Справедливее".
Трактор дяди Кости нашли через две недели. Копков, после того как
заработала рация, сообщил о дне его выхода. Из-за краткой оттепели в
верховьях Лосиной и Китама в тундре начинался гололед. Вездеходы управления
были мобилизованы для поездки в стада, хотя и неизвестно было, чем они могли
там помочь.
На поиски трактора дяди Кости вышел второй трактор управления, который
должен был забросить партию Жоры Апрятина. Ему пришлось дойти до партии
Копкова, затемно обратному следу дяди Кости до наледи. Этот трактор повторил
ошибку дяди Кости и тоже пошел по наледи, но на этот раз все обошлось.
Обнаружили оледеневшую верхушку кабины, вздыбленные сани. Два дня люди
орудовали ломами, освобождая трактор и сани, пока не обнаружили, что кабина
пуста. И уже когда собирались уезжать, нашли занесенный снегом бугор у края
наледи - спина дяди Кости. Его похоронили на верху обрыва, а рядом
памятником поставили стоймя, как они были во льду, железные тракторные сани
для перевозки тяжелых грузов. Можно думать, что необычный этот памятник
простоит очень долго, потому что железо слабо ржавеет в климате Территории,
а пурги зимой полируют его.
Чинков издал приказ, в котором трактористам запрещалось уходить в рейс
без палатки, примуса, спального мешка и недельного запаса продуктов.
Геологам-съемщикам отныне категорически запрещалось ходить в маршрут в
одиночку. Начальнику партии Апрятину объявлялся строгий выговор, и он
переводился на два месяца на должность техника с исполнением обязанностей
начальника партии. Семен Копков также получил переданный по рации выговор.
Приказ звучал бескомпромиссно и строго, но все знали, что
геологи-съемщики будут ходить в одиночку и не так-то просто выбить из людей
традиции отмененного "Северстроя". Видимо, и Чинков понял это, потому что
собрал у себя всех начальников партий, техников и инженеров, бывших в
управлении, и кратко сказал:
- В этот сезон не должно быть никаких ЧП. Они мешают работе. Кроме того,
мне не нужны расследования. Совещание окончено.
- Мандражирует начальство, - сформулировал в коридоре Саня Седлов. -
Боится гласности происходящего. А бояться чего? Вся наша жизнь как сигаретка
на сильном ветру.
Саня Седлов завтра вел вездеходы к реке Ватап и уже ничего не боялся.
34
Вечером Баклаков отправил людей на аэродром. Ему оставалось получить
оружие и официальное техзадание, подписанное Чинковым.
Он ночевал в полуопустевшем бараке. В некоторых комнатах еще шумели,
звякали бутылками, мелькали какие-то женские фигуры, у дверей стояли
упакованные рюкзаки и болотные сапоги, но дух барака был уже нежилым,
опустевшим.
Утром в управлении он встретил Монголова. Монголов постарел, загорел на
весеннем тундровом солнце и как-то отяжелел. Не стало его прежней высушенной
армейской легкости. Было похоже, что Монголова надломило золото, в которое
он не верил, но отыскал.
- Пойдем, - сказал Монголов Сергею и взял его выше локтя. Так, не
разжимая пальцев, он провел Баклакова в отдел кадров, где Богода с красными
от бессонницы глазами (шел переучет личных дел) маялся средь пыльных папок и
карточек.
- Дай, - сказал Монголов.
Богода проскрипел протезами к высокому зеленому сейфу, заслонив собой
замок, открыл сейф и вынул из глубины чехол из нерпичьей шкуры и тяжелый
нерпичий же мешочек.
- Бери, - вздохнул Монголов, протягивая Баклакову свой короткий
винчестер, зависть управления. - Бери, дарю!
И подал мешочек с патронами. Было в жестком лице Монголова нечто такое,
что заставило Сергея просто сказать:
- Ага. Спасибо. Ты-ы! Ну, спасибо!
И уйти. Тяжесть винчестера в руке как бы переводила жизнь в другую
плоскость, теперь он был уже в поле, он уже был экспедиционный, и жизнь
подчинялась экспедиционным, а не поселковым или городским законам. Баклаков
открыл кабинет, заваленный обрывками кальки, миллиметровки, забракованными
образцами прошлого лета, машинописными перечеркнутыми листами отчетов. Никто
до осени не войдет в эту комнату, и они сами осенью будут убирать
покрывшиеся пылью образцы, пожелтевшие листки бумаги.
Он вынул винчестер из чехла. Все честь по чести было щедро промазано
маслом, поворонка не стерлась, и только на ореховом ложе местами - щербинки.
Короткое, удобное, мощное оружие. Баклаков машинально заглянул в
подствольный магазин - девять штук патронов влазит туда, как раз на маршрут.
Он развязал мешочек. Маслянистые короткие патроны, чуть похожие на наш
автоматный, редкий тип винчестера, там же лежала отвертка, масленка и вишер.
Военный человек Монголов: все в идеальном порядке.
Лидия Макаровна сказала: "Илья Николаевич просил тебя зайти". Он вошел в
кабинет Будды. Чинков, как всегда, сидел за идеально чистым столом в своем
кресле-троне с медными гвоздиками.
- Садитесь, Сергеи Александрович, - сказал Чинков, вынул из ящика стола
фирменную папку "Северстроя" с листиками технического задания. Баклаков взял
папку, сел, положив ее на колени.
- Весенняя погода. Скоро все развезет, - сказал Будда и посмотрел в окно.
Баклаков молчал.
- Еще раз повторяю, - сказал Чинков, - что за результаты партии отвечаете
вы, Баклаков. Методы, которые вы будете применять для выполнения работы,
меня не интересуют.
- Это моя забота, - согласился Баклаков.
- Прошу запомнить, что наши идеи и наша интуиция имеют ценность лишь в
том случае, если они согласуются с реальностью. Мы живем под принудительной
силой реальности, Баклаков. Ваша задача - иметь раскаленный мозг,
вырабатывать идеи и тут же согласовывать их с принудительной силой
реальности. В просторечии это называется мудростью.
- Выше головы не прыгнешь, Илья Николаевич.
- Я не требую, чтобы вы были Спинозой или Конфуцием, Баклаков, вы не
способны быть ими. Но я обязываю вас быть безжалостным и мудрым во всем, что
касается золота Территории. Нам нужны перспективы, чтобы требовать деньги и
деньги, чтобы развивать перспективы. Россыпь реки Эльгай - мелочь. Ваше
будущее целиком зависит от этого лета.
- Вы поговорили с Куценко?
- Он будет работать так, как это положено. И больше того.
- Спасибо.
- Идите, Баклаков. Идите и выполняйте. Желаю удачи. Не заставляйте меня
разочаровываться в вас. В вашу силу я верю.
Будда протянул ему мягкую ладонь. Сергей вернулся в кабинет, забрал
винчестер, пнул разодранный лист миллиметровки и запер за собой дверь.
Повесив ключ от кабинета на щит, он зашел в "предбанник" к Рубинчику.
Рубинчика не было, лишь тяжелый табачный дух висел в комнатушке. Он написал
записку: "Из четырнадцатой благополучно отбыли Гурин и Баклаков. Ключ в
двери, вещички завернуты в матрасы на койке. Не унывай, Рубинчик".
На другой день партия Баклакова без приключений, двумя рейсами
выбросилась в район холмов Нганай. Они могли бы вылететь и одним, но
хозяйственный Куценко наотрез отказался лететь без двух бочек солярки,
которые он спер прямо на аэродроме.
- В солярку полезно обмакивать руки, когда моешь шлихи в холодной воде, -
утверждал он. Когда Сергей предложил взять банку технического вазелина, то
Куценко с обезоруживающей простотой сказал:
- А топить чем? Весновку надо в тепле проводить. Если у примуса маленько
отверстие рассверлить, он на солярке как реактивный фугует.
Под базу выбрали место там, где в устье Малого Китама скалистый обрыв
переходил в тундровую ложбину. Холмы защищали их от ветров о севера, в
ложбинке обещал быть ранний ручей, с высоты виднелось синее и белое
Кетунгскоо нагорье. Прямо под ними находился широкий ровный плес, где, как
утверждал бешеный рыболов Боря Бардыкин, голец хватает, если в лунку
просунуть палец. Он обещал прилететь к ним в конце апреля, выбросить еще
солярки, притащить ящик спирта и всемирные новости в обмен на мороженого
гольца.
Груда снаряжения казалась огромной из-за хаоса, где перемешались
консервные ящики, рюкзаки, спальные мешки, примусы, рейки.
В первый же вечер Баклаков на лыжах вышел в маршрут на холмы Марау. Он
взял кусок брезента вместо палатки, толстый кукуль из меха зимнего оленя и
маленький примус. До холмов Марау семьдесят километров, и он надеялся
обернуться в четыре дня.
Лыжи были плохие, он привык к хорошим, дорогим, шведским, норвежским,
финским, лыжам или фирменным лыжам марки "Эстония", к облегченным гоночным
ботинкам. Но вскоре забытое с детства ощущение ременной петли и валенка
вернулось, и он быстро пошел по застругам на северо-запад. Винчестер был с
ним. Он решил не расставаться с подарком Монголова. Было хорошо идти по
розовому, озаренному закатом снегу. Сзади морозно синели холмы Нганай.
Редкие прутья кустов с детской весенней надеждой выглядывали из-под снега.
Баклаков заночевал в долине тундровой речки под надутым пургами козырьком
снега. Немного подкопал его, ножом вырезал пару снежных плит. Получилась
пещера. Брезент постелил на снег и залез в мешок, раздевшись догола. Есть и
пить не хотелось, потому что тело просило работы. В мешке было тепло и
удобно. Он потрогал лежащий рядом на брезенте металл винчестера и посмотрел
на отрешенное небо и бледные точки полярных звезд. "Я научился соразмерять
желание и реальность, - думал Баклаков. - Два года назад я не стал бы делить
работу с ребятами. Я пошел бы по Большому Кольцу и тем загубил задание.
Жизненный опыт в том, чтобы соразмерить желание и реальность". Он быстро
заснул.
Еще не проснувшись, Баклаков почувствовал радость. Невысокое солнце вкось
освещало тундру. Ночью выпал небольшой снег, снежинки лежали плоскими
кристалликами на выстругах, и от их отражения вся тундра искрилась
разложенным спектром света. Мягкий сверкающий ковер шел, изгибался по
холмам, впадинам долин, обволакивал кустарники и заструги. Жизнь была
сказочна. Если лето начинается так, значит, оно будет удачным.
Ко второй половине дня он добрался до холмов Марау. Начался такой
солнечный жаркий день, что лицо Баклакова обгорело до красного цвета. Снег
раскис и не держал лыжи.
К вечеру он сделал работу.
Всю ночь Баклаков шел обратно, проверяя курс по Полярной звезде, которая
должна была находиться над левым плечом. Скрипел снег под лыжами. Баклаков
дремал на ходу, сгорбившись, положив отяжелевшие кисти на винчестер, который
висел на груди, как автомат. На базу он пришел к двенадцати дня. Было очень
жарко, пот разъедал глаза.
Куценко выкладывал защитную стенку из камня вокруг палатки. Гольцы,
воткнутые в снег головами, торчали как частокол. На отполированном ветрами
склоне сопки маячила высоко у вершины тяжелая фигура.
- Курорт, а не жизнь, - устало сказал Баклаков, скидывая рюкзак.
- От выдает! - глядя вверх, ответил Куценко.
Гурин мчался по склону, выписывая плавные кривые. В вихре взметенного
снега он набрал скорость и, изящно сломившись в бедре, замер в метре от
палатки. Яркая рубашка поверх свитера, темные очки - парень с рекламы.
- На горных, выходит, умеешь? - прикрыв глаза от нестерпимого света,
сказал Баклаков.
- Мог°м, начальник. Король Кавголовских холмов - это я.
Гурин был весел, и Баклаков подумал, что Гурин все-таки умница и с ним
можно поддерживать отношения, даже будучи в ссоре.
- Ты на юг ходил? - спросил он.
- Еще как ходил! Тебя дожидаюсь, начальник. Мудрого руководящего слова.
- Чая нет, Клим Алексеевич? - спросил Баклаков.
- Как нет? - удивился Куценко, - Я вас-тебя за пять километров увидел,
сразу термос залил. Во-он у стенки вас-тебя термос ждет. Это где же такое
