не будет хорошо себя вести: знал себя. Будет отвечать им с упрямством и
презрением, раздражаясь на благодетелей с такой силой, что те захотят
побудить суд взять на себя его дела и прикажут перевести в частную
лечебницу, создать ему другие, благоприятные условия до конца дней.
Он много прожил и видел, как много жизней было погублено людьми,
действовавшими из лучших побуждений и из самодовольной уверенности в
собственном превосходстве и мудрости. Гибель еще одного старика не будет
замечена, а у него нет ни жены, ни детей, ни друзей и ни родственников,
которые могли бы поддержать его в борьбе с убийственной добротой
государства.
Передать Поттеру для осмотра и вскрытия мертвых животных - это было
все, на что Эдуардо теперь мог осмелиться. Его тревожило только, что если
действительно енотами управляло нечеловеческое существо, он мог
подвергнуть Тревиса Поттера такому риску, который невозможно и
предсказать.
Однако Эдуардо ведь намекнул на странность дела, и Поттер, как ему
показалось, обладал кое-какой сообразительностью. Ветеринары знают о
риске, связанном с болезнями. Он предпримет все меры против заражения,
которые, вероятно, будут эффективны и против какой бы там ни было
неразгаданной и неземной гибели. Ее могли содержать в себе тушки в
прибавление к микробиотической инфекции.
Снаружи горели огни в домах незнакомых семей, далеко в море ночи.
Первый раз в жизни Эдуардо захотелось, чтобы он знал их: имена и лица,
историю и надежды.
Представил себе, как сидит какой-нибудь ребенок на далеком крыльце
или у окна, глядя на поднимающиеся в гору луга, освещенные фарами
"чероки". Маленький мальчик или девочка, полные планов и мечтаний,
которым, может быть, даже стало интересно - а кто там сидит в машине за
этими огоньками? Откуда он, и как прошла его жизнь?
Мысли об этом ребенке где-то в ночи придали Эдуардо странное чувство
общности, совершенно неожиданное - будто он часть, хочет этого или нет,
семьи и человечества. Часть всего хлопотливого и сварливого рода,
изломанного и сильно запутавшегося, но также периодически благородного и
восхитительного. А общую судьбу он разделяет с каждым членом этой большой
семьи.
Для него этот взгляд на мир был необычно оптимистическим и
философским, неловко близким к сентиметализму. Но ему стало тепло, так же
как и немного удивительно.
Он был убежден, что что бы там ни прошло сквозь дверь, оно было
враждебно человечеству, и его встреча с этим напомнила, что и вся природа,
в конце концов, была ему враждебна. Это была холодная и равнодушная
вселенная, потому ли, что Бог сделал ее такой для того, чтобы отличить
добрые души от злых, или просто так. Ни один человек не выживет в
цивилизованном уюте без борьбы и труднодостижимых-успехов всех тех, кто
был до него, или тех, которые живут с ним в одно время на этой земле. Если
новое зло сошло на землю, большее чем то, на какое способны мужчины и
женщины, то человечеству потребуется чувство общности, и нужда в этом
чувстве будет гораздо отчаянней, чем когда-либо за все время его долгого и
тревожного странствия.
Дом появился в виду, когда он проехал треть полумильного выезда, и
продолжая взбираться наверх, он приблизился еще на шестьдесят -
восемьдесят ярдов, прежде чем понял, что что-то не так. Резко нажал на
тормоза.
Перед тем как уехать в Иглз Руст, он зажег свет во всех комнатах:
ясно помнил, что все окна горели, когда отъезжал. Его тогда охватила
детская неприязнь к возвращению в темный дом.
Ну что же, а теперь он темен. Черен, как тьма у дьявола в животе.
Прежде чем совершенно осознал, что делает, Эдуардо передернул затвор,
одновременно запирая все двери автомобиля.
Он посидел немного, просто глядя на дом. Парадная дверь была закрыта,
и ни одно из тех окон, которые он мог видеть, не было разбито. Казалось,
все в порядке.
Исключая то, что каждая лампа в каждой комнате, без пропусков,
выключена. Кем? Чем?
Предположил, что это произошло из-за аварии на электростанции, - но
сам этому не поверил. Иногда монтанская гроза была причиной отключения:
зимой пурга и скопившийся лед могли разрушить систему энергоподачи,
продавить провода, свалить столб. Но сегодня не было непогоды, и ветер был
самый тихий и нежный. Он не заметил ни одного поваленного столба по
дороге.
Дом ждал.
Нельзя сидеть всю ночь в машине. Нельзя в ней жить, черт возьми!
Он медленно поехал оставшуюся часть дорожки и остановился перед
гаражом. Взял пульт дистанционного управления и нажал на единственную
кнопку.
Автоматическая дверь гаража поднялась. Внутри помещения,
рассчитанного на три автомобиля, лампа, расположенная удобно, на потолке,
снабженная таймером на три минуты, отбросила достаточно света, чтобы
различить, что в гараже все спокойно.
Многовато для теории аварии на станции.
Вместо того чтобы проехать оставшиеся десять футов и въехать внутрь,
он остался на месте. Поставил "чероки" на тормоз, но не выключил
двигатель. И оставил включенными фары.
Затем достал дробовик оттуда, где он лежал дулом вниз - на месте для
коленей пассажирского сиденья, и вышел из автомобиля. Оставил дверь
водительского места широко открытой.
Дверь открыта, фары включены, двигатель работает.
Ему не хотелось думать, что он струсит и побежит при первом же
неблагоприятном признаке. Но если придется выбирать между бегством и
смертью, то он хотел быть уверенным, что окажется быстрее чего-либо, что
побежит за ним.
Хотя в двенадцатизарядном дробовике было только пять патронов - один
уже в стволе, а четыре других в магазине, - его совершенно не волновало,
что он не захватил еще. Если ему так не повезет, что при встрече с чем-то
он не свалит это пятью выстрелами почти в упор, то ясно, что сам не
проживет достаточно долго для того, чтобы перезарядить ружье.
Подойдя к фасаду дома, взобрался по лесенке крыльца и дернул за ручку
парадной двери. Она была заперта.
Ключи от дома висели на бисерной цепочке, отдельно от автомобильных
ключей. Он выловил цепочку из джинсов и открыл дверь.
Стоя снаружи, Эдуардо сжал дробовик в правой руке, а левую протянул
через порог, за полуоткрытую дверь, ища ощупью выключатель. Ожидал, что
нечто бросится на него из угольно-черной прихожей - или положит свою руку
на его, пока он будет гладить стену в поисках.
Щелкнул выключатель, и свет наполнил весь холл, выплеснулся мимо него
на крыльцо. Он пересек порог и сделал несколько шагов в глубину дома,
оставив дверь позади себя отворенной.
Дом был спокоен.
Темные комнаты по обе стороны коридора. Кабинет слева. Гостиная
справа.
Ему не нравилась мысль повернуться спиной к любой из этих комнат, но,
наконец он двинулся направо, под арку, выставив ружье перед собой. Когда
он зажег люстру на потолке, просторная гостиная оказалась пустой. Никаких
следов вторжения. Ничего необычного. Затем заметил нечто черное, лежащее
на белой кайме китайского ковра. Сначала ему пришло в голову, что это
испражнения, которые оставил зверек, бывший в доме. Но когда он встал над
этим и поглядел с близкого расстояния, то увидел, что это всего лишь
затвердевший комок мокрой земли. Пара травинок торчала из него, как
щетина.
Вернувшись в коридор, увидел, что пропустил в первый раз: маленькие
крошки грязи разбросаны по дубовому полированному полу.
Осторожно ступил в кабинет, где люстры на потолке не было. Приток
света из коридора рассеял тени достаточно для того, чтобы он смог отыскать
и включить лампу на столе.
Крошки и пятна грязи, уже высохшей, запачкали промокательную бумагу.
Еще больше ее было на красном кожаном сиденье стула.
- Что за черт? - поинтересовался он тихо.
Быстро распахнул стеклянные дверцы стенного шкафа, но там никто не
скрывался.
В коридоре тоже проверил шкафчик. Никого.
Парадная дверь была все еще открыта. Он никак не мог решить, что с
ней делать. Ему нравилось, что она открыта, потому что это предоставляло
ему незагражденный выход, если понадобится быстро уйти отсюда. С другой
стороны, если он обыщет дом сверху донизу и никого не найдет, то придется
возвращаться, запирать дверь и снова обыскивать каждую комнату, чтобы
обезопасить себя от того, что могло проскользнуть за его спиной. С
неохотой закрыл дверь и установил запор.
Бежевый широкий ковер от стены до стены спускался сверху по лестнице
с дубовым паркетом и тяжелыми перилами. В центре нескольких нижних
ступеней лежали шматки сухой земли. Немного, но достаточно, чтобы
уцепиться глазу.
Поднял взгляд на второй этаж.
Нет. Сначала внизу.
Он ничего не нашел ни в дамской туалетной, ни в шкафу под лестницей,
ни в большой столовой, ни в гардеробной, ни в технической мойке. Но на
кухне грязь была снова, и больше, чем где бы то еще.
Недоеденный ужин из ригатони, колбасы и бутерброда оставался на
столе, так как его прервало внезапное появление енота и смерть зверька в
конвульсиях. Комки высохшей грязи покрывали ободок обеденной тарелки. Стол
вокруг тарелки был покрыт горошинами сухой земли. Похожий на паука
коричневый лист свернулся в миниатюрный свиток, рядом мертвый жук,
размером с центовую монету.
Жук лежал на спинке, шесть окостеневших лапок задраны в воздух. Когда
он перевернул его осторожно пальцем, то увидел, что панцирь был
радужно-сине-зеленого цвета.
Два сплющенных комка грязи, как блинчики в доллар величиной, были
вмяты в сиденье стула. Пол рядом со стулом был просто осыпан крошками и
шмотками.
Другое место концентрации грязи находилось перед холодильником. Всего
вместе набралось бы на пару столовых ложек, но было также несколько
травинок, другой засохший лист и земляной червяк. Червяк был все еще жив,
но бешено извивался, страдая от потери влаги.
Ползущее ощущение на затылке и внезапная убежденность в том, что за
ним кто-то наблюдает, заставили Эдуардо сжать дробовик обеими руками и
резко обернуться к окну, затем к другому. Никакого бледного призрачного
лица, прижатого к стеклу с той стороны, как он воображал.
Только ночь.
Хромированная ручка холодильника была запачкана, и он не стал ее
касаться. Открыл дверь, дергая за ее угол. Еда и напитки внутри казались
нетронутыми, все точно так же, как и оставил.
Дверцы обоих двухконфорочных плиток были распахнуты. Он закрыл их, не
трогая ручек, которые тоже в некоторых местах были покрыты неопределимой
тинистой грязью.
За край дверцы плиты зацепилась и оторвалась полоска ткани, в
полдюйма шириной и менее дюйма в длину. Она была бледно-голубая, с редкими
кривыми линиями голубого цвета потемнее, что, должно быть, представляло из
себя часть повторяющегося узора на более светлом фоне.
Эдуардо уставился на этот клочок одежды чуждой вечности. Время,
казалось, остановилось, и вселенная зависла спокойно, как маятник разбитых
дедушкиных часов, - пока льдинки глубокого страха не образовались в его
крови, отчего он задрожал так безудержно, что застучали зубы. Кладбище...
Он снова обежал кухню, к одному окну, к другому, но ничего не увидел.
Только ночь. Ночь. Слепое, бесцветное, равнодушное лицо ночи.
Эдуардо пошел наверх. Отмечал комья, шмотки и пятна земли - когда-то
влажной, а теперь высохшей - их можно было найти в большинстве комнат. Еще
один лист. Еще два жука, высохших, как древний папирус. Камешек, размером
с вишневую косточку, гладкий и серый.
Заметил, что некоторые выключатели тоже были запачканы. После этого
