принимающий на себя наши грехи.
Им становится тот, кто чуть больше отличается от остальных, чуть более
странен. Коллектив таких отчуждает и ненавидит, и, как следствие, всем
остальным живется чуть лучше.
Никастро, возможно, - наш трус, так уж сложились обстоятельства. Он до
смерти напуган предстоящим заданием. Так, наверное, бывает с каждым, кто
отправляется в свой последний патруль. У меня самого что-то вроде этого.
Когда впереди нет ничего, кроме очередного патруля, человек ничего другого и
не ждет и ни на что другое не надеется. Он знает, что планировать
последующую жизнь еще рано. Дергаться начинаешь в последнем полете, до
которого чудом дожил. Есть шанс, что у тебя будет завтра. Ты боишься
сглазить, стараешься не думать об этом. Но не можешь не думать.
В операционном отсеке работают еще семь человек: Ларами, Берберян,
Браун, Скарлателда, Канцонери, Пикро и Циа. Они не бросаются в глаза то ли
по складу характера, то ли потому, что это их первый патруль.
- Если надо поссать, то лучше сейчас, - говорит Яневич. - По общей
тревоге люки задраивают.
Чтобы одна пробоина не вывела из строя весь корабль разом, с каждой из
сторон двойных переборок между отсеками размещены мощные люки. Спасательная
шлюпка в каждом отсеке своя. Кэн скреплен отстреливающимися болтами. Если
придется, мы можем разделиться на четыре секции.
Об этом я хотел бы расспросить подробнее. Кто-нибудь это делал? Смысл в
этом есть? Я его не вижу. Как только мне удается сформулировать вопросы,
старпом снова куда-то исчезает.
Как разорвать на куски киль? Ведь это - сплошной стальной брус по всей
высоте кэна. Должен быть какой-то способ разделить киль между отсеками. И
как мы разлетимся в разные стороны? Нужна какая-то энергия, чтобы оттащить
отсеки в сторону от гибнущего корпуса.
Кажется, я догадался. На киле, возле оружейного отсека, есть широкий
выступ. Из ящичков, развешанных по всему отсеку, к нему ведет куча
трубопроводов. И кабелей. Это, очевидно, небольшой химический запал - такого
как раз хватает на разделение отсеков. Время сгорания - пять-десять секунд,
еле-еле набрать "дельта v"...
- Я был на "Д-67", - ни с того ни сего заявляет тахионщик.
Судя по интонации, это должно что-то значить. Для старых клаймерщиков -
может быть. Для меня - пустой звук. Вот если бы он назвал мне фамилию
командира... Несколько успешных патрулей приносят командиру славу. Старик
вот - один из последнего урожая героев. А номер корпуса никому ни о чем не
говорит. Корабль должен быть большим и иметь имя и лишь тогда может обрести
известность. Я слыхом не слыхивал о "Восьмом шаре", пока не попал на Тервин.
Но премного был наслышан о "Каролинге", "Марсельце", "Хонане", несмотря на
то что деяние за ними числится одно - собственная гибель. Это тоже
драматично, конечно. Чертовски драматично. Голосеть била в барабаны,
остановиться не могла.
Рыболов хочет поговорить. Он из тех, кто сразу после знакомства
неожиданно для самого, себя вручает вам фотографии детей и, смутившись
собственной опрометчивостью, прикусывает губу и ждет реакции.
- И что там случилось?
- Да ничего особенного.
Он как будто одновременно извиняется за то, что неловко заговорил, и
несколько разочарован моей реакцией. "Д-67". Должно быть, одна из легенд
флота.
- Не знаю. Не слыхал.
Джангхауз на вид не так уж стар, а уже ветеран. Ему не более
девятнадцати. Обыкновенный прыщавый, смущенный мальчишка в обмундировании на
два размера больше. Однако на левой руке, на костяшках пальцев, у него
вытатуированы четыре красные звезды. Четыре патруля.
- Целую пригоршню звезд поймал...
Теперь они переползут на следующие фаланги. Варварский, но
неукоснительно соблюдаемый обычай. Одно из здешних суеверий.
Половине экипажа еще нет двадцати. Это - рекруты с Ханаана. Старшие -
из кадровых космофлотчиков.
Старик называет это "Война детей". Похоже, он забыл свою собственную
биографию.
Рыболов обдумывает мои слова и пожимает плечами.
- Нарушилась герметичность корпуса в инженерном отсеке. Даже не в бою
это было. На учениях. В том отсеке все погибли. Не смогли добраться и
заделать пробоину. А там хранились все скафандры. По инструкции. А остальные
болтались двадцать два дня, пока нас подобрали. Первые две недели было
так-сяк. Потом подошли к концу запасы энергии...
Почти херувимское лицо перерезает тень. Он не хочет вспоминать, но
ничего не может с собой поделать. Усилия остаться здесь со мной порождают в
нем заметное напряжение.
- Считается, что у инженерного отсека защита лучше. В том, наверное,
смысле, что там смерть быстрее.
Этим словом он меня поразил. Вид у него вполне спокойный, но слово
"смерть" выдает душевное смятение. Он рассказывает о самом в своей жизни
страшном.
Я попытался представить себе этот кошмар. Жуткое, вынужденное,
безнадежное бездействие на борту корабля, потерявшего энергию и ход.
Пережившим первый разрушительный удар остается надеяться исключительно на
помощь извне. А пути клаймеров пересекаются редко.
Надо отдать должное штабу: когда прекращается связь с кораблем, они
немедленно бросаются выяснять, в чем дело.
- Болты вы не взрывали?
Эти болты возбуждают мое любопытство. Абсолютно новый для меня аспект
конструкции корабля, и очень тянет выяснить все секреты этого сюрприза.
- Болты взрывать? А зачем? Корабль могут найти. Обычно известно, где
искать. А отсек... Их практически никогда не находят. Не взрывай болты, если
корабль сам не собирается взорваться.
Последняя фраза звучит Одиннадцатой Заповедью.
- Но если энергия уходит, а танк с АВ без управления...
- Е-система работала. Мы ее заставили. И не надо думать, что мы не
обсуждали вариант разделения.
Он начал огрызаться. Надо сменить стиль. Чем устраивать допросы, лучше
попытаться спровоцировать их на добровольные рассказы.
- На самом деле нельзя разделяться, если не знаешь, что тебя сейчас
подберут. Продержаться после разделения больше пары дней может только
эксплуатационный отсек.
- Вот это и называется "выдержать удар".
Как они это выдержали? Когда ничего нельзя сделать, лишь пассивно
наблюдать, как падает уровень энергии, да гадать, когда сдадут магниты.
- Не думаю, что я бы смог.
- Ускорение через десять секунд, - объявляет голос в интеркоме. -
Девять. Восемь...
Завыла сирена. Все должно быть закреплено. Чтобы никакие предметы не
начали неожиданно летать в воздухе и врезаться в людей. Клацает, закрываясь,
люк оружейного отсека. Яневич ложится на живот, проверяя его герметичность.
Старик смотрит на часы. Девятнадцать часов сорок семь минут. На
Ханаане, в Ямах, полночь. Я гляжу в камеру и вижу мир, огромный и
величественный, очень похожий на все остальные людские миры. Много голубого,
много облаков, и границу между водой и сушей отсюда сложно различить. Как
высоко Тервин? Не так высоко, чтобы планета уже не была внизу. Можно и
спросить, но какая, собственно, разница. Совсем другое меня волнует теперь.
Гаденький голосок откуда-то изнутри, не переставая, талдычит, что треть всех
полетов завершается в зоне патрулирования.
- Где затычки? - спрашивает командир. - Черт побери, где затычки?
- Ой!..
Человек, сидящий за интеркомом, нажимает на какую-то кнопку. В отсек
вплывают наполненные газом пластиковые шарики размером от мячика для гольфа
до теннисного мяча.
- Хватит, хватит, - ворчит Никастро. - А то ничего видно не будет.
Новичок, решаю я. Наслышан о командире. Старается показать себя с
наилучшей стороны. Слишком сосредоточен. Столько уделяет внимания деталям,
что в целом работа не очень клеится.
Затычки будут бесцельно болтаться весь патруль и вскоре сольются с
фоном. О них вспомнят лишь в том случае, если судно даст течь. Тогда наша
жизнь будет зависеть от них. Они устремятся к дыре, подтягиваемые
улетучивающейся атмосферой. Если пробоина будет невелика, они лопнут,
пролезая сквозь нее, а внутри у них - вязкое, чувствительное к кислороду
покрытие.
Кот бросается на ближайший мячик, бьет его лапами, но тому хоть бы хны.
Фред делает вид, что ничего особенного не случилось. Кошачья природа щедро
наделила его даром сохранять чувство собственного достоинства перед лицом
полного публичного провала.
В случае больших пробоин затычки не помогут. Мы погибнем раньше, чем их
заметим.
Удовлетворенный состоянием люка, Яневич поднимается на ноги и,
перегнувшись через меня, щелкает переключателем.
- Эксплуатационный отсек. Говорит старший помощник. Продолжаем переход
к рабочей атмосфере.
Сейчас корабль наполнен воздухом Тервина, то есть планетарной
атмосферой. Рабочая атмосфера будет состоять из чистого кислорода при
давлении в пять раз меньше нормального. При таких условиях уменьшается
нагрузка на корпус судна, потенциальная утечка газа и общая масса.
Кислород при низком давлении - стандартная для флота атмосфера.
Это удобство имеет свои недостатки - драконовские меры противопожарной
безопасности.
Этот псих, командир, взял с собой на борт трубку и табак. Неужели он
собирается курить? Это против правил. Впрочем, кот на корабле - тоже.
- Радар, есть кто-нибудь из той фирмы?
- Никого в пределах видимости, сэр.
Так легче. В течение пяти ближайших минут мне голову не оторвут.
А что это Яневич забеспокоился? В паразитном режиме единственное
боеспособное оружие на судне - дурацкая магнитная пушка.
Из ниоткуда доносится голос Джангхауза:
- Господь нас хранит. Он прибежище верных.
До меня не сразу доходит, что он пытается вернуться к тому нашему
разговору.
Пробный шар, я полагаю. Хочет посмотреть, как я прореагирую. Если я не
покончу с этим немедленно, он развернет кампанию по обращению меня в
истинную веру по полной программе.
- Возможно. Но, сдается мне, он проводит достаточно много времени в
дружеских беседах и с господами из другой команды.
- Это потому, что у них виски старое, - кричит кто-то.
Джангхауз стекленеет. Я оглядываю отсек, но не могу определить
виновника. Я и не догадывался, как здесь хорошо разносятся голоса.
На борту очень тихо. Системы работают практически бесшумно.
Джангхауз продолжает. Понятно, почему его прозвали Рыболовом.
Кажется, прошла целая вечность со времени моей последней встречи с
настоящим практикующим христианином. Их больше не делают. Старые
предрассудки не нужны расе. Новые же пока - на стадии разработки.
- Мы пройдем тяжкие испытания, сэр, и погибнут те, чья вера окажется
недостаточно сильна.
Тот же голос отвечает:
- И сказал ему Господь: "Воистину, Я жестоко накажу тебя, Я сделаю тебе
в заднице вторую дырку".
- Разговорчики! - рявкает Никастро.
Был ли Рыболов верующим до своего танца со смертью? Сомневаюсь. А
спросить не могу - приказ молчать относится и ко мне, хотя квартирмейстер
никогда бы не вышел за рамки субординации настолько, чтобы прямо приказывать
офицерам заткнуться.
- Рост ускорения на ноль целых две десятых g через две минуты.
- Контакт, трансляция через центральный пост. Корабль противника один,
пеленг один-четыре-ноль вправо по азимуту, высота двенадцать градусов от
надира, расстояние ноль целых пятьдесят четыре сотых миллиона километров.
Курс...
Вот мы и прибыли. Пляска смерти началась. Нас засекли. И вцепятся
намертво. Не любят они клаймеров.
Пока я давлю в себе паникера, сообщают что-то еще. Проверив поступившую
