относительно матушки другого, ну а дальше ты знаешь, они застрелили друг
друга.
- Боже!
- Ну, прошло немного времени, и туда зашел покупатель. Четыре
мертвеца плюс полуживой подонок, растянувшийся на полу, раненый так
скверно, что даже не смог уползти оттуда и попытаться смыться. Покупатель
остался там, в шоке от крови, которая забрызгала все вокруг. Он был просто
парализован видом всего этого. Раненый ублюдок ждал, что покупатель
сделает что-нибудь, но когда парень просто застыл разинув рот, то
грабитель заявил:
- Ради любви к Господу, вызовите "скорую помощь"!
- "Ради любви к Господу"? - повторил Джек.
- "Ради любви к Господу". Когда показались фельдшеры, первое, что он
попросил, это Библию.
Джек недоверчиво покрутил головой из стороны в сторону на подушке.
- Приятно слышать, что не все эти подонки безбожники, а?
- Это греет мне душу, - сказал Кроуфорд.
Джек был единственный больной в палате. Его совсем недавний сосед,
пятидесятилетний специалист по планированию фермерского хозяйства,
пролежав три дня, умер вчера от осложнений после обычной операции на
желчном пузыре.
Кроуфорд сел на край свободной постели.
- У меня есть хорошие новости для тебя.
- Я этим воспользуюсь.
- Департамент Внутренних дел наконец составил окончательный рапорт о
перестрелке, и ты оправдан во всех действиях. Что еще лучше, и шеф, и
комиссия собираются принять их как решающие.
- Почему же я не хочу плясать?
- Мы оба знаем, что весь запрос о специальном расследовании был
дерьмом. Но мы также оба знаем... что раз уж они открыли эту дверь, то не
всегда закрывают ее, не хлопая по пальцам некоторых невинных парней.
Поэтому мы возносим наши благословения.
- Они оправдали и Лютера?
- Да, конечно.
- Хорошо.
Кроуфорд сказал:
- Я поставил твое имя в список на благодарности - Лютера тоже,
посмертно. Обе кандидатуры, кажется, собираются одобрить.
- Спасибо, капитан.
- Вы заслужили.
- Я не собираюсь проклинать кретинов из комиссии, а шеф может тоже
идти в ад пешком, вот и все. Но что значит для меня, так то, что именно вы
вписали наши имена.
Опустив взгляд на коричневую кепку, которую он крутил и мял в своих
смуглых руках, Кроуфорд сказал:
- Я ценю это.
Они оба немного помолчали.
Джек вспомнил Лютера. Он представил, что и Кроуфорд тоже.
Наконец Кроуфорд поглядел выше кепки и произнес:
- Теперь плохие новости.
- Всегда какие-то есть.
- Не очень плохие, просто раздражающие. Ты слышал о фильме Энсона
Оливера?
- Котором? Их три.
- Значит, не слышал. Его родители и его беременная невеста подписали
контракт с Уорнер Бразерс.
- Контракт?
- О продаже прав на биографию Энсона Оливера за миллион долларов.
Джек потерял дар речи.
Кроуфорд сказал:
- Судя по их словам, они заключили контракт по двум причинам.
Во-первых, хотят обеспечить нерожденного сына Оливера, чтобы будущее
ребенка было надежным.
- Что насчет будущего моего ребенка? - спросил Джек зло.
Кроуфорд поднял голову.
- Ты и вправду расстроен?
- Да!
- Черт, Джек, с каких это пор наши дети волнуют подобных людей?
- С никаких.
- Точно. Ты, и я, и наши дети, мы здесь для того, чтобы аплодировать
им, когда они сделают что-нибудь артистическое или высокоинтеллектуальное,
- и убирать за ними, когда они нагадят.
- Это несправедливо, - сказал Джек. Он рассмеялся над собственными
словами - как будто какой-либо опытный полицейский действительно мог
вообразить, что жизнь справедлива, добродетель вознаграждается, а грубость
карается. - А, черт!
- Ты не можешь ненавидеть их за это. Они просто такие, просто так
думают и никогда не изменятся. Можешь пылать ненавистью, быть ледяным от
ненависти или разражаться молниями от ненависти.
Джек вздохнул, все еще злой, но уже по инерции.
- Ты сообщил, что у них было две причины для подписания контракта.
Какая вторая?
- Сделать фильм, который станет "памятником гению Энсона Оливера", -
сказал Кроуфорд. - Так выразился его отец. "Памятник гению Энсона
Оливера".
- Ради любви к Господу.
Кроуфорд тихо рассмеялся.
- Да, ради любви к Господу. А невеста, мать его будущего наследника,
промолвила, что этот фильм должен дать противоречивой карьере Энсона
Оливера и его смерти историческую перспективу.
- Какую историческую перспективу? Он снимал фильмы, он не был лидером
западного мира - просто снимал фильмы!
Кроуфорд пожал плечами:
- Ну, со временем они сделают из него лидера, я даже подозреваю,
окажется, что он был борцом с наркоманией, неустанным защитником
бездомных.
Джек подхватил:
- Вдохновленным христианином, который однажды решил посвятить себя
миссионерской деятельности...
- ...и занимался ею до тех пор, пока Мать Тереза не приказала ему
вместо этого делать фильмы...
- ...и именно из-за его успешных деяний во имя справедливости он был
убит в результате заговора, заключенного ЦРУ, ФБР...
- ...британской королевской семьей и Международным Братством
Бойлерщиков и Слесарей-водопроводчиков...
- ...покойным Иосифом Сталиным...
- ...и лягушонком Кермитом...
- ...при помощи каббалы наркомана-раввина Нью-Джерси, - закончил
Джек.
Они расхохотались, потому что ситуация была слишком нелепой, чтобы
отвечать на нее чем-либо, кроме смеха, и потому, что если бы не смеялись
над этим, то придали бы всем тем людям силы.
- Им лучше не вводить меня в свой чертов фильм, - сказал Джек после
того, как смех обернулся приступом кашля, - или я этих мерзавцев буду
преследовать по суду.
- Они изменят твое имя, сделают тебя азиатом-полицейским по имени
Вонг, на десять лет старше и на шесть дюймов ниже, женатым на красной по
имени Берта, и ты не сможешь их преследовать за клевету.
- Люди все же смогут понять, что в настоящей жизни это был я.
- В настоящей жизни? Что это? Это же - "страна Ляля".
- Боже, как они могут делать героя из этого парня?
Кроуфорд сказал:
- Они сделали героев из Бонни и Клайда.
- Антигероев.
- Ладно, тогда, Бутч Кэссиди и Санденс Кид.
- То же самое.
- Они сделали героями Джимми Хоффа и Багзи Зигеля. Энсон Оливер - это
раз плюнуть для них.
Этой ночью, много времени спустя после того, как ушел Лайл Кроуфорд,
когда Джек пытался забыть о своих тысячах неудобств и хоть немного
поспать, он не смог прекратить думать о фильме, о миллионе долларов, об
отношениях Тоби в школе, о подлых граффити, которыми покрывают стены их
дома. О недостаточности их сбережений, его статусе калеки, о Лютере в
могиле, одинокой Альме с ее арсеналом. А Энсона Оливера на экране будет
изображать какой-нибудь молодой актер с изысканными чертами лица и
печальными глазами, излучающими ауру святого сострадания. Покажут и
благородные цели, величину благородства которых превышает только его
сексапильность.
Джек был ошарашен чувством своей беспомощности гораздо сильнее, чем
каким-либо другим чувством до сих пор. Причина этого была частично в
клаустрофобическом гипсовом панцире, которым его скрепили с кроватью. Оно
возникло, к тому же, от мысли, что он связан с этим Лос-Анджелесом домом,
который упал в цене и который теперь будет трудно продать на охваченном
депрессией рынке. Он был хорошим полицейским в то время, когда героями
становятся гангстеры, поэтому не мог себе представить, чем еще ему
зарабатывать на хлеб и как найти смысл жизни в чем-то, кроме этой работы.
Он был пойман, как крыса, в гигантский лабиринт, выстроенный для опытов в
лаборатории. Но, в отличие от крысы, у него никогда не было иллюзии
свободы.
Шестого июня гипс сняли. Трещина в позвоночнике полностью заросла.
Джек был полон ощущений от обеих ног. Несомненно, он снова научится
ходить.
Однако сначала он не смог даже встать без помощи одной из двух
сиделок и костылей с колесиками. Его бедра высохли. Хотя икроножные мышцы
и получали небольшую пассивную нагрузку, они значительно атрофировались.
Первый раз в жизни Джек был расплывшимся и дряблым в талии - в
единственном месте, которому он придавал значение.
Одно путешествие по комнате с помощью сиделок и костылей бросило его
в пот, как будто пытался отжать пятьсот фунтов. Тем не менее этот день был
праздником. Жизнь продолжается. Он почувствовал себя возрожденным.
В окне, которое обрамляло крону высокой пальмы, как будто милостью
ничего не ведающей, но доброй вселенной, появилось в небе трио чаек,
заблудившихся над землей вдали от берега Санта-Моники. Они повисели в зоне
теплого воздуха с полминуты, как три белых летучих змея. Внезапно птицы
промелькнули через голубизну в воздушном балете свободы и исчезли на
западе. Джек следил за ними, пока они не пропали: его зрение затуманилось.
Хитер и Тоби навестили его этим вечером и принесли
орехово-масляно-шоколадное мороженое. Несмотря на расплывшуюся талию Джек
съел свою порцию.
Этой ночью ему снились чайки. Три. С победно широким размахом крыла.
Белые и светящиеся, как ангелы. Они медленно летели, взмывая и ныряя,
смело выписывая петли, но все время на запад, и он бежал по полям внизу,
пытаясь угнаться за ними. Он снова мальчик и вытягивал руки, как будто они
- крылья, взбегал на холмы, сбегал по заросшим травой склонам. Полевые
цветы хлестали его по ногам, и он легко представлял себе, что однажды,
скоро, взмоет в воздух, свободный от земного притяжения, и полетит вместе
с чайками. Затем поля кончились, и он глядел вверх на птиц, пока не
обнаружил, что крутит ногами в разряженном воздухе, над краем кручи с
острыми и торчащими скалами в нескольких сотнях футов внизу; мощные волны
взрываются среди них, белые брызги летят высоко в небо, а он падает,
падает... Он знал, что это лишь сон, но не мог проснуться, как ни
старался. Падает и падает, все ближе к смерти, но еще не в ней. Падает и
падает к иззубренным черным утробам скал, к холодной глубокой глотке
жадного моря. Падает, падает...
Через четыре дня повышенно энергичной терапии в Вестсайдской больнице
Джека перевезли в реабилитационный центр Феникса. Это было одиннадцатого
июня. Хотя перелом позвоночника залечился, он вызвал некоторые повреждения
в нервах. Тем не менее прогнозы были превосходными.
Его комната была, как в мотеле. Ковер вместо линолеумного пола;
полосатые зелено-синие обои; мило обрамленные оттиски буколических
ландшафтов; кричащих цветов, но веселые занавески на окнах. Две больничные
кровати, однако, опровергали образ Холидей-Инн.
Комната физической терапии, куда его привезли на кресле в первый раз
в шесть тридцать утра двенадцатого июня, была хорошо оборудована
аппаратами для тренировок. Здесь пахло больше больницей, чем
гимнастическим залом, что было неплохо. Оценив это так, Джек подумал, что
обманывает себя, что это место гораздо менее походит на гимнастический
зал, чем на камеру пыток.
Его терапевт, Моше Блум, был лет чуть меньше тридцати, шести футов
роста, с телом настолько накачанным и так отлично вылепленным, что
представлялось, будто он получил его, регулярно сражаясь один на один с
тяжелым танком. У него были кудрявые черные волосы, карие глаза с золотыми
точками, а темная кожа под калифорнийским солнцем стала просто
роскошно-бронзовой. В белых тапочках, белых широких брюках и белой
футболке он напоминал лучащуюся видимость, плывущую в преломлении света в
