибыл поезд. Я потому так точно запомнил время, что как раз
начал считать, когда же, наконец, доберусь до дому.
     Поезд  остановился,  двери  открылись.  Из  вагона   напротив   вышло
несколько пассажиров, а человек пять, считая и  меня,  вошло.  Мне  смутно
кажется, что всего нас в вагоне сидело не больше восьми или девяти. И  еще
мне смутно кажется, что плачущая девушка сидела совсем рядом со  мной.  Но
все,  что  случилось  в  этом   ничем   не   примечательном   путешествии,
перепуталось теперь в моем сознании. И чем больше я  об  этом  думаю,  тем
меньше в чем-либо уверен.
     Но одно я запомнил совершенно точно: в тот раз двери  не  закрывались
дольше обычного, и моторы нашего поезда выключились  по  крайней  мере  на
полминуты. А значит, когда мы отъехали от станции, было,  наверно,  что-то
около двенадцати двадцати восьми.
     Мы проехали  примерно  секунд  тридцать-сорок,  ну  самое  большее  -
минуту, когда я вспомнил о своем намерении  испытать  магнитофон.  Положив
его на свободное сиденье рядом с собой, я подсоединил микрофон.
     Мой магнитофон работает от батареек.  Он  один  из  самых  маленьких,
выпускаемых у нас в стране, и рассчитан  на  пятнадцать  минут  записи  на
одной стороне пленки. Поэтому перед тем, как  его  включить,  я  проверил,
сколько еще осталось пленки. Пленка была только-только начата. Мне  трудно
судить точно,  но  минут  на  десять-двенадцать  ее  должно  было  хватить
наверняка.
     К этому времени поезд уже набрал скорость,  все  кругом  гудело,  как
всегда в метро, и я, положив магнитофон на колени, включил его на  запись.
Я хотел записать звуки движения в течение нескольких секунд, а когда поезд
остановится, послушать, что получилось.
     Но вскоре после того, как я начал запись, в поезде, похоже, сломалась
система освещения.  И  (возможно,  это  игра  воображения)  мне  отчетливо
показалось, что  одновременно  куда-то  пропал  гул  мчащегося  в  туннеле
поезда. Я даже больше скажу: мне думается, что  поезд  каким-то  неведомым
образом остановился.
     Поймите, я достаточно хорошо знаком с законами физики и понимаю,  что
многотонный поезд, несущийся со скоростью тридцать или даже сорок  миль  в
час, не  может  остановиться  мгновенно.  Особенно  так,  чтобы  этого  не
почувствовали пассажиры. И тем не менее, мне казалось, что в данном случае
обычные законы физики почему-то не работают.
     Остановка, перебой в освещении или что  это  там  было,  продолжалось
всего каких-то  несколько  секунд.  Потом  снова  зажегся  свет,  и  поезд
помчался дальше как ни в чем не бывало.
     Я покосился на магнитофон и протянул руку, чтобы  его  выключить.  Он
проработал  уже  достаточно,  и  теперь  мне   хотелось   послушать,   что
получилось. И тут я замер. Катушки магнитофона все еще вращались, но  одна
из них была пустой. Двести футов  магнитной  пленки,  более  десяти  минут
записи, пронеслись, судя по моим ощущениям, за какие-то тридцать секунд.
     Я  оторопело  глядел  на  магнитофон,  пытаясь  найти  хоть  какое-то
объяснение случившемуся. Я все еще глядел на  него,  как  баран  на  новые
ворота,  когда  наш  поезд,  скрежеща  тормозами,  остановился  у  перрона
"Площади Пикадилли". Усилием воли собравшись  с  мыслями,  я  решил,  что,
несколько перебрав белого вина,  умудрился  неправильно  оценить,  сколько
ленты оставалось на катушке. Понятия не имею, как это могло произойти - но
это единственное разумное объяснение и, безусловно, самое простое.
     Выключив магнитофон, я хотел было послушать, что получилось,  но  так
как вся пленка смоталась, пришлось бы вновь вставлять ее в катушку,  потом
перематывать...  Честно  говоря,  не  хотелось  возиться.  Кроме  того,  я
чувствовал себя усталым. Значительно более утомленным, чем несколько минут
тому назад. Словно огромная волна усталости накатилась на меня сразу после
того, как где-то между станциями в поезде погас свет.
     В этот миг я понял, что происходит нечто необычное.  Или  вернее,  не
происходит нечто обычное. Поезд прибыл на станцию уже  довольно  давно,  а
двери все не открывались.  С  платформы  до  меня  донеслись  возбужденные
голоса - не то  что-то  доказывающие,  не  то  протестующие.  Когда  же  я
огляделся, у меня создалось  впечатление,  что  с  того  момента,  как  мы
отъехали от "Зеленого Парка", нас стало несколько  меньше.  Но  по  дороге
двери не открывались.
     Например, плачущая девушка. Она же сидела совсем рядом со  мной...  И
еще мне припоминался высокий угрюмый юноша в черной вельветовой куртке.  И
пожилая седая дама с сумкой через плечо, на которой большими буквами  было
написано В.Е.А...
     Не имело смысла продолжать, ведь  я  точно  не  знал,  сколько  людей
находилось  в  вагоне  до  того,  как  мы  тронулись  в  путь  к  "Площади
Пикадилли". Но я заметил, что все остальные пассажиры оглядываются так  же
растерянно, как это, наверно, делал я.
     Мужчина в котелке деликатно откашлялся.
     - Что случилось - спросил он. - Мы кого-то потеряли  по  дороге?  Мне
кажется, рядом со мной кто-то сидел, а теперь он исчез!
     -  Почему  они  не  открывают  двери?   -   поинтересовалась   весьма
разукрашенная  особа,  догадаться  о  профессии  которой  не  представляло
особого труда.
     И в этот момент двери открылись.
     Спор на  платформе,  похоже,  разгорался.  Носильщик  и  дежурный  по
станции ругались с мужчиной в форме машиниста.
     - Ну ладно, - горячился дежурный, - вы  выехали  с  "Зеленого  Парка"
вовремя. Я только говорю, что сейчас без  пятнадцати  час,  а  значит,  на
"Площадь Пикадилли" вы опоздали на десять минут.  Кроме  того,  из  вашего
состава исчез этот чертов кондуктор и теперь черт знает, что будет дальше!
     - ...! - машинист употребил одно из непечатных слов. - На моих  часах
двенадцать тридцать пять.  Я  понятия  не  имею,  что  случилось  с  вашим
проклятым кондуктором, но приехал я сюда точно по графику!
     Я посмотрел на свои часы. Они показывали двенадцать тридцать пять.  Я
вышел на платформу. Там часы показывали двенадцать сорок пять.
     - Что случилось - спросил я у носильщика.
     - Вам всем придется  немного  задержаться,  -  ответил  он.  -  Исчез
кондуктор. Мы позвонили начальству, спросили, что делать.
     - Понятно... Кстати, ваши часы спешат.
     - Вовсе нет. Мы их уже проверили.
     Все больше и больше пассажиров выходило из  вагонов.  Они  собирались
маленькими группками, о чем-то оживленно беседуя, или осаждали машиниста и
дежурного по станции бесчисленными вопросами. Я заговорил с парой  человек
с наручными часами: интересовался, который, по их  мнению,  час.  Почти  у
всех часы показывали то же самое, что и у меня - двенадцать тридцать  пять
-  плюс-минус  пара  минут.  Был  только  один  пассажир,  часы   которого
показывали то же, что и станционные, но он утверждал,  что  всегда  ставит
свои на десять минут вперед.
     В конце концов на платформе появился полисмен.  За  ним  -  несколько
представителей Лондонской Транспортной. К  этому  времени  распространился
слух,  что  из  состава  пропал  не  только  кондуктор,  но  и   несколько
пассажиров. Кое-кто все еще сидел в вагонах, терпеливо ожидая, когда поезд
вновь отправится в  путь,  но  большинство  высыпало  на  перрон,  задавая
вопросы друг другу, отвечая на вопросы полисмена и господ из Л.Т., пытаясь
выяснить, что же, все-таки, произошло.
     Вскоре приехали еще полицейские, а за ними по пятам -  еще  работники
Л.Т. Потом, пока все давали показания и записывали  показания,  фамилии  и
адреса, специальная бригада быстро осмотрела туннель.  Ни  кондуктора,  ни
пропавших пассажиров -  ничего.  И  даже  никакого  объяснения  перебоя  в
освещении.
     Единственное, что удалось установить в результате расследования,  так
это то, что, кроме кондуктора, бесследно пропало по крайней мере еще  пять
человек; все часы в поезде отстали на  десять  минут;  произошел  странный
сбой в системе освещения вагонов, и что  мы  все  непонятным  и  внезапным
образом устали.
     Прошло не менее получаса, прежде чем были записаны все  показания,  а
туннель осмотрен от начала до конца. Затем поезд,  наконец,  смог  поехать
дальше с резервным кондуктором.
     Больше с нами ничего не стряслось. Я  добрался  до  дому  в  двадцать
минут третьего - очень усталый, очень удивленный и здорово рассерженный.
     Как я уже сказал, на следующий день в газетах ничего не было об  этом
необычном случае. Первое  упоминание  о  пропавших,  без  всякой  связи  с
происшествием на  линии  Площадь  Пикадилли,  появилось  только  в  среду.
Единственным  исключением  стала  заметка  о  девятнадцатилетней  девушке,
которая, перед тем как исчезнуть, вроде ехала на метро в понедельник ночью
в сторону "Холловей Роуд". Готов поклясться, что  это  та  самая  девушка,
которую я видел плачущей на станции "Зеленый Парк"...
     Я никогда не верил в блокирование памяти. Но  по  собственному  опыту
могу рассказывать, как  такой  блок  работает.  Он  не  дает  вам  увидеть
очевидное, не дает думать очевидные  мысли,  делать  совершенно  очевидные
поступки.
     Я,  разумеется,  должен  был  сразу   догадаться,   что   магнитофон,
необъяснимым образом  использовавший  десять  минут  магнитной  пленки  за
тридцать секунд, может  содержать  в  себе  ключ  к  пониманию  того,  что
произошло. И конечно, я должен был бы  прослушать  запись  при  первом  же
удобном случае.
     Но я этого не сделал.
     Чертова машинка лежала в углу стола, прямо у меня  под  носом,  целую
неделю, вплоть до того момента, когда я решил ею воспользоваться. Но  даже
и тогда я не включил  бы  магнитофон,  если  бы  не  решился  начать  свою
повесть. Даже когда я слушал запись, я делал это лишь  потому,  что  хотел
убедиться, что магнитофон не сломался дорогой. Совсем не потому,  что  мне
казалось, будто на пленке может быть записано что-то интересное.
     Вот  так  работает  блокирование  памяти  -  просто,   эффективно   и
совершенно невероятно.
     В общем, я не без удивления прослушал записанный на пленке  разговор.
Услышав его один раз, я прослушал его второй, потом и в третий раз.
     И вот что я услышал:
     Голос девушки (возможно, той самой, что плакала): О, Боже!  О,  Боже!
Что случилось?
     Голос мужчины: Где мы, черт возьми? Мы что, разбились?
     Девушка (истерично): Я ничего не вижу! Пожалуйста, зажгите свет!
     Я: Только не зажигайте спички! Здесь может быть горючий газ!
     Мужчина: Я ничего не чую. Похоже, с этим  все  в  порядке.  Никто  не
пострадал?
     Голос юноши (того, что в черной вельветовой куртке?): Лично я - цел и
невредим.
     Женский голос: Я думаю, я тоже.
     Мужчина: Боже праведный! Посмотрите в окно!
     Девушка: Звезды! Они не могут  быть  настоящими.  Просто-напросто  не
могут!
     Я: Выглядят они весьма натурально! Черт возьми, вон река!.. Нет,  это
же море!
     Девушка: С моей стороны видны две луны.
     Юноша: Две луны? Это... Это мираж.
     Я (мрачно): Точно - две луны. И обе не наши.
     Истерический смех девушки.
     Юноша (зло): Немедленно прекрати!
     Женщина: Может... может, мы все умерли?
     Мужчина (с наигранной веселостью): Я как-то не ощущаю  себя  особенно
мертвым.
     Звук открывающихся дверей.
     Девушка (переходя на крик): Кто это?
     Новый голос (очень  высокий  и  с  акцентом,  словно  голос  индийца,
говорящего по-английски): Пожалуйста,  оставайтесь  спокойными.  Опасность
вам не грозит. Я должен довести до  вашего  сведения,  что  вы  принимаете
участие в научном эксперименте. Повторяю, опасность вам не грозит.
     Я: Кто вы, черт возьми, такой?
     Новый голос: Имена не имеют значения, сэр. Вам не о чем беспокоиться.
     Женщина: Извините, пожалуйста, не могли бы вы сказать, где мы  сейчас
находимся?
     Новый голос: Пожалуйста, слушайте  меня  внимательно.  Вас  перенесли
через десять световых лет на одну из планет звезды, которую  вы  называете
Процион.  Это  самый  крупный  эксперимент  по  дистанционно   управляемой
телепортации живой материи, который мы  когда-либо  проводили.  Вскоре  мы
планируем вернуть вас в ваш мир точно в ту же самую точку, откуда  мы  вас
взяли. Таким образом, данный эксперимент практически никак не повлияет  на
вашу жизнь. Однако если  кто-то  из  вас  пожелает  остаться  на  Проционе
Четыре, мы будем рады приветствовать вас как почетных гостей.
     Мужчина: ...! Этот тип чокнутый!
     Я (очень сухо): Значит, и я тоже. Я вижу две луны и океан.
     Женщина: Господи помилуй! Не знаю, что и подумать!
     Юноша: Вы такой умный, мистер. Почему бы вам не включить свет?
     Новый голос: Это могло бы оказаться неудобным. Видите ли, мы устроены
несколько иначе, чем вы.
     Девушка (с любопытством): Насколько иначе?
     Новый голос: У нас нет волос,  мы  холоднокровные,  наша  кожа  имеет
зеленоватый оттенок... Впрочем, вы тоже покажетесь нам довольно странными.
     Девушка: Вот моя рука. Коснитесь ее.
     Новый голос: Лучше не надо.
     Девушка: Ну пожалуйста... Бог ты мой! Но совсем не так страшно, как я
полагала.
     Юноша: Вы это серьезно - насчет того, что отправите нас обратно?
     Новый голос: Абсолютно.
     Мужчина: А что будет, если мы решим остаться?
     Новый голое:  Вы  получите  все,  что  вам  необходим  для  жизни  и,
разумеется, самое лучшее медицинское  обслуживание.  Мы  умеем  продлевать
жизнь почти вдвое против  вашего  теперешнего  уровня.  Вы  вполне  можете
рассчитывать еще лет не сто.
     Юноша: С ума сойти!.. Послушайте, а как  насчет  работы...  ну,  если
остаться.
     Новый голос: Если хотите, можете  работать.  По  правде  сказать,  вы
можете делать все, что вам угодно... Нельзя только причинять вред  другим.
Это наш единственный закон. Никто не  имеет  права  сознательно  причинить
вред другому.
     Женщина: Значит, во вселенной все-таки есть царство разума!
     Юноша: У меня отвратительная работа - ставить  фундаменты  и  строить
дома, в которых будет жить кто угодно, только не я.
     Новый голос: Здесь машины построят вам дом... такой, как вы захотите.
     Девушка: Если мы останемся... что вы с нами сделаете?
     Новый голос: Ничего. Мы, конечно,  хотели  бы  исследовать  вас.  Но,
безусловно, не против вашего желания.
     Девушка: А что, если мы решим остаться, а потом нам не  понравится  и
мы захотим вернуться?
     Новый  голос:  При  первой  же  удобной  возможности  мы  постараемся
отправить вас обратно на Землю.
     Женщина (совершенно спокойно): Все это, конечно, сон. Но  сны  -  они
всегда интереснее жизни. Я бы хотела остаться. Я с  удовольствием  прожила
бы еще сто лет без насилия... У вас есть войны?
     Новый голос: Наша последняя война была тринадцать веков  тому  назад.
Мы чуть не уничтожили сами себя. Она научила нас,  что  мы  должны  любить
друг друга или умереть.
     Юноша: И не надо больше копать котлованов!
     Девушка: Звучит, словно рай. Не совсем тот рай, в который  я  верила,
но все равно рай.
     Новый голос: Время кончается. Мы почти готовы вернуть вас  на  Землю.
Те, кто хотят остаться на Проционе Четыре, пожалуйста, следуйте  за  мной.
Это не окончательное решение. Если вам не понравится наш мир,  вы  сможете
вернуться домой. Это мы вам обещаем.
     Девушка (почти весело): Отлично! Один раз я готова  попробовать  все,
что угодно. Терять, в общем-то, нечего... особенно мне.
     Юноша: И мне тоже. Нам, пожалуй, стоит держаться вместе.
     Девушка (безразлично): Как хочешь:
     Женщина: Подождите. Я с вами. Дома меня никто не ждет, а  одиночество
повсюду одинаково.
     Новый голос: Хорошо. Пожалуйста, ступайте осторожно... Здесь  снаружи
небольшая площадка... Боюсь, что тем из вас, кто пожелал вернуться,  лучше
подвергнуться действию амнезийного блокирования. Так  будет  лучше.  Такое
блокирование разрешит все конфликты, которые могли бы...
     На этом запись кончилась. Как бы я  хотел,  чтобы  -  пленка  в  моем
магнитофоне была футов на пятьдесят подлиннее. Но увы!
     Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я не могу предложить эту запись
вниманию Л.Т. или полиции метрополитена. У меня нет ни  малейшего  желания
оказаться замешанным в  самой  горячей  полемике  со  времен  Лох-Несского
чудовища!

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј





                               Эдмунд КУПЕР

                          ДУБЛЬ ОДИН, ДВА, ТРИ...




     Шеридан проснулся внезапно. В ушах у него звенело. Он знал,  что  ему
приснился сон, который обязательно нужно вспомнить. Между этим сном и явью
существовала некая странная страшная взаимосвязь.
     Он полежал немного, глядя в потолок, пока не затих звон в ушах. Затем
попытался сосредоточиться. Попытался представить себе сон, после  которого
его руки дрожали бы, а сам он  обливался  бы  холодным  потом.  Он  думал,
думал, но озарение так и не пришло. Что бы там ему ни приснилось, память о
том уже растаяла в туманных ущельях ночной тьмы.
     Понемногу   Шеридан   приходил   в   себя.   Беспокойство   сменялось
уверенностью в своих силах. Шеридан предчувствовал: сегодня что-то  должно
произойти. Он встал с постели, потянулся и начал одеваться.  Он  ходил  по
комнате и вдруг, к своему собственному удивлению, подумал, что вся  мебель
и все лампы находились на своих привычных местах. Странно, что он  обратил
на это внимание... Еще  удивительнее  то,  что  ему  хотелось  найти  хоть
какое-нибудь маленькое изменение.
     Потакая своей прихоти, Шеридан  взял  низкий  прикроватный  столик  и
переставил его к окну. С ощущением,  словно  он  кому-то  что-то  доказал,
Шеридан закончил одеваться.
     Но когда он присел на кровать завязать шнурки на туфлях, у него снова
зазвенело  в  ушах...  далекий  звон,  быстро  прошедший.  Шеридан  замер,
мучительно пытаясь вспомнить нечто не до конца  ясное  и  вдруг  без  тени
сомнения понял, что сейчас зазвонит телефон.
     Прошло несколько секунд, и снизу, из гостиной, донеслась переливчатая
трель.  Настойчивые  призывы  телефона  требовали  ответа,   гнали   прочь
овладевшее им чувство нереальности происходящего. Торопливо спускаясь вниз
по лестнице, Шеридан уже без всякого труда  мог  отмахнуться  от  внезапно
осенившего его дара ясновидения.
     В конце концов, ну  что  такого  особенного  в  том,  что  он  ожидал
услышать телефонный звонок за пять секунд  до  того,  как  тот  и  вправду
прозвучал? Вся его жизнь кружилась вокруг этих самых  телефонных  звонков.
Как врач, он, несомненно, подсознательно ожидает их каждую минуту.
     Присев на край стола, Шеридан протянул руку к телефонной трубке.  Его
рука повисла в воздухе и опустилась в карман в поисках сигарет  и  спичек.
Телефон продолжал звонить.
     Шеридан зажег  сигарету.  Он  увидел,  что  его  руки  дрожат.  И  он
прекрасно понимал, почему. Дело в том, что доктор Шеридан знал, чей  голос
он сейчас услышит.
     Краткий миг принятия решения: сейчас он еще может сделать выбор.  Или
это всего лишь иллюзиями Может, он делает лишь то,  что  должен  сделаться
Сжав в руке телефонную трубку, Шеридан понял, что ему  не  суждено  узнать
ответ на этот вопрос. Глубоко вздохнув, он поднял свою судьбу к уху.
     - Я хотела бы поговорить с доктором Шериданом.
     Ее голос был несколько выше, чем ему помнилось. Обычно  она  говорила
тихо, хотя и энергично.
     - Шеридан у телефона, - ответил Шеридан. - Привет, Анна. Давненько не
виделись. Как дела?
     - Ричард! - с облегчением в голосе воскликнула она. - Слава богу, это
ты! Я так боялась попасть на Маннера... а он был бы  для  меня  совершенно
бесполезен!
     - Подобное заявление вряд  ли  ему  понравилось  бы,  -  сухо  сказал
Шеридан. - Кстати, это личный звонок или профессиональный?
     - И то, и другое. Ричард, скажи, ты сейчас очень занят?
     - В это время годами Не очень. Все  сейчас  чертовски  здоровы.  Если
повезет, мне Достается полдюжины консультаций в день... конечно, не считая
несчастных случаев.
     - Отлично. У меня как раз несчастный случай. Я хочу, чтобы ты приехал
в Редгрейв. И как можно быстрее.
     Огромным усилием воли Шеридан постарался отогнать  видения,  вставшие
перед его глазами от звука этого голоса. Но не смог. Он видел Анну Блэкмор
так же ясно, как если бы она стояла рядом с  ним.  Он  видел  ее  высокую,
стройную фигуру, бледное лицо со слегка неправильными чертами, обрамленное
густыми черными волосами, устремленный в пространство взор и ее  странную,
кривую улыбку. Были и более красивые женщины, но вышло так, что он полюбил
именно эту. С безнадежной тоской он  задумался,  предстоит  ли  ему  опять
пройти через все то же самое...
     Пройти  через  все  то  же  самое!..  Очень  опасная  мысль.  Шеридан
побыстрее отогнал ее и сосредоточился на разговоре.
     - Я полагаю, что смогу приехать  к  половине  двенадцатого...  Почему
такая спешка?
     - Это отец. Мне кажется, он сошел с ума.
     "Прекрасное  чувство  времени,  -  мрачно  подумал   Шеридан.   -   И
великолепная подача материала..." Анна все  еще  была  отличной  актрисой,
никогда  не  забывая  произнести  хорошую  реплику,  всегда  придавая   ей
единственно верную в данный момент интонацию.
     - Может он, наоборот, вдруг стал нормальным,  -  предположил  Шеридан
вслух.  -  Нобелевский  лауреат  в  области  физики  имеет  право   иногда
становиться  нормальным...  Но  расскажи  мне  лучше,  в  чем,  по-твоему,
проявляется безумие...
     Анна весьма убедительно изобразила девушку, выходящую из себя.
     - Ради всего святого, Ричард! Перестань  строить  из  себя  циничного
героя-любовника! Надеюсь, ты не вообразил, будто я  позвонила  только  для
того, чтобы поболтать с тобой?! Мне нужна  помощь.  Очень  нужна.  Будь  в
округе еще хоть один мало-мальски приличный врач, я бы, разумеется...
     - Я в этом и не сомневался, - прервал ее Шеридан. - Однако я все  еще
жду конкретных фактов.
     Пауза. Тяжелый вздох. Злость или разочарование? Любопытно...
     - Ну, хорошо... доктор. Факты, только факты и ничего, кроме фактов. Я
приехала в Редгрейв в пятницу. Я не видела папу уже месяца  два  или  даже
три... вот и решила повидаться до  начала  репетиций...  Я  и  понятия  не
имела, что он стал таким замкнутым. Он разговаривает сам с  собой.  Он  не
знает, день на дворе или ночь, лето или зима...
     - Сосредоточенность, - предположил Шеридан. - Подобное  случается  со
многими крупными учеными. Они так привыкают сосредоточиваться, что уже  не
могут остановиться. Это входит у них в привычку.
     - Но он даже забывает поесть. Он просто сидит, глядя в  стол,  и  все
бормочет о своей чертовой машине. Мне страшно.
     - О какой машине?
     - Это даже немного смешно, - с горечью сказала Анна.  -  Он  работает
над машиной времени... так он, во  всяком  случае,  утверждает.  А  теперь
скажи мне, он, по-твоему, еще в здравом рассудке?
     Шеридан  задумался,  вспоминая   непредсказуемый   гений   профессора
Блэкмора - человека, чьи работы по волновой механике совершили революцию в
физике, человека, чье имя стояло теперь  в  одном  ряду  с  именами  Бора,
Гейзенберга, Шредингера и даже самого Эйнштейна.
     Прошло уже больше года с тех пор, как он видел профессора Блэкмора  в
последний раз. Но Шеридан прекрасно его помнил: седой и полный сил,  он  с
легкостью парил  над  осторожными  гипотезами,  добираясь  до  одному  ему
открывающихся результатов. Казалось, лучшие годы у него еще впереди.
     Но это было больше года тому назад. Многое могло случиться за год.
     - Не молчи, - взмолилась Анна. - Скажи хоть что-нибудь. Скажи, что он
сошел с ума, или что он впал в старческий маразм... Не может же  это  и  в
самом деле быть серьезной научной задачей, правда?
     - Честно говоря, не знаю, - признался Шеридан. - С того времени,  как
расщепили атомное ядро, классическая  физика  ушла  в  бессрочный  отпуск.
Никто теперь ни в чем не уверен. Вполне  возможно,  что  твой  отец  всеми
силами  своего   перетрудившегося   мозга   ломится   в   дверь,   которой
просто-напросто не существует. Но мне  представляется,  есть  вероятность,
что он и в самом деле напал на след... Мне надо с ним повидаться - тогда я
смогу сказать точнее.
     -  Мне  не  хотелось  втягивать  тебя,  Ричард...  после  всего,  что
произошло. Извини.
     - Все в порядке. Ты уверена, что он говорил именно о машине времени?
     - Она у меня уже в зубах навязла... Об этой чертовой машине я слышу с
момента своего  приезда.  Приезжай  поскорее,  ладно?  Меня  уже  начинает
трясти.  Кроме  того,  после  обеда  он  запланировал  провести   какой-то
эксперимент... тогда его даже подъемным краном не вытащишь из лаборатории.
     - Я приеду, как только смогу, - пообещал Шеридан. -  Судя  по  твоему
голосу, тебе тоже  не  мешает  подлечиться.  Почему  бы  тебе  не  принять
успокоительное?
     - Я как-нибудь обойдусь без успокоительного.
     - Это что, должно звучать загадочно? - спросил Шеридан и едва заметно
улыбнулся.
     - Еще не знаю, - ответила Анна. Она уже несколько пришла  в  себя,  и
даже сумела, пусть и несколько искусственно, засмеяться. - Я сказала, а ты
теперь думай. Пока, Ричард. Заранее спасибо.
     - Пока, Анна.
     Раздались короткие гудки, и Шеридан положил трубку обратно на рычаг.
     Внезапно он вновь услышал слабый шум - словно весь мир превратился  в
огромные часы, а он сидел где-то внутри механизма.
     Шеридан огляделся, чувствуя, как все  вокруг  подернулось  призрачной
дымкой нереальности. Его дом  каким-то  неведомым  образом  превратился  в
декорацию,  а  они  с  Анной  -  в  актеров,  послушно  повторяющих  слова
ненаписанного сценария...
     Но, конечно, это ему только казалось... воображение разыгралось,  вот
и  все.  Богатые  событиями  полчаса,  особенно  для  человека,  все   еще
клацающего зубами от страха после ночного кошмара, который он  не  помнит.
Ничто так не  помогает  избавиться  от  подобного  ощущения,  как  хороший
плотный завтрак. А страх, несомненно, можно  утопить  в  первой  же  чашке
крепкого кофе.
     Словно откликаясь на его мысли, из кухни раздались  домашние,  уютные
засухи: шипенье масла на сковороде, звяканье  кастрюль.  Потянуло  запахом
пищи. Все как обычно. Затем его экономка,  старая  ирландка  миссис  Фаган
заглянула в комнату.
     -  Доктор  Шеридан,  идите  есть.  Вам  точно  не   помешает   выпить
чего-нибудь горячего. Такое морозное утро, знаете ли...
     Шеридан отметил про себя, что  утро  и  впрямь  выдалось  удивительно
холодным. Он содрогнулся и пошел завтракать,  стараясь  не  замечать,  что
весь он, с ног до головы, покрыт холодным потом.


     Обыденность оказалась весьма недолговечной. Она продержалась, хотя  и
не вполне убедительно, лишь до конца завтрака.  Но  Шеридан  не  испытывал
голода. Он рассеянно возюкал вилкой по тарелке, пытаясь сам себя  убедить,
что пока яйца и ветчина похожи на яйца и ветчину, с миром все в порядке.
     Под конец, устав делать вид будто  хочет  есть,  Шеридан  решил,  что
лучшим средством снять напряжение послужит работа. Он прошел в кабинет для
консультаций, прочитал фамилии назначенных на сегодня больных и понял, что
чего-то ждет. Он знал чего. Знал он также и то, что  это  случится  секунд
через десять-пятнадцать.
     Он поглядел на часы: тонкая красная секундная стрелка нервно  прыгала
от цифры к цифре. На тринадцатой секунде  он  вновь,  в  который  уже  раз
сегодня, услышал слабое гудение. На сей раз оно было немного  громче,  чем
раньше. Оно стучало в виски - неясной, упорной угрозой.
     Тогда Шеридан сделал нечто, чего за десять лет  медицинской  практики
ни разу себе не позволял.  Открыв  нижний  ящик  стола,  он  вынул  оттуда
бутылку  бренди  и  налил  себе  прочную  порцию  для  храбрости.   Бренди
разделалось с гудением и звоном и дало Шеридану силы пригласить в  кабинет
дожидавшихся приема пациентов.
     Он хотел спросить, слышали ли они тоже этот звон, чувствовали ли они,
что сегодняшнее утро не такое, как всегда.  Но  что-то  его  остановило  -
возможно, выражения их лиц.  Механически  он  вел  рутинные  обследования,
задавал обычные вопросы. Был только один вопрос, который он боялся задать.
     И вот закрылась дверь за последним пациентом, и доктор Шеридан устало
откинулся в кресле. Он зажег сигарету, глубоко затянулся и  позволил  себе
задуматься о предстоящем визите к Анне в Редгрейв.
     Он вспомнил свою последнюю поездку в этот старый викторианский дом. В
тот раз Анна вернула ему обручальное кольцо. Это было несколько веков тому
назад... если верить ощущениям.
     "Интересно, - думал Шеридан, - сохранилась ли прежняя власть Анны над
ним? Сможет ли она  и  теперь  помыкать  им,  как  ей  заблагорассудится?"
Шеридан даже пожалел о своем обещании. Он со страхом  думал  о  поездке  в
Редгрейв, и не только из-за Анны.
     Второй причиной был сам Роберт Блэкмор. Шеридан понимал, что дело там
весьма  неблагополучно  -  что-то  же  заставило  Анну,  смирив   гордыню,
обратиться к нему за  помощью.  Хоть  она  и  была  весьма  вспыльчивой  и
очень-очень импульсивной, как Шеридан познал на своем горьком опыте,  Анна
не так-то легко поддавалась панике. Раз уж она ему  позвонила,  значит,  и
впрямь  случилось  нечто  из  ряда   вон   выходящее,   нечто,   требующее
немедленного вмешательства.
     Мысленно Шеридан попытался сопоставить рассказ Анны  о  состоянии  ее
отца с воспоминаниями о своей встрече с Робертом  Блэкмором,  состоявшейся
больше года тому назад. Просто невозможно было поверить, что тот  способен
уйти от реальности в мир грез и беспочвенных фантазий. Год  назад  Блэкмор
сочетал  в  себе  целеустремленность  настоящего  ученого  с  необузданной
фантазией юного вундеркинда. И однако, если верить Анне, теперь  он  стал,
мягко выражаясь, не от мира сего.
     Но предположим, что это весь мир сошел с ума,  а  профессор  Блэкмор,
наоборот,  находится  в  совершенно  здравом  рассудке.  Допустим,  машина
времени и впрямь была теоретически возможна.  Плененный  этой  неожиданной
мыслью, Шеридан надолго задумался.
     Вдруг его взгляд упал на часы. Тридцать пять минут двенадцатого. А он
обещал Анне приехать в Редгрейв не позже половины. Она еще говорила что-то
об  эксперименте,  назначенном  точно  на  полдень.  Выругавшись,  Шеридан
вскочил на ноги...


     Он спешил  к  своей  машине.  Прохладный  утренний  воздух  бодрил  и
освежал, неся покой издерганным нервам. Вскоре Шеридан на полной  скорости
ехал прочь из города. Он направлялся к старой заброшенной дороге,  ведущей
к вилле Блэкморов. Можно было проехать и по шоссе, но этот путь -  намного
короче.
     Снова  взглянув  на  часы,  Шеридан  увидел,  что  уже   без   десяти
двенадцать. Снова выругавшись, он сильнее надавил на педаль газа.
     В две минуты первого он достиг короткой, обсаженной вязами аллеи.
     У тяжелой деревянной двери  дома  его  поджидала  Анна.  Похоже,  она
стояла здесь уже давно. Останавливаясь, Шеридан заметил, как напряжение на
ее лице сменилось облегчением. Но не  до  конца.  Выключив  двигатель,  он
вылез из машины и заставил себя приветствовать девушку улыбкой.
     Шеридан подумал, что от волнения Анна стала еще красивее.
     - Я надеялась, что ты приедешь  раньше,  -  в  голосе  Анны  слышался
упрек.
     - Меня задержали, - ответил Шеридан, и это была  чистая  правда.  Его
действительно задержали... и в первую очередь его собственная трусость.  -
И где же главный виновник торжества? Поворачивает время вспять? -  Шеридан
старался говорить небрежно.
     - Он в лаборатории, - кивнула Анна и  посмотрела  на  сводчатое  окно
чердака, приспособленного профессором для своей работы.
     - Ты хочешь, чтобы я поднялся к нему?
     - Да, пожалуйста, но, Ричард... у меня есть к  тебе  еще  одно  дело.
Ричард... ты мне нужен... ты и сам не представляешь, как... Может, я  тоже
схожу с  ума.  Мне  все  время  слышится  странный  гул,  или  звон,  эхом
отдающийся по всему дому. Он очень далекий, и одновременно  звучит  совсем
рядом. Временами словно внутри меня самой. Как будто... - она запнулась. -
Давай лучше пройдем в дом. С истеричными женщинами лучше разговаривать  не
на пороге, а в уютной гостиной.
     Как только Анна упомянула о гуле, Шеридан почувствовал,  как  у  него
внутри все похолодело. Бездумно, как автомат, он прошел за девушкой в дом.
     Она как раз открыла дверь в гостиную, когда он  положил  руку  ей  на
плечо. С невысказанной мольбой во взоре она повернулась к нему...
     - Анна, я тоже слышал этот звон, -  признался  Шеридан,  беря  ее  за
руку... такие холодные руки, даже холоднее его собственных.  -  Он  как-то
связан со сном... который я никак не могу вспомнить.
     Анна побледнела как полотно. Внезапно она оказалась в  его  объятьях,
крепко прижимаясь к его груди. Она дрожала.
     - Ричард, обними меня. Покрепче. Пожалуйста... Я никогда  не  думала,
что мне может быть так страшно.
     От сознания того, что Анна полагается  на  него,  что  ей  нужна  его
помощь, Шеридан как-то сразу успокоился. Его панику как рукой сняло.
     - Анна, дорогая, что бы это ни было, мы вместе. Вместе мы разберемся,
в чем дело... а, возможно, и вправим мозги виновникам.
     - И зачем я только  тебя  прогнала?  -  прошептала  она,  еще  крепче
прижимаясь к Шеридану.
     - Что бы ни случилось, помни, что я тебя люблю. И буду  любить  тебя.
Всегда.
     Закрыв глаза, она подставила губы для поцелуя.
     Но в этот миг, казалось, все кругом  заходило  ходуном.  И  стены,  и
мебель зашатались, словно при землетрясении. А потом раздался  гул,  такой
громкий, что он ощущался каждой порой тела. Он  рвался  к  темной  обители
мозга, безумно, как цунами, захлестывая пресыщенные нервы.
     Ураган набирал силу, и Шеридан, из последних  сил  поддерживая  Анну,
знал,  что  долго  они  не  продержатся.  Он  знал  -  ничто   не   сможет
противостоять ярости страшного звукового вихря, способного в единый момент
вытрясти всю жизнь из их тел. Его отупевший разум  понимал,  что  у  этого
звука нет и не может быть конца - так же, как у него не было и начала.
     И вот вершина - миг, когда мир расползся по швам, когда  весь  космос
стал прозрачным, как  стекло,  и  перед  глазами  фантастическими  цветами
вспыхнули невидимые днем  звезды.  Вспыхнули,  чтобы  тут  же  растаять  в
беспросветной мгле.  Время  потеряло  свой  смысл,  и  единственное,  чего
Шеридан не мог понять - почему он так долго ждет смерти. Он уже  привык  к
мысли о небытии, и последний  фортель  урагана  потряс  его  сильнее  всех
прочих.
     Внезапно  вселенная  снова  стала  осязаемой.  Свет  поглотил   тьму:
появился дом, замерли качающиеся тени в прежней реальности стен и мебели.
     Шеридан едва мог  поверить,  что  по-прежнему  держит  Анну  в  своих
объятиях... едва верилось, что и она тоже жива.
     Анна открыла глаза. Холодные и пустые, они смотрели и  не  видели.  В
них не светилось ни любви, ни даже страха.
     - Эта машина, - прошептала она. - Этот чертов эксперимент.
     И без всякого предупреждения она упала в обморок.
     Шеридан подхватил ее и отнес  на  один  из  диванов  в  гостиной.  На
стоящем рядом столике он увидел графин и стаканчики. В  графине  оказалось
виски. Дрожащими руками Шеридан налил две порции - виски расплескалось  по
всему столику.
     В это время Анна пришла в себя.
     - Выпей, -  сказал  Шеридан,  протягивая  ей  один  стаканчик.  -  Не
торопись... А я лучше схожу наверх, в  лабораторию.  Посмотрю,  все  ли  в
порядке.
     Одним глотком он проглотил свое  виски,  радостно  почувствовав,  как
горячий пламень потек по его горлу в желудок.
     - Я... я пойду с тобой, -  пробормотала  Анна,  пытаясь  подняться  с
дивана.
     - Нет,  оставайся  здесь.  Я  скоро  вернусь.  Не  пытайся  встать...
Понятно?
     Она покорно кивнула. Вид у нее был совершенно несчастный.
     - Мне... мне не хочется оставаться одной.
     - Дорогая, я должен узнать, что произошло.
     - Я понимаю.
     - Всего пара минут...
     - Я буду тебя ждать, - прошептала она, пытаясь улыбнуться.
     Шеридан нежно поцеловал девушку и заставил себя двинуться  к  ведущей
на чердак лестнице.
     Виски пробудило в  нем  какое-то  странное  безрассудство.  Он  бежал
вверх, перепрыгивая через ступеньки. Когда он добрался  до  самого  верха,
сердце его колотилось, словно бешеное.
     На мгновение он замешкался, соображая, в какую сторону  теперь  идти.
Потом вспомнил. Несколько шагов по узкому темному коридору привели  его  к
двери лаборатории.
     И тут Шеридана охватила паника. И он знал, почему. Стояла  абсолютная
тишина.  На  долгую,  страшную  минуту  его  сознание  стало  полем  битвы
беззвучной гражданской войны. Инстинкт гнал  его  прочь  отсюда,  призывал
спасаться... в общем, делать все, что  угодно,  только  не  открывать  эту
дверь. Разум же настаивал, что он должен  войти.  Шеридан  выжидал,  не  в
силах решить, что же ему делать. Напряжение делалось невыносимым...
     Повернув ручку, Шеридан распахнул  дверь  и  сделал  шаг  вперед.  Он
попытался остановиться, но было уже поздно.
     Он не увидел перед собой лаборатории. Он не увидел ни машины времени,
ни профессора Роберта Блэкмора. Он ровным счетом ничего не увидел! Он и не
мог ничего увидеть!
     Только  вихрь  тьмы...   провал   бесконечной   глубины...   туннель,
прорубленный сквозь тонкую ткань времени.
     Он полетел вниз, всасываемый темнотой. И падая, вспомнил слова Анны:
     - Я буду тебя ждать...
     А потом он уже ничего не помнил, совсем ничего...
     Шеридан проснулся внезапно. В ушах  у  него  звенело.  Он  знал,  что
только что ему приснился сон, который обязательно нужно  вспомнить.  Между
этим сном и явью существовала некая странная и страшная взаимосвязь...

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј





                               Эдмунд КУПЕР

                               ВАХТА СМЕРТИ




     Посреди пустыни  была  круглая  дыра.  Она  походила  на  заброшенный
колодец,  но  это  было  нечто  совсем:   другое.   Кто-нибудь,   случайно
оказавшийся в этой дикой, пустынной местности, мог бы подойти к этой  дыре
и заглянуть вниз. В общем-то, это мог сделать кто угодно. Но если бы этому
кому-угодно взбрело в голову пренебречь предупреждениями на шести  языках,
вырезанными на гладких каменных плитах, окружавших  дыру,  то  он,  скорее
всего, без промедления отправился бы в путешествие на тот  свет.  Ведь  за
каждым его движением следили  сотни  механических  глаз.  Каждый  его  шаг
отслеживали  десятки  разнообразных  видов  оружия  -  от  самонаводящихся
пулеметов до гаубиц с  ядерными  снарядами,  от  газовых  гранатометов  до
батареи огнеметов.
     По этим и ряду других причин люди подходили к этой дыре крайне редко.
И  даже  те,  кто  подходил  (в  основном  ремонтники)  на  всякий  случай
дожидались, пока  будет  передан  кодовый  сигнал,  запрещающий  открывать
огонь. И не только передан, но и получено подтверждение о его получении от
автоматического центра обороны.
     А дыра эта уходила глубоко под землю.  В  ее  стенку  были  вмурованы
стальные скобы, так, чтобы по  ним  легко  мог  подняться  или  спуститься
человек. Тот, кто спустился бы до самого дна, в конце концов оказался бы у
круглого,  наглухо  закрытого  люка  с  надписью  "Комкон   Запком".   Люк
открывался только изнутри. Это был всего лишь  запасной  выход  из  Центра
Компьютерного Контроля Западного Командования.


     В огромном  зале  вовсю  работали  кондиционеры.  Иначе  никак,  ведь
длинные ряды компьютеров трудились день и ночь, неустанно грея  окружающую
среду. Воздух зала был полон энергии, и однако, несмотря на  искусственную
свежесть, казался затхлым.
     Генерал Гуарнелис сидел на Троне Мира. Сидел и, не отрываясь,  глядел
на круглую стальную панель прямо у  себя  над  головой.  За  этой  панелью
находился тамбур, а в нем - выходной  люк.  За  люком  начиналась  длинная
шахта, ведущая, казалось, в самое небо. В свободные минуты долгого боевого
дежурства генерал Гуарнелис  любил  воображать,  будто  он  стоит  на  дне
спасательного колодца. Стоит и смотрит на звезды,  которые,  видны  оттуда
даже днем. Когда ему выпадало дежурить ночью, эта игра доставляла ему  еще
больше удовольствия. Ведь тогда он мог вообразить,  будто  вдыхает  свежий
прохладный воздух пустыни,  будто  перед  его  глазами  медленно  пронзает
бездонный черный космос.
     Трон Мира, официально известный как "кресло главнокомандующего", был,
наверно, самым неудобным креслом на, всем белом свете - никто из тех, кому
довелось в нем посидеть, не торопился сесть  в  него  еще  раз.  Последние
двадцать девять дней эту обязанность делили между собой  (шесть  часов  на
дежурстве, шесть часов отдыха) генералы Гуарнелис и  Ватерман.  Еще  через
двадцать часов их вахта подойдет к концу. Два других  генерала  примут  на
себя весь  груз  ответственности.  Генерал  Гуарнелис  тяжело  вздохнул  и
вернулся к  мысленному  отсчету  часов,  оставшихся  до  конца  вахты.  Он
чувствовал, что ему потребуется по меньшей мере несколько лет, чтобы вновь
научиться спокойно спать.
     Трон Мира стоял на небольшом возвышении. С трех сторон полукругом его
окружали пульты управления и экраны мониторов. Все вместе это представляло
собой  мозг  всей  западной  системы  обороны:   огоньки   на   пульте   и
переключатели  были  связаны  с  тысячами  радарных  и  ракетных  станций,
разбросанных на площади в  много  миллионов,  квадратных  миль  Но  мозгом
мозга, если в самом центре полукруга. На ней было всего тридцать  лампочек
- три ряда по десять, один под другим. Верхний ряд - зеленый - горел  днем
и ночью. Второй  и  третий  ряды  -  соответственно  желтый  и  красный  -
оставались, хвала Всевышнему, темными. В самом низу панели находились  три
кнопки, обозначенные: Зеленая  Готовность,  Желтая  Готовность  и  Красная
Готовность. За все время дежурства генералы Гуарнелис и Ватерман  нажимали
только на зеленую кнопку - каждые десять часов на положенные пять секунд.
     "Где-то далеко-далеко, - зевая, подумал генерал Гуарнелис и  привычно
окинул взглядом ряд зеленых огоньков, -  по  другую  сторону  планеты,  на
таком же Троне Мира, или как они там на востоке это называют,  тоже  сидит
человек". В эти последние дни своего дежурства генерал  все  чаще  и  чаще
думал об этом своем двойнике, неведомом противнике, так же, как и он  сам,
бдительно несущем вахту на боевом посту.  Возможно,  их  тоже  было  двое.
Возможно, они тоже сменяли друг  друга  каждые  шесть  часов,  как  они  с
Ватерманом. "Интересно, - мелькнула у него мысль, - на Западе и на Востоке
дежурные сменяются одновременно или нет?" Неизвестно  почему,  но  генерал
Гуарнелис не сомневался, что одновременно.
     Когда вахта только-только началась,  генерал  Гуарнелис  испытывал  к
своему противнику на востоке только недоверие  и  неприязнь.  Мысленно  он
сравнивал его с палачом, беспринципным убийцей, только и  ждущим  удобного
момента, чтобы нанести смертоносный удар.
     Но теперь, после двадцати девяти дней, неприязнь сменилась симпатией.
Его противник испытывал такое же напряжение, может,  даже  и  больше,  его
мучили точно такие же опасения. Они словно  сидели  вдвоем  за  гигантской
мировой шахматной доской. Сидели и оба  от  всего  сердца  надеялись,  что
противник еще не сошел  с  ума  и  не  станет  начинать  последней,  самой
последней игры.
     На мгновение генерал Гуарнелис позволил  себе  отвлечься.  Он  окинул
взглядом огромный подземный  зал,  полный  компьютеров,  над  которыми  он
правил, как  Бог,  каждые  шесть  часов  из  двенадцати.  Вон  они  стоят,
созданные человеческими руками машины, электронные опекуны технологической
эры.  Меж  ними,  словно   жрецы,   стремящиеся   поскорее   удовлетворить
причудливые желания и прихоти странного, но  могучего  божества,  деловито
сновали посыльные, техники, программисты.
     На какой-то миг Гуарнелис увидел весь этот подземный зал  как  своего
рода храм - храм, посвященный мании разрушения.
     И в этот миг игра началась.
     На контрольной панели перед генералом погас зеленый огонек, и  вместо
него загорелся желтый. И тут же посыльный принес узкую  полоску  бумаги  с
телепринтера.
     "Н.Б.О. Приближается.  Район  2В.  Скорость  пять,  точка  два  пять.
Северная трансполярная траектория. Возможная  точка  вылета  -  полуостров
Таймыр. Возможная точка назначения - Нью-Йорк. Трижды подтверждено".
     Не веря своим глазам, Гуарнелис глядел на  сообщение.  Ему  казалось,
что лежащая перед ним записка - либо глупая ошибка, либо смертный приговор
всему миру. Но слова "трижды подтверждено" исключали  возможность  ошибки.
Значит, на том краю  света  невидимый  игрок  двинул  в  бой  свою  первую
смертоносную пешку.
     Инстинктивным жестом генерал включил оба командных микрофона: и  тот,
что висел у него на шее, и тот, что был вмонтирован в пульт управления.
     "Район 2В, первая линия. Нейтрализовать.  Вторая  и  третья  линии  -
приготовиться".
     Теперь  следовало  подумать.  Появление   даже   одного-единственного
неопознанного баллистического объекта возлагало на его плечи  (на  его,  и
только его) ответственность за нанесение  ответного  удара.  Нанести  удар
сейчас или еще подождать? А если он решит подождать - не окажется  ли  это
страшной стратегической ошибкой?
     Даже не оглядываясь, Гуарнелис почувствовал, что  огромный  подземный
зал, все его обитатели (и люди, и машины) заработали, как еще  никогда  за
прошедшие  двадцать  девять  дней.  Казалось,  весь   Центр   стал   вдруг
продолжением его собственного  тела.  Он  ощущал  его  так  же  ясно,  как
напряжение своих пальцев.
     Краем глаза  он  заметил,  что  одетый  в  пижаму  генерал  Ватерман,
которому явно не повредили бы  еще  три  часа  сна,  занял  свое  место  у
дублирующего пульта управления у него за спиной. Устав требовал,  чтобы  с
момента   появления    первого    состояния    Желтой    готовности    оба
главнокомандующих находились на посту. Кто знает, а вдруг у одного из  них
в критический момент приключится инфаркт, или он расчихается -  это  может
стоить победы в  войне.  Уставы  также  диктовали,  что  за  все  принятые
решения,  независимо  от  советов  и  консультаций,   несет   персональную
ответственность тот из них, кто сидит на Троне Мира. Как бы Гуарнелису  ни
хотелось обсудить с Ватерманом проблему ответного удара, увы!  на  это  не
только не было времени, это  было  просто-напросто  непорядочно:  пытаться
разделить моральную ответственность в подобном вопросе.
     Подошел еще один  посыльный,  и  почти  одновременно  на  центральной
панели погасли еще два зеленых огонька. Их сменили два желтых.
     Полученное Гуарнелисом сообщение гласило:
     "Касательно Н.Б.О. вылет Таймыра. Ракеты подтверждается. Цепочка ноль
пять  подтверждается.  Назначение  Нью-Йорк   подтверждается.   Район   2В
полностью задействован. Первая линия одно попадание. Вторая и третья линии
приведены в действие".
     Цепочка  из  пяти  ракет...  и   все,   несомненно,   с   водородными
боеголовками... и все на одном и том же курсе  -  на  Нью-Йорк!  Гуарнелис
содрогнулся. Это было бы чудо, если бы вторая и третья линии смогли  сбить
их все. Боже, спаси Нью-Йорк.
     На миг генерал вспомнил свою жену и дочь в Нью-Йорке...  и  побыстрее
отогнал эту мысль.
     Он наклонился к микрофону.
     - Касательно ракет с Таймыра, - сказал он, сам поражаясь  спокойствию
своего голоса. - Удаленные установки атаковать по возможности.
     Гуарнелис  пытался  представить  себе   сотни   ракетных   установок,
наполняющих сейчас траекторию Таймыр - Нью-Йорк тысячами ракет типа "земля
-  воздух".  Это  не  поддавалось  воображению.  Лучше  и   не   пытаться.
Стратосфера наверняка превратилась в ревущий ракетный ад.
     Ответный удар?
     "Да,  -  мрачно  подумал  генерал,  -  именно  сейчас,  когда   стало
окончательно ясно, что это действительно атака. Когда об ошибке  не  может
быть и речи. Теперь настало время обменяться пешками".
     Он отдал приказ:
     - М.К.Б.Р.  программированные  Ленинград.  Запуск  пять.  Водородные.
Повторяю. Запуск пять. Водородные.
     Ну, вот... Боже, спаси Ленинград.
     Подбежали еще два посыльных. Гуарнелис окинул  взглядом  ряд  зеленых
огоньков на пульте. Их осталось всего четыре. А чуть ниже  зловеще  горели
шесть желтых.
     Взяв у посыльных сообщения, он снова наклонился к микрофону.
     - Всем частям Западного командования.  Желтая  готовность.  Повторяю.
Желтая готовность.
     Потом он прочитал сообщения.
     Первое было кратким.
     "Н.Б.О.  Приближается.  Район  2А.  Скорость  шесть  точка  ноль.  Не
подтверждено".
     Второе не оставляло места для сомнений.
     "Касательно Н.Б.О. Район 2А. Ракеты подтверждено. Цепочка  ноль  пять
подтверждено.  Вылет  Новая   Земля   подтверждено.   Назначение   Детройт
подтверждено. Трижды подтверждено".
     У Гуарнелиса пересохло в горле. Какой-то миг он не мог произнести  ни
слова. "Это была бы чертовски смешная шутка, - пронеслась мысль, - если бы
он сейчас потерял голос. Чертовски смешная..."
     Но генерал не потерял голоса.
     - Касательно цепочка  ракет  с  Новой  Земли.  Район  2А.  Все  линии
нейтрализовать. Удаленные установки атаковать по возможности.
     Гуарнелис подумал о невозможной шахматной доске,  о  своем  невидимом
противнике на том краю света. Пешка е2 на е4. Скоро придет время пустить в
ход коней, потом слонов. А может, следует походить  ферзем  и  попробовать
поставить противнику детский мат?..
     На  центральной  панели  не  осталось  ни  одного  зеленого  огонька.
Конфликт  быстро   разрастался.   Цепочки   ракет   по   трансполярным   и
трансатлантическим траекториям быстро неслись  к  своим  целям.  Посыльные
прибегали один за другим, почти без перерыва. И невыносимые решения...  их
приходилось принимать постоянно, тоже без перерыва.
     Атака, оборона, контратака. Целые рои ракет неслись уже к  Нью-Йорку,
Детройту, Чикаго, Сан-Франциско, Вашингтону.  Им  наперехват  устремлялись
сотни ракет типа "земля - воздух". А другие ракеты несли свой смертоносный
груз к Ленинграду, Москве, Харькову, Одессе и другим городам востока.
     Для генерала Гуарнелиса Трон Мира превратился в Трон  Огня.  Как  ему
хотелось (глупая,  бессильная  мечта),  чтобы  ответственность  лежала  на
чьих-то других плечах, чтобы он сам вообще не появлялся на свет.
     Подошел еще один посыльный. Желтый огонек погас. Вместо него  зажегся
красный.
     Гуарнелис читал сообщение, и его сердце разрывалось  от  безудержного
безутешного плача. Нью-Йорк мертв. Пятая  ракета  первой  цепочки  донесла
свой груз вечной тьмы до цели.
     Нью-Йорк, гордый город... на планетарной шахматной доске стало  одной
пешкой меньше.
     Разрушение - это безумие. Но логика безумия крепче логики любви,  или
страха, или милосердия. Разрушение будет продолжаться, пока  остается  что
разрушать, пока не погибнет само желание разрушать.
     "Нельзя играть в шахматы городами, - думал генерал Гуарнелис,  -  ибо
города - это люди - хорошие и плохие, подлые и благородные - а люди -  это
святой храм жизни".
     И еще он подумал: "Это неподходящие мысли для солдата".
     И еще: "Солдат - это богохульство".
     И вдруг он принял решение. Пусть последнее  богохульство  постарается
сохранить хоть что-то, хоть где-то. Нет, не ради победы в войне и не  ради
поражения. Нет, только ради  сохранения.  Ведь  если  разрушение  будет  и
дальше продолжаться на уровне планетарных шахмат - не спасется  никто.  Ни
один человек. Значит, концепцию шахмат следует отбросить.  Надо  исчерпать
тотальность разрушения.
     Генерал Гуарнелис отдавал приказы.  Со  странным  беспристрастием  он
отметил, что голос его ничуть не дрожит.
     - Всем частям Западного командования.  Красная  готовность.  Повторяю
Красная готовность. Всем подразделениям программированным восточные  цели.
Запуск пять. Водородные.
     "И, - мысленно добавил он, - Боже, помилуй наши души".
     Посыльные появлялись теперь по двое, по  трое.  Нью-Йорк  стал  всего
лишь первым в длинном списке жертв.
     Гуарнелис чувствовал, как где-то глубоко внутри зашевелилось,  словно
раскаленный докрасна нож, чувство вины. Ведь они - он и его  противник  на
том краю света пытались положить конец миллионам лет эволюции. Они предали
человеческий свет огню, который, не будучи божественным, являл собой  плод
разума настолько надменного, что место ему было в самом аду.
     И вдруг Гуарнелис понял, что он и  его  противник  -  это  два  самые
одинокие, самые  презираемые  существа  на  всей  планете.  Эта  мысль  не
добавила ему радости. Гуарнелис знал, что не хочет больше жить. Незачем.
     И в этот миг оглушающе  прогремел  звонок  "Прекратить  огонь".  Этот
зуммер был соединен с коротковолновым приемником, и активизировать его мог
только сам президент или его преемник. И тут же на пульт перед  ним  легло
сверхсрочное сообщение. Оно гласило:
     "Президент непосредственно К.К.  Западного  Командования.  Прекратить
атаку. Повторяю. Прекратить атаку. Идут переговоры. Толбой".
     Сообщение  явно  было  подлинным:  Толбой  -  код,  известный  только
президенту, Ватерману и ему самому. Для каждой вахты использовался  другой
код...
     И однако, возможность саботажа полностью исключить нельзя...
     Решение надо принимать быстро. Нет времени раздумывать о возможностях
дипломатических переговоров между странами,  стоящими  на  краю  взаимного
уничтожения. Нет времени отличить безнадежность от глупости.  Нет  времени
подумать.
     -  Всем  частям  Западного  командования,  -  ровным  голосом  сказал
Гуарнелис в микрофон. - Зеленая готовность. Повторяю. Зеленая  готовность.
Остановить ответный удар. Повторяю. Остановить  ответный  удар.  Атаковать
только ближайшие цели. Повторяю. Атаковать только ближайшие цели.
     Еще одно решение, которое следует  принять.  К  этому  времени  более
половины ракет Западного командования несутся  в  черно-голубых  просторах
стратосферы к своим восточным целям.  Не  зря  он  дал  приказ  о  Красной
Готовности. Вопрос в том, должны ли почти достигшие  цели  ракеты  (а  это
почти все) донести свой груз,  или  их  следует  уничтожить?  Если  их  не
уничтожить, то это, вне всякого  сомнения,  сорвет  переговоры.  С  другой
стороны, если  их  все-таки  уничтожить,  то  огневая  мощь  Запада  будет
ослаблена. Причем ослаблена до  такой  степени,  что  если  переговоры  не
увенчаются успехом, то капитуляция неизбежна.
     Невыносимое решение. Но и жизнь сама тоже невыносима.
     - Всем боевым частям. Стоп  запуск  восточные  цели.  Повторяю.  Стоп
запуск восточные цели. Ракеты на боевом курсе самоликвидировать. Повторяю.
Ракеты на боевом курсе самоликвидировать. Продолжение Зеленой Готовности.
     Ну, вот и все!
     На мгновение генерал  Гуарнелис  чувствовал,  как  в  мире  наступила
тишина.  Смерть  смерти.  Затем  до  него  начали  доноситься  слабый  гул
работающих  машин,  возбужденные  голоса...  Но  далеко,  так  далеко.  Он
посмотрел на круглую стальную панель у себя над головой. Подумал о ведущем
в самое небо колодце. "Теперь, - думал он, -  небо  уже  не  черное  и  не
чистое. Теперь оно исчеркано красными  следами  пронесшегося  сквозь  него
безумия".
     Взглянув на часы, генерал обнаружил, что война продолжалась пятьдесят
пять минут. Целая вечность. Долгая, долгая жизнь. Он отчаянно  пытался  не
думать о миллионах погибших. Не граждане восточного или  западного  блока,
нет, просто люди. Он пытался о них не думать, но ни о чем другом думать не
мог.
     Если  бы  только  это  проклятое  расовое  самоубийство  началось  не
сегодня,  а  завтра.  Если  бы  только  он  тоже  был  в  это   время   на
поверхности... лучше бы он был в числе бесчисленных жертв.
     Он почувствовал, как кто-то положил ему руку на плечо. Он понял,  что
генерал Ватерман что-то ему говорит.
     - Добро пожаловать, - мягко сказал Ватерман.  -  Добро  пожаловать  в
братство проклятых.
     - Все кончилось? - спросил Гуарнелис. - Все действительно кончилось?
     Он и сам прекрасно знал, что все, абсолютно все кончилось. Но  больше
нечего было сказать.
     - Все позади, - ответил Ватерман. - Скоро ты уже будешь в Нью-Йорке и
сможешь спать хоть целый год без перерыва.
     Гуарнелис решил, что Ватерман сошел с ума.
     - Нью-Йорка больше нет.
     - Ты только не волнуйся. С Нью-Йорком все о'кей. И с Детройтом  тоже.
И с Ленинградом, и с Москвой. Это твоя первая вахта. Во время первой вахты
каждый  должен  принять  участие  в   операции   под   кодовым   названием
"Испытание",  -  Ватерман  криво  улыбнулся.  -  Я  был  на  твоем   месте
восемнадцать месяцев назад. Думал, что свихнусь. Но все обошлось.
     - Операция "Испытание"? Что, черт возьми, ты имеешь в виду?
     - Видишь ли, одно  дело  -  сидеть  на  Троне  Мира  и  ждать,  когда
что-нибудь случится, -  тихо  объяснил  Ватерман,  -  и  совсем  другое  -
внезапно  понять,  что  ты,  так  сказать,  левая  рука  Бога.  Мы  должны
совершенно точно знать,  как  поведет  себя  каждый,  садящийся  в  кресло
главнокомандующего. Для  этого  и  запускают  смоделированную  компьютером
войну. Когда  тебе  в  следующий  раз  придется  нести  вахту,  ты  будешь
смотреть, как еще один несчастный страдает в этом кресле...
     Ватерман  замолчал.  Гуарнелис  хотел  похоже,  что-то  сказать.   Он
пытался, но потрясение было так сильно, что  слова  застревали  у  него  в
горле. Его разум до краев полнился бесчисленными  жертвами  -  теперь  же,
узнав, что все  это  -  только  компьютерная  модель,  он  словно  получил
бесчисленное количество помилований.
     - Наши славные рыцари  плаща  и  кинжала,  -  продолжал  Ватерман,  -
говорят, что на востоке пользуются точно таким же приемом.
     Он говорил, чтобы говорить, давая Гуарнелису время придти в себя.
     - Это очень даже неплохой метод... даже не беря в  расчет  данные  об
индивидуальной реакции испытуемых. Никто из тех, кто прошел через этот ад,
не  станет  торопиться  нажимать  на  кнопки  в  случае  настоящей  Желтой
Готовности. Ни тут, у нас, ни на востоке,  -  Ватерман  усмехнулся.  -  По
правде  сказать,  по-моему,  в  конце  концов  у   нас   получатся   части
международных военных пацифистов.
     Но генерал Гуарнелис его уже  не  слушал.  Его  заполняла  необъятная
пустота, и вдруг (он всегда относился к  религии  несколько  свысока)  она
заполнилась чувством более сильным, более глубоким, более  смиренным,  чем
самая чистосердечная молитва.
     Ибо жизнь все еще для живых. Земля все еще  цела,  а  воздух  чист  и
свеж. И Гуарнелис слышал, как  где-то  -  пусть  не  во  времени  и  не  в
пространстве - пела маленькая птичка.

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј





                               Эдмунд КУПЕР

                        ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ПЛАНКИ ГУ




     Я могу вам рассказать, каково  это,  когда  тебя  ненавидят  миллионы
детей.  Вы  испытываете  холод.  Вы  можете  сидеть  около  очага,  выпить
полбутылки виски или загорать на Ривьере - все равно вам  холодно.  Но  со
временем можно привыкнуть практически к  чему  угодно.  Даже  к  этому.  Я
привык. Теперь по ночам меня даже не мучают кошмары. Ну почти не мучают...
     Кроме того, если мною порой и овладевает уныние, то у меня  в  запасе
всегда есть одно прекрасное средство. Я отправляюсь в путь. Пешком. Этим я
занимаюсь последние пяти лет, и за это время преодолел что-то около десяти
тысяч миль. Ходьба, знаете ли, очень успокаивает. Лучше, чем  любой  самый
дорогой психоаналитик. Я-то знаю, ведь я испробовал и то, и другое. К тому
же, ходьба делает еще и то, что не под силу никакому  психоаналитику  -  в
итоге вы оказываетесь совсем в другом месте.
     Один  тип,  которого  я  знал,  утверждал:  "Уважение  можно  купить,
приобретя "Бентли", но самоуважение - только разъезжая в  "Роллсе".  В  то
время у меня был и "Бентли", и "Роллс", но я как-то не припомню,  чтобы  я
себя особенно уважал. Помню только цифры дохода с пятью нулями, загородную
виллу, квартиру в городе, двух бывших жен и Планки Гу.
     Как, вы не помните Планки Гу? Если бы вы знали, как я этому  рад!  Но
дети все еще помнят. Единственное, что мне осталось в  этой  жизни  -  это
протянуть до того времени, когда о нем забудут и дети.
     Когда-нибудь это произойдет. Но Планки Гу упорный парень. Он  следует
за мной, куда бы я ни шел. Он словно крошечная игрушечная собачка, гонится
за мной по пятам. Вы, я полагаю, его не  видите.  Никто,  кроме  меня,  не
видит. И тем не менее, это так.
     Но Планки Гу совсем не  игрушечная  собачка.  Он  кукла,  из-тех  что
надеваются на руку, с открытым и шаловливым лицом беспризорника. А  еще  у
него удивительный голос, точь-в-точь такой, как  надо,  чтобы  шептать  на
ушко секреты - именно те секреты,  которые  необходимы,  чтобы  повелевать
умами миллионов доверчивых ребятишек.
     Все  было  прекрасно,  пока  я  оставался  ничем  не   примечательным
чревовещателем с небольшой аудиторией вроде той,  что  бывает  на  детской
вечеринке, или на рождественском празднике в  приюте,  или  у  самодельной
сцены на пляже. Райские дни! Тогда Планки Гу рассказывал детям  только  те
секреты, которые им хотелось от него услышать. Я зарабатывал немного, зато
был счастлив.
     Беда в том, что Планки Гу был исключительно хорош.  Очень  хорош.  Он
мог заставить самого больного  ребенка  смеяться,  а  самого  здорового  -
кататься по полу от смеха. Я много лет потратил,  учась  думать  так,  как
думают дети, учась понимать их сокровенные желания. И в  итоге  Планки  Гу
глядел на них  своими  большими  голубыми  глазами  и  сообщал  им  всякие
глупости, которые только дети и способны понять, и уже  через  пару  минут
ничто на свете не могло бы сорвать наше выступление.
     Да, Планки Гу был хорош, хотя это и говорю вам я  сам.  Он  был  даже
слишком хорош. Оглядываясь назад мне кажется, мы просто-напросто не  могли
избежать той ловушки, расставленной телевидением, в которую в конце концов
попали.
     Поначалу это был всего лишь крохотный эпизод  в  программе  "Чаепитие
для маленьких". "Вот она, - думал я тогда, -  возможность  за  пять  минут
доставить  радость  большему  числу  ребятишек,  чем  за  все  годы  наших
выступлений на пляжах, вечеринках и праздниках". Как тщательно я готовился
к этому представлению!  И  Планки  Гу  выдал  ударную  дозу  всего  самого
лучшего, чем я тогда обладал. Его выступление стало большим, нежели просто
успехом. Это был триумф, супер-хит, попадание  в  самую  точку...  Он  был
самый-самый. Письма поклонников начали прибывать мешками.
     После этого - еженедельные выступления, а потом и ежедневные. И число
зрителей нашей  программы  неслось  вверх,  побивая  все  рекорды,  словно
обезумевшая от ужаса кошка вверх по дереву.
     В  этот-то  момент  рекламщики  меня  и  прихватили.  Старый,  хорошо
испытанный способ, из тех,  что  почти  всегда  приводят  к  успеху.  Была
вечеринка, на которой, невесть каким образом, очутился и я.  И  совершенно
случайно я встретился там с человеком, уверявшим, что Планки Гу  -  лучший
детский образ со времен эльфов. Вскоре мы уже сидели втроем  (втроем?!)  в
маленькой тихой комнатке, и этот третий мужчина объяснял мне,  что  Планки
Гу мог бы выполнять жизненно важную миссию в нашем обществе, убеждая милых
малышей  и  их  мамочек  брать  от  нашего  прелестного,   веселого   мира
потребления все самое лучшее. И в руке у меня был волшебный бокал с виски,
который никогда не пустел... А вскоре появилась ручка и большой контракт с
мелким шрифтом, и чек с цифрой,  напоминавшей  оценку  стоимости  золотого
запаса нашей страны.
     Проснулся и протрезвел я ох, как не скоро - я на своем  опыте  узнал,
что мир кажемся удивительно приятным, если смотреть на него сквозь розовые
денежные очки. А Планки  Гу  к  этому  времени  работал  на  всю  катушку.
Рекламщики пребывали в состоянии эйфории, а два или три миллиона маленьких
потребителей упорно шантажировали своих  мамочек  покупать  все  и  всякие
товары, которые только были  одобрены  куклой,  сделанной  из  папье-маше,
кусочков меха и пары пластмассовых пуговиц.
     Кривые роста продаж  пробили  потолок  вслед  за  кривыми  количества
зрителей. Сухие завтраки,  где  в  награду  за  покупку  двенадцати  пачек
предлагался маленький Планки Гу, и  впрямь  продавались  дюжинами.  Зубная
паста "Планки Гу" чистила сто миллионов детских зубов  два  раза  в  день,
семь дней в неделю, и все благодаря улыбающейся физиономии на  упаковке  и
безумному, доверительному шепоту. Бисквиты "Планки Гу", омлет "Планки Гу",
сандалии, рубашки, трехколесные  велосипеды,  детские  кроватки,  коляски,
ковры, обои, желе и мороженое - все они стали непобедимы.  Они  уничтожали
конкурентов  на  корню.  Один  из  производителей  непромокаемых  трусиков
"Планки Гу" пустил себе пулю в лоб,  потому  что  после  дюжины  рекламных
выступлений месячная потребность в  его  трусиках  перекрыла  максимальную
производительность его фабрики на два года вперед.
     Акции взлетали до небес, и акции падали "чуть  пониже  пола".  Может,
Планки Гу и не вызвал паники на Фондовой Бирже, но потребление аспирина  в
Сити он утроил - это без сомнения.
     А чем в это время занимался я сам? Каждый день, в течение  пятнадцати
минут я был голосом Планки Гу. Все остальное время я был занят  трудным  и
важным делом - потратить  деньги  быстрее,  чем  я  их  зарабатывал.  Дни,
месяцы, годы неслись мимо, словно я находился в летаргическом сне.
     Я и представить себе не мог, что можно так жить... пока однажды утром
я не проснулся и не понял, что Планки Гу делает с нашими детьми. Я до  сих
пор не знаю, как это произошло. Может, мне просто надоело жить в  роскоши,
спрятав голову в самый прекрасный песок, какой только возможно  купить  за
деньги. А может, в то утро я почувствовал... это ведь было как  раз  утром
следующего дня после того, как от меня ушла моя вторая жена.
     В общем, я внимательно поглядел на Планки Гу, и  он  мне  здорово  не
понравился. Он больше не  был  маленьким  другом,  чьи  глупые  секреты  и
неумелый юмор хоть на несколько минут освобождали  детей  от  крохотных  и
одновременно  таких  громадных  проблем  их  детской  жизни.   Планки   Гу
изменился. Он стал требовательным богом, говорившим лишь  то,  что  велели
ему   жрецы   рекламы.   Он   стал   богом   требовавшим   поклонения    и
жертвоприношений. Человеческих жертвоприношений и отказа от свободы воли.
     Эта правда сразила меня наповал.
     И тут зазвонил телефон.  И  Некто  начал  рассказывать  об  очередной
большой сделке. Политической сделке. Этот Некто, похоже, решил,  что  коли
Планки Гу способен контролировать семь процентов родителей, то он может  и
определить  результаты  приближавшихся   всеобщих   выборов.   Я   положил
телефонную трубку обратно на рычаг, когда этот Некто все еще говорил. Меня
тошнило.
     Планки Гу в премьер-министры! Планки Гу в  архиепископы!  Боже  храни
нашего милого Планки Гу!
     С внезапной ясностью я вдруг осознал, что Планки Гу  может  абсолютно
все...  все,  что  пожелают  от  него  рекламщики.  Он  может  даже  стать
бессмертным и навечно остаться сидеть на вершине покупательской  пирамиды.
Если только...
     Тем вечером, направляясь в студию, я шел,  задумав  убийство.  Но  не
только это тяжким грузом лежало на моей совести. Я чувствовал себя палачом
с самым  большим  количеством  жертв  за  всю  историю  человечества.  Они
уничтожали тела, я же помогал уничтожать души.
     Началась передача. В течение пяти минут Планки Гу делал  все,  как  и
раньше,  а  я,  глядя  на  телепромптер,   шептал   тщательно   отобранные
рекламщиками секреты в доверчивые души миллионов невинных ребятишек.
     И вдруг я не выдержал. Я так больше не мог.
     Сорвав с руки Планки Гу, я заорал:
     - Смотрите, дети,  ваш  Планки  Гу  всего-навсего  кукла  из  меха  и
папье-маше!
     Затем, прежде чем пораженные операторы успели  прервать  передачу,  я
своими собственными руками разорвал Планки Гу на части.
     - Теперь он мертв! - радостно вопил я. - Он  мертв,  дети,  и  больше
никогда к вам не вернется.
     Затем я вышел из студии и пошел прочь. И с тех пор так и иду.
     Смерть Планки Гу стала сенсацией. Она обошла первые полосы  всех  без
исключения газет, удостоившись даже  некролога  в  "Таймс".  Рекламщики  в
бессильной ярости попытались объявить меня сумасшедшим. Но, слава Богу, мы
все еще живем в свободной стране. Планки Гу  за  свою  короткую  и  бурную
жизнь не успел сбить с пути истинного слепую богиню.
     Понемногу паника улеглась. Спонсоры Планки Гу оплакивали потери, а их
конкуренты наращивали производство. С Планки Гу было покончено, и  из  его
пепла восстала новая эра частного предпринимательства.
     Что касается меня, то я ждал списка своих жертв - только никто, кроме
меня, не поймет, что это и впрямь мои жертвы.
     И никто, даже я, не в состоянии оценить, во что обошлась нам свобода.
Разве что у  кого-то  имеется  доступ  ко  всем  частным  архивам  детских
психиатров, врачей, учителей и отдела полиции по делам несовершеннолетних.
     Но за несколько последующих недель на дорогах погибло  больше  детей,
чем когда бы то ни было. Началась также настоящая эпидемия падений из окон
первого, второго, третьего  этажей.  А  количество  несчастных  случаев  с
детьми,  случайно  наевшимися  таблеток  снотворного,  обезболивающего   и
транквилизаторов даже заставило парламент принять новые законы по контролю
над опасными для жизни лекарствами.
     Это все были мои жертвы. Это были дети, которые не  смогли  перенести
гибель своего божества... дети,  которым  пришлось  умереть  ради  свободы
остальных.
     Но хуже укора мертвых была ненависть живых.  Я  чувствовал  ненависть
всех этих ребятишек, следующих за мной, куда бы я ни направлялся, что бы я
ни делал. И эта ненависть - мой крест, пока еще остались те, кто помнит.
     Потому что даже, заговори я с ними, мне все равно  не  объяснить  им,
почему Планки  Гу  должен  был  умереть.  И  никто  не:  сможет  им  этого
объяснить. Как это возможно - убедить нормального ребенка,  что  множество
добрых, хороших взрослых (многие из них  и  сами  имеют  детей)  из  самых
лучших побуждений хотели использовать Планки Гу как своего рода  волшебную
палочку, чтобы превратить всех без исключения детей в маленькие покупающие
автоматы?
     Дети слишком доверяют взрослым, чтобы поверить в такую  историю.  Они
чисты, правдивы и доверчивы. Они возненавидят взрослого, только если у них
не останется другого выхода.
     И поэтому я продолжаю идти. Видите ли, стать бродягой в наше время  -
это почти то же самое, что превратиться в призрак.

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј





                               Эдмунд КУПЕР

                         ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ




     Космический корабль Объединенных Наций  пикировал,  словно  чайка  за
рыбой. Почти достигнув пустыни, он, извергая пламя, ринулся обратно вверх,
будто решив, что вовсе не  собирается  садиться  на  Марсе.  Но  к  десяти
тысячам метров подъем прекратился. На какой-то миг недвижимой  красоты  он
висел в воздухе, опираясь на длинный  хвост  зеленого  огня,  висел  между
звездами и своей целью, а потом  понемногу  хвост  стал  укорачиваться,  и
корабль плавно опустился к безводным марсианским пескам.
     Посадка прошла как по маслу. Она прошла так гладко,  что  можно  было
подумать, будто  это  сотая  посадка  рейсового  корабля  под  управлением
уставшего от однообразия экипажа. На самом деле эта посадка  являла  собой
новую веху в истории человечества. Когда-нибудь этот день станет еще одной
датой в учебнике - наказанием для забывчивых школьников. Ведь до  сих  пор
ни один земной корабль с людьми на борту  -  ни  Организации  Объединенных
Наций,  ни  какого-то  другого  государства  -  не  совершал  посадки   на
поверхности красной планеты. А значит, его экипаж -  первые  представители
человеческой расы, проникшие в космос дальше орбиты Луны.
     Все они, однако,  были  испытанными  космонавтами.  Полковник  Максим
Кренин (начальник экспедиции и пилот "Pax Mundi") пять раз летал  с  Земли
на Луну. Кроме того, он мог похвастаться  полутора  десятками  полетов  на
лунном модуле. Как, впрочем, и навигатор капитан Говард Трейс. Являя собой
прекрасный пример русско-американского сотрудничества, Кренин и Трейс были
к тому же большими друзьями.
     Оставшиеся  три  члена  экспедиции  -  профессор   Бернард   Томпсон,
представитель Англии, профессор Ив Фронтенак из Франции и доктор Чан Чи из
Китая. Каждый из них имел в активе по меньшей мере три космических полета.
Каждый провел на земной орбите не один и  даже  не  сто  часов.  За  время
долгого перелета к Марсу у них было предостаточно времени притереться друг
к другу и в деталях разработать программу исследований.
     И вот они,  наконец-то,  у  цели.  И  титановый  корпус  космического
корабля  торжествующим  монументом  высится  над  гладкой   экваториальной
марсианской   пустыней.   Замерены   уровни   радиации,   проанализирована
атмосфера, и первый землянин готовится ступить на песок Марса...
     Еще до приземления они узнали о Марсе столько нового, что  было  даже
немного стыдно за земные теории о Марсе.
     Десятилетиями земные астрономы утверждали,  будто  условия  на  Марсе
непригодны для существования жизни... несмотря на широко  распространенное
среди обывателей мнение о причудливых марсианских животных и даже разумных
существах.
     "Марс, - уверяли астрономы со всей страстью и убедительностью  людей,
способных делать далеко идущие выводы на  основании  самых  незначительных
фактов, - это планета, практически лишенная кислорода, воды и  тепла.  Так
называемые каналы - это не  каналы  вовсе,  а  геологические  формирования
совершенно естественной природы".  А  еще  они  предсказывали,  что  из-за
неблагоприятных  условий  высшей  формой  жизни  на  Марсе  будет   нечто,
напоминающее лишайники. В лучшем случае - примитивный кактус.
     Таковы, в общих чертах, были и взгляды членов экспедиции Объединенных
Наций... по крайней мере до того, как они подлетели к  Марсу.  Но  еще  до
посадки,  со  стокилометровой  орбиты,  они  убедились,  что   каналы-таки
существуют на самом деле... по крайней  мере,  когда-то  они  были  именно
каналами,  а  атмосфера  содержит  достаточно  кислорода   для   человека.
Маловато, но дышать можно.
     Затем, уже заходя на посадку, они  сделали  открытие,  затмившее  все
предыдущие (за исключением разве что каналов).
     Они  увидели  пирамиды.  Десять   гигантских   марсианских   пирамид,
разбросанных по равнинам и безликим пустыням. Собственно, это было даже не
открытие, а скорее, настоящее откровение. И оно имело большее значение,  и
более далеко идущие последствия,  чем  любое  другое  открытие  в  истории
человечества.
     Более четырех веков тому назад безвестный польский  астроном  Николай
Коперник  шокировал  мир  утверждением,  будто  земля  вовсе  не  является
неподвижным  центром  вселенной.  Понемногу  и  теология,  и  человеческая
гордость  оправились  от  этого   удара.   Пусть   Землю   больше   нельзя
рассматривать как нечто уникальное по размеру, положению, значению, -  все
равно, обитающая на ней раса - Homo  Sapiens  -  возлюбленные  дети  Бога.
Только на Земле есть разумные  и  изобретательные  существа,  божественные
орудия в извечной битве добра и зла... Так говорили священники и философы,
все, кто приносил жертвы на алтарь уникальности человечества.
     Четыреста лет никто не мог серьезно оспаривать этот тезис.
     Но теперь?
     Сообщение об обнаруженных на Марсе пирамидах ушло в Лунный Город и на
Землю еще до того, как  корабль  UN  совершил  посадку.  Полученный  ответ
предписывал временно отложить  запланированное  еще  на  Земле  методичное
исследование Марса и все силы сконцентрировать на пирамидах. Экспедиция на
Марс с финансовой точки зрения - весьма дорогостоящее мероприятие. В конце
концов, деньги на нее взялись  из  карманов  налогоплательщиков  -  нельзя
упускать возможность показать им нечто действительно сенсационное.
     Этот  приказ  не  вызвал  разочарования  среди  экипажа  космического
корабля. Загадка пирамид манила, как ни одна другая тайна за  всю  историю
исследований космоса. Сам факт существования строений, созданных разумными
существами, создал атмосферу контакта и взаимопонимания между  экипажем  и
Марсом,  развеял  туман  одиночества,  сгустившийся  за  время   перелета.
Казалось,  Марс  ожидал  Pax  Mundi,  казалось,   пирамиды   самим   своим
существованием приветствуют землян и зовут к себе.
     Ближайшая пирамида располагалась примерно в трех километрах к  северу
от места посадки  корабля.  Совершенно  черная,  с  гладкими  боками,  она
достигала в высоту полу-тора километров. Полковник Кренин вылез  из  люка,
покосился на величественное сооружение, вздымающееся на гладкой, как стол,
равнине, и начал спускаться по нейлоновой лестнице. Чувство благоговейного
трепета переполняло его душу.
     И не успел он опомниться, как исторический момент уже остался позади.
Нога  человека  впервые  ступила  на  поверхность  Марса.  Вслед  за   ним
последовали капитан Трейс и остальные члены экипажа. Несколько  минут  они
молчали. Просто стояли и смотрели.
     В  конце  концов  честь  произнести  первые  слова  на  Марсе  выпала
профессору Томпсону. Глядя на пирамиду, он глубоко вздохнул и произнес  на
ново-французском:
     - В эту минуту мне больше всего хочется закурить.
     - Почему бы и нет? - заметил доктор Чи. - Кислорода в воздухе  вполне
достаточно. Правда, мне кажется,  что  вкус  у  сигареты  может  оказаться
другим.
     - Хочешь "Галуаз"? - предложил профессор Фронтенак.
     - Или "Стайвесант"? - полез в карман капитан Трейс.
     Англичанин нахмурился, похлопал себя по карманам и взял  предложенную
французом сигарету.
     - Так оно и есть, - заметил он через некоторое время. -  Вкус  совсем
другой.
     - Господа, - сказал полковник Кренин, - нам следовало бы передать  на
Землю торжественную речь по поводу сего знаменательного события. А так как
мой ново-французский оставляет желать лучшего...
     Из заплечного мешка он вынул  миниатюрный  магнитофон  и  с  надеждой
посмотрел на своих спутников.
     -  Пирамиды,  -  улыбнулся  профессор  Фронтенак,  -  скорее   всего,
памятники цивилизации, которая была древней, еще когда наши предки жили  в
пещерах и на деревьях. Из нас всех доктор Чи  представляет  самую  древнюю
земную цивилизацию... Мне кажется уместным.
     Доктор  Чи  поклонился  и  произнес  небольшую  речь  для  маленького
магнитофона,  миллионов  людей  на  Земле  и,  возможно,   всех   грядущих
поколений. Он рассказывал о чуде межпланетного  перелета,  о  еще  большем
чуде необыкновенного открытия, о торжественном моменте посадки. Но даже во
взвешенных  и  нарочито  спокойных   словах   доктора   Чи   чувствовалось
мальчишеское нетерпение, охватившее весь экипаж корабля.
     Он еще говорил, а капитан Трейс уже открыл грузовой  люк  и  выдвинул
легкую подъемную  стрелу.  Затем  вместе  с  профессором  Фронтенаком  они
принялись выгружать из трюма части шестиместного моноколеса.  Их  спутники
тут же занялись его сборкой: всего каких-то полчаса,  и  вездеход  в  виде
двадцатифутового колеса был готов отправиться в путь.  Припасы  погружены,
гиростабилизатор урчит, как довольный котенок.
     Профессор Томпсон прикрыл глаза ладонью и посмотрел на пирамиду.
     - Может, поедим,  -  предложил  он,  -  а  потом  уже  отправимся  на
разведку?
     Судя по голосу, мысль о еде не вызывала у него особого энтузиазма.
     - Ты действительно хочешь кушать? - поинтересовался доктор Чи.
     - Нет, но я подумал...
     - Лучше я захвачу с собой пару пачек  концентратов,  -  из  открытого
люка сказал полковник  Кренин.  -  В  крайнем  случае  пообедаем  прямо  у
пирамиды.
     Тем временем капитан Трейс, не отрываясь, следил за  большим  круглым
камнем высотой около пятидесяти сантиметров, лежащим в  нескольких  метрах
от корабля.
     - Между прочим, - вмешался он, - вы видели  раньше  этот  камень  или
нет?
     Как оказалось, до этого момента никто камня не замечал.
     - Посмотрите, - сказал Трейс. - Смотрите внимательно...
     Медленно, очень медленно, камень полз по рыжей  марсианской  пустыне.
Вне себя от изумления, земляне наблюдали, как он надвинулся  на  маленький
островок мха. Потом камень пополз дальше: за ним на песке не  осталось  ни
малейшего следа растения.
     Фронтенак подошел к камню и дотронулся до него рукой. Затем  постучал
по нему. Похоже, он был совершенно ошеломлен.
     - Давайте его перевернем, - предложил Трейс.
     Так они и сделали. Снизу камень  оказался  мягким.  Он  выглядел  как
нечто  среднее  между  губкой  и  улиткой.  Полежав  немного  на  "спине",
псевдокамень начал медленно прятаться в свой твердый панцирь.
     - Великолепно, потрясающе,  изумительно!  -  вскричал  Фронтенак,  от
волнения  переходя  на  свой  родной  французский.  -  Какое  удивительное
животное!
     - Или растение, - сухо добавил Томпсон.
     - Конечно, животное, - настаивал Фронтенак. - По всем законам...
     -  На  Марсе,  -  прервал  его  Томпсон,  -  разработанные  на  Земле
классификации могут оказаться неприменимыми.
     Они осторожно положили "камень" в исходное положение.
     - А теперь поехали к пирамиде, -  решил  полковник  Кренин.  -  Земле
наверняка не терпится услышать о результатах разведки. Я уже  погрузил  на
моноколесо фото-, кино- и телекамеры. Надеюсь,  никто  не  забыл  взять  с
собой рацию и магнитофон?
     - А как же мой экземпляр? - воскликнул Фронтенак. - Мне  хотелось  бы
за ним понаблюдать.
     - Ну, тогда тебе поручается одновременно наблюдать и за кораблем, - с
улыбкой ответил Кренин. - Кто-то все равно должен остаться.
     Французу явно хотелось разорваться пополам.
     Последняя проверка - и земляне (за исключением профессора Фронтенака)
забрались в моноколесо. Капитан  Трейс  взялся  за  штурвал.  Уезжая,  они
видели, как француз, улегшись на песок,  пытался  разглядеть  как  же  его
"камешек" ухитряется передвигаться.
     Пустыня почти повсеместно была ровной, как стол, и дорога до пирамиды
заняла всего десять минут. По  пути  земляне  заметили  небольшие  заросли
каких-то растений и странную высокую  траву,  умудрившуюся,  словно  кнут,
ударить по обшивке  моноколеса.  Еще  они  встретили  несколько  "камней",
которые  профессор  Томпсон  за   неимением   лучшего   прозвал   Друзьями
Фронтенака.
     По мере того, как они приближались к подножию  пирамиды,  возбуждение
продолжало  нарастать,  пока  не   перешло   в   какое-то   неестественное
спокойствие. Они буквально захлебывались  от  изумления.  Они  чувствовали
себя словно в волшебном сне...
     Пирамида, словно небывалая игла, пронзала небесный свод. По сравнению
с ней египетские пирамиды казались детскими игрушками.
     Прежде всего земляне объехали пирамиду вокруг. Они смотрели на нее  и
не могли оторвать глаз. То, что  представило  их  взорам,  не  поддавалось
описанию. Оно было не только совершенно необъяснимым, но и просто-напросто
невозможным. И тем  не  менее  вот  она,  величайшая  загадка,  когда-либо
встречавшаяся человеку.
     Они смотрели на  грани  пирамиды:  ряд  за  рядом  черных,  вроде  бы
базальтовых, плит. И каждая, несмотря на века, тысячелетия песчаных бурь и
ураганов,  безукоризненно  ровная  и  гладкая.  Четыре  черных  гигантских
лестницы, уходящих в небо, встречающихся где-то  невообразимо  далеко,  на
полпути к звездам...
     Но в центре каждой ступени была блестящая  белая  панель,  изрезанная
бесчисленными  прожилками  красного,  зеленого,   золотого   цветов.   Они
сверкали, словно зеркала,  прекраснее  любого  земного  мрамора.  А  самая
нижняя из этих панелей, как, впрочем, и черные  базальтовые  глыбы,  среди
которых она была установлена, наполовину  уходила  в  красный  марсианский
песок.
     Четверо землян вылезли из моноколеса  и,  горя  желанием  рассмотреть
одну из таких панелей, подошли поближе к основанию пирамиды. И  в  тот  же
миг нижняя, не  засыпанная  песком  белая  панель  бесшумно  отодвинулась,
открыв  тускло  освещенный  проход.  Все  так  же  беззвучно  из   прохода
выдвинулся  легкий  металлический  трап.  Выдвинулся  и   начал   медленно
опускаться, пока его конец не коснулся песка  рядом  с  ногами  полковника
Кренина.
     - Клянусь всеми святыми, - хрипло воскликнул профессор Томпсон. - Она
знает, что мы здесь.
     - Фотоэлектрическое устройство, - предположил капитан  Трейс,  первым
пришедший в себя, - а может, сейсмодатчики.
     - Вопрос в том, - сказал полковник Кренин, - принимаем мы приглашение
или нет.
     - Во всяком случае, - улыбнулся доктор Чи, -  пригласили  нас  весьма
вежливо.
     - Возможно, это ловушка, - заметил Трейс.
     - Слишком сложно, - покачал головой Кренин.  -  Расправиться  с  нами
можно было куда проще...
     - Зайди ко мне в спаленку, милая, сказал  паук  мухе...  -  улыбаясь,
заметил профессор Томпсон.
     - Ничего себе спаленка, - фыркнул Трейс.
     - А вдруг это разумный паук? - не унимался Томпсон.
     - Трудно понять психологию разумных существ, - сухо сказал доктор Чи,
- строящих огромные пирамиды для поимки неосторожных космонавтов.
     - Двое из нас, - решил полковник Кренин, - примут  приглашение,  двое
останутся снаружи.
     - Давайте тянуть жребий, - предложил Трейс.
     Вынув из пачки четыре сигареты, он оторвал фильтры  у  двух  из  них.
Немного  потасовав  сигареты  за  спиной,  он  предложил  своим  спутникам
выбирать.
     - Две короткие остаются, - сказал он.
     Кренин выбрал сигарету - длинная. Томпсону и Чи достались короткие.
     - Мы ограничим разведку одним часом, - сказал полковник. - Радиосвязь
только в экстренном случае. Что бы ни случилось, оставайтесь здесь.  Ни  в
коем случае не следуйте за нами.
     Он потрогал трап носком ботинка.
     - Удачи вам, - пожелал профессор.
     - Вам уже и так чертовски повезло, - пробурчал доктор Чи.
     Сперва Кренин, а за ним и Трейс осторожно поднялись по трапу. Наверху
они на мгновение остановились,  помахали  своим  спутникам  и  скрылись  в
глубине прохода.
     Стены туннеля, в котором они  оказались,  были  сделаны  из  того  же
вещества, что и белые панели на гранях  пирамиды.  Они  излучали  приятный
зеленый свет.
     Совершенно прямой, пустынный коридор шел, казалось, к  самому  центру
пирамиды. "Если так, - решили Кренин  и  Трейс,  -  то  идти  им  придется
порядком". Чуть поколебавшись, они  двинулись  вперед.  Поначалу  они  шли
медленно и осторожно, словно ожидая, что очередная плита пола вдруг  уйдет
у них из-под ног, или что-нибудь упадет им на голову, или  еще  какой,  не
менее  неприятной,  неожиданности.  Но  ничего  не  происходило,  и  через
несколько минут земляне уже совсем  уверенно  шагали  по  коридору.  Через
некоторое время они оглянулись: отверстие, через которое  они  вошли,  еще
было видно - крошечная  светлая  точка,  до  которой  было  уже  несколько
километров.
     - Дело пахнет жареным, -  пробормотал  себе  под  нос  капитан  Трейс
по-английски.
     - Прошу прощения? - не понял его полковник Кренин.
     - Я только хотел сказать, - объяснил на новофранцузском Трейс, -  что
ситуация не поддается логическому объяснению.
     - Ну, не совсем так, - криво усмехнулся Кренин. - Все говорит за  то,
что здесь поработал разум, у  которого  была  какая-то  вполне  конкретная
целы..
     И вдруг Трейс схватил его за руку. Он показывал вперед. Там, на белой
стене чернел прямоугольный кусок полированного базальта.  А  на  нем  была
выгравирована диаграмма.
     Перед ними лежало схематическое изображение  Солнечной  системы.  Все
планеты, кроме двух, были показаны просто кружочками на пунктирах  линиях,
изображающих их орбиты. Все, кроме двух...  Третья  планета,  Земля,  была
представлена блестящим  зеленым  камнем,  а  четвертая,  Марс,  еще  более
блестящим красным.
     Кретин и Трейс буквально потеряли дар речи от изумления.
     - Пожалуй, нам стоит поторопиться, - пробормотал Трейс, придя в  себя
через некоторое время. - У нас осталось всего  сорок  пять  минут,  а  мне
почему-то кажется, что впереди нас ждет еще немало интересного.
     И он оказался прав.
     Буквально через  несколько  шагов  они  обнаружили  еще  одну  черную
базальтовую плиту на белой стене туннеля. На  ней  были  изображены  схемы
электронных состояний атомов водорода, кислорода и углерода. Земляне молча
посмотрели на диаграммы и молча двинулись  дальше.  Теперь  они  и  впрямь
лишились дара речи.
     Следующая попавшаяся им по дороге плита  открыла  их  взорам  рисунок
какой-то  простой  белковой  молекулы.  Следующая  -  нечто   напоминающее
аминокислотную  последовательность   дезоксирибонуклеиновой   кислоты.   А
потом...
     Две плиты, друг напротив друга, по обеим сторонам туннеля. А  на  них
четкие, со всеми анатомическими деталями, изображения мужчины  и  женщины.
Нормальных земных людей, только без волос.
     - Теперь я готов поверить во что угодно, -  дрожащим  голосом  сказал
капитан Трейс. - Во все, что угодно...
     - Значит... люди возникли не только на Земле, - воскликнул  полковник
Кренин. - Или  же...  -  но  эта  мысль  была  слишком  невероятна,  чтобы
произнести ее вслух.
     Усилием воли Трейс оторвал взгляд от изображений.
     - Надо идти дальше, - неохотно сказал он.
     Кренин посмотрел на часы и вздохнул:
     - Так много всего...
     Они пошли дальше по переливающемуся зеленым светом  коридору,  словно
дети, заблудившиеся в сказочной стране, таинственным образом  перенесенной
в каш, реальный мир. Наконец туннель сделал крутой поворот. И  тут  взорам
землян открылось зрелище, превосходящее все, виденное ими раньше.
     Неожиданно они очутились в  огромной  пещере.  В  ней  поместился  бы
любой, самый громадный земной собор. И вся эта пещера была полна  зеленого
света, такого же, как и в туннеле, но более сильного, более глубокого.  На
какой-то  миг  землянам  даже  показалось,  будто  они  оказались  на  дне
подземного океана. Но это ощущение  тут  же  сменилось  другим:  ощущением
бесконечного простора и красоты. Словно зеленые волны света  укутывали  их
облаком беззвучной, но невообразимо прекрасной. Музыки.
     На мгновение землянам показалось, будто они умирают, а потом они  как
будто заново появились на свет.
     Свод гигантского зала пробудился к жизни. На нем  появились  реальные
трехмерные осязаемые картины, раскрывающиеся, сливающиеся, расцветающие  в
величественную симфонию жизни. На  мгновение  им  открылось  торжествующее
великолепие рождения Солнечной системы. Яростные облака планет  вырывались
из   бушующего   чрева   Солнца   в   черную   пустоту   космоса.   Облака
конденсировались в пылающие капли, капли  -  в  планеты.  Затем  появились
безжизненные океаны, гигантские вулканы,  обжигающие  реки  лавы.  Взрывы,
ураганы, ливни, плавающие в магме острова, века кипящих на лету дождей.
     Новые картины...
     Они рисовали самое сердце бушующих морей. Они  показывали  зарождение
жизни. Перед глазами землян прошла жизнь  и  смерть  миллиардов  крохотных
существ, века гибели, вызванной отступающими  океанами,  слепое,  отважное
покорение суши.
     Кренин и Трейс увидели лес и пустыню,  ледяные  поля  и  тундру.  Они
увидели огромных рептилий, намертво схватившихся в  извечном  поединке  за
выживание; гигантские кожаные крылья, которые обрастали блестящими перьями
так, что саблезубые летающие хищники прямо на  глазах  эволюционировали  в
настоящих райских птиц. Они  увидели,  как  косматые  и  хищные  обитатели
деревьев словно по мановению волшебной  палочки  встали  на  задние  ноги,
начали делать  примитивные  орудия  и  объединяться  в  племена,  стремясь
вырвать свой беспокойный разум из всепоглощающего, вечно  голодного  мрака
предыстории.
     Они увидели зарождение цивилизации, город подобно небывалым  каменным
цветкам, распускающиеся на равнинах. Они увидели смерть, открытия, войны и
поклонение, эпидемии,  пожары,  наводнения,  засухи.  Они  увидели  вечную
борьбу человека с природой, трагедию борьбы человека  с  человеком...  век
славы и  век  машин...  И  век  разрушения,  падающей  с  небес  смерти  и
беспросветной темноты...
     И вдруг своды зала вновь стали чисты. Сага сотворения растворилась  в
океане зеленого света.
     Но теперь появился голос. Он раздавался ниоткуда и,  однако,  он  был
везде. Он катился по залу, словно раскаты грома. Шептал,  словно  ветер  в
густой летней.траве. Это не был голос мужчины или женщины. Это был  просто
голос.
     - Живым с третьей планеты от мертвых  четвертой  планеты,  привет,  -
произнес он. - Детям звезд от детей звезд, привет.
     - Мы салютуем вам через пропасть  в  пятьдесят  тысяч  оборотов  этой
планеты вокруг звезды, которую мы называем Солнцем. Но  пусть  наши  слова
станут для вас чем-то большим, нежели  просто  эхом  минувшего,  ибо  есть
между третьей планетой и четвертой нечто, связывающее их воедино.
     -  В  воздвигнутых  нами  пирамидах  мы  оставляем  вам  единственное
наследство, которое были  в  состоянии  оставить  -  историю  нашей  расы.
Когда-то мы, обитатели четвертой планеты, жили в прекрасном зеленом  мире.
Мы стали людьми богатыми, могущественными и ленивыми.  Мы  подчинили  себе
энергию элементов и даже энергию самого Солнца. Мы  интересовались  тайной
жизни, и бессмертие было у нас в руках. Но вы  сами  видели  окончательный
итог нашего величия: голая, безжизненная пустыня и пирамид, хранящие  нашу
память.
     - Мы достигли бессмертия - это так,  но  заплатили  за  него  слишком
дорого: под конец мы стали бесплодны. В  нашей  власти  была  колоссальная
мощь, но наш дух не  мог  с  ней  справиться.  Споря  о  философиях  (само
стремление силой доказать их правоту выдавало их  слабость),  мы  в  конце
концов уничтожили и нашу расу, и  бесконечные  богатства  планеты,  бывшей
нашим домом. Мы победили силы природы, но не  сумели  совладать  с  силами
разрушения в наших собственных сердцах.
     -  И  однако,  незадолго  до  гибели,  в  краткий  момент   торжества
благоразумия,  мы  собрали  тех  юношей  и  девушек,  кто  еще  мог  иметь
потомство. Нам не хотелось, чтобы наша раса исчезла без следа. И потому мы
построили космические  корабли.  Мы  дотянулись  до  третьей  планеты.  Мы
отправили туда самое дорогое,  что  у  нас  осталось  -  наших  детей.  Мы
очистили их разум от унылого знания, ставшего нашей погибелью.
     Там, в лесах третьей планеты, мы предоставили им  возможность  заново
пройти  весь  полный  приключений  и  мук  путь  духовного  и  физического
развития.
     - Вы, слушающие сейчас наши слова -  их  и  наши  потомки.  Вы  снова
имеете в своих руках неограниченную  власть  над  материальным  миром.  Мы
надеемся, что на этот раз ваш дух, снова закаленный  в  горниле  эволюции,
окажется в силах с ней совладать.
     - Мы надеемся также, что вы возьмете  эту  планету  и,  объединившись
единой целью, примените все свои знания и умения, дабы  возродить  зеленое
плодородие, принадлежащее ей по праву. Вы - наши дети  и  наше  будущее...
Добро пожаловать домой...
     Наступила тишина. Люди переглянулись.  Слона  бессильны.  Ими  нельзя
выразить, какие чувства  обуревали  землян  в  этот  миг.  Они  преклонили
колени, словно сама пирамида стала  гигантским  храмом.  Словно  их  немая
благодарность способна долететь до тех, от кого их отделяли десятки  тысяч
лет. Затем они встали и медленно пошли назад...


     Полковник Кренин и капитан Трейс вышли из пирамиды. Они опаздывали на
десять минут.
     Доктор Чи и профессор Томпсон уже собирались забросать их  вопросами,
но... Они увидели выражение их лиц, и все вопросы умерли у них на устах.
     - Мы нашли ответ, - после долгого молчания сказал капитан Трейс.
     - Какой ответ? - мягко спросил доктор Чи.
     Кренин и Трейс были так спокойны,  что,  казалось,  они  находятся  в
глубоком шоке.
     - Есть только один Ответ, - отозвался полковник Кренин. - Теперь ваша
очередь. Идите и сами все узнаете.
     - Нам там ничего не грозит? - спросил профессор Томпсон.
     Полковник Кренин  улыбнулся.  Он,  не  отрываясь,  глядел  на  что-то
невообразимо далекое - много миллионов миль отсюда, а  быть  может,  много
тысяч лет в прошлом.
     - Только нашей гордости, - тихо сказал он.
     Томпсон и Чи ровным счетом ничего не поняли. Не видя другого  выхода,
они поднялись по трапу и скрылись внутри пирамиды. Кренин и Трейс остались
их ждать.
     - Я кое-что вспомнил, - наконец сказал капитан Трейс. - Как ты  сумел
понять, о чем рассказывал голос? Он же говорил по-английски.
     - Нет, - покачал головой полковник. - По-русски.
     Капитан задумался.
     - Значит, - решил он, - ни по-русски, ни по-английски.
     Помолчав, он добавил:
     - Теперь мы стали совсем другими людьми.
     - Да, - согласился Кренин, глядя на марсианскую пустыню. -  Мы  стали
другими. Скоро настанет черед профессора Фронтенака, а потом мы  установим
камеры и телеретрансляторы. И тогда все люди Земли тоже станут другими.
     - Капитан Трейс вырыл каблуком маленькую ямку в сухом красном  песке.
Он выстроил крошечную горку, другу, долину между ними...
     - Как тебе кажется,  -  помолчав,  спросил  он,  -  мы  сумеем  вновь
пробудить ее к жизни?
     - Мы должны, - просто ответил полковник Кренин. - Это же наш дом.

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: