грузовика, подкатившего к борту, обалдевшие от полета, от перемены образа
жизни, от вида диких краев, над которыми они пролетали. Перед глазами их
была пустота: одинокая изба аэропорта, тонкие мачты радиостанции, два-три
оранжевых самолета полярной авиации, ровная белая гладь и где-то в
безвоздушной недосягаемости черно-белые горы, синие тени ложбин. Простор,
пустота, холод. Они сходили в телогрейках, драповых пальто, курточках,
полушубках, валенках, ботинках, кирзовых сапогах, один ослепительно рыжий в
несерьезном пальтеце был в лаковых туфлях. Их всех одинаково, охватывал
едкий ветер с ледовой равнины губы, и у всех одинаково в этот миг поселялись
в душе бесприютность и страх.
Всех их ждал крытый фанерный фургон без лавочек. Дорогой до костного
мозга пробирал холод, морозные слезы катились из глаз, и щеки будущих кадров
синели. От аэропорта до Поселка было восемнадцать мучительных километров.
Фургон качался, дрожал, прыгал через заструги. Сквозь щели они видели черные
сопки, фиолетовую мглу мороза. Они попадали в "барак-на-косе" о его
огнедышащей печью, и после всех передряг барак этот казался уютным, как
отчий дом, обетованное место в чужой земле.
Утром они подходили к столу Богоды, а вечером или еще через сутки
тракторные сани везли их на разведку Монголова. Они лежали в кукулях и
смотрели, как исчезает за перевалом скопище домов Поселка. Впереди
вырисовывалась все та же морозная мгла, белое пространство и неизвестность.
Ветер все так же обжигал лица и души. В вербованных телах начинался в это
время неизвестный науке процесс: слабость и страх выкипали, пережигались и
возникали хоть туманные, но твердые горизонты.
Территория обретала новые кадры.
В кабине трактора неизменно сидел Малыш в собачьей дохе. Время от времени
он останавливал трактор, копной сваливался на снег и шел к саням.
- Кто что отморозил? - вопрошал он.
- Терпим, - слышалось из саней.
Монголовская разведка втягивала в себя все больше людей. Но с обратным
рейсом все чаще возвращались старые кадры, тундровые аборигены. О них не
надо было беспокоиться. Сами все знали. Кадры лежали в санях, курили и
вялыми голосами вспоминали развеселую осеннюю жизнь, оборванную
вмешательством Малыша. Они знали, что сейчас веселую жизнь не удастся
продолжить, начальник партии найдет применение на круглые сутки. И каждый
гадал, сколько же у него будет к осени на книжке, если работа не дает
времени тратить деньги.
Конковские мужики дважды приезжала в аэропорт на том же фанерном фургоне.
Они стояли у трапа и вглядывались в возникавшую из недр самолета
расхристанную толпу. По неизвестным признакам они вынимали из толпы
двух-трех человек, и те сразу попадали под крыло опеки. В отделе перевозок
их переодевали в ватные костюмы и валенки, ехали они на другой машине,
ночевали не в бараке, а у кого-нибудь на квартире и обязаны были отвечать на
вопросы. Утром, прежде чем появиться у стола Богоды, они представали перед
Копковым.
- Какого черта спокойно жить не даете? - ворчал Копков. - Вам же с ними
палатку делить. Вот и решайте сами.
Но все же пристально вглядывался в свежего человека и после оценки
протягивал руку: "Копков. Можно: Семен Григорьевич".
Лишь один раз вышла осечка с рыжим человеком в лакированных туфлях.
Увидев отобранных, он сам отделился от толпы, заговорил растерявшихся
мужиков Копкова, у них переночевал и утром появился перед Копковым. У рыжего
человека были затерянные в складках-морщинах глаза, точно у старого,
отжившего свой век слона. Он глянул на Копкова и сразу сказал: "Не-ет!
Ошибка! Я с ним работать не суду. Он же чокнутый на работе". У отдела кадров
он растолкал очередь, вошел и сел перед Богодой. Оглядел кабинет, дружески
улыбнулся Богоде и спросил фамильярно:
- А ничего у тебя работенка! Всегда под крышей и полярные надбавки
идут...
- Ты кто такой? - ошалев от такого нахальства, спросил Богода.
- Всемирный администратор, - скромно ответил рыжий.
- Т-ты почему такой нахал? - закипая, спросил Богода.
- Я не нахал от природы. Но если я не буду им, то я не буду тем, кем я
должен быть, - резонно ответил рыжий.
- Кем же ты должен быть? Могда с тгяпок! - уже отмякая, спросил Богода.
Как всякий северстроевец, он любил лихих людей.
- Я должен быть при администрация. Пять дней на выяснение обстановки.
После этого я могу все.
- Что все? Что именно, могда с тгяпок?
- Продать, купить, привезти, увезти, сменять, украсть, добыть, уговорить,
обмануть. Вообще все!
- Иди к Голубенчику, - сказал Богода. - Пусть ищет тебе пгименение.
- Найдет! - уверенно сказал рыжий, а выйдя, скомандовал: - А ну-ка, в
строгую очередь! Работа не пиво, всем хватит.
Чинков записал на узком листочке бумаги: "Великий математик Гаусс сказал
однажды: "Мои результаты я имею давне, я только не знаю, как я к ним приду".
Очевидно, что блестящие результаты Гаусса были результатом его способности
интуитивно предвидеть результаты исследований.
Французский математик Пуанкаре в работе "Ценность науки" писал так:
"Логика и интуиция имеют каждая свою необходимую роль. Логика, которая одна
может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция есть орудие
открытия".
Я {непосредственно верю} в золото Территории и {знаю}, что оно есть. Но я
сделал стратегическую ошибку, поставив все на первый год поисков. Был
необходим более глубокий план, рассчитанный на двух- или трехлетние неудачи.
Тот же Пуанкаре писал однажды: "Все мои усилия сначала послужили лишь к
тому, что я стал лучше понимать трудности задачи... Теперь я вижу "трудность
задачи", и необходимо спешить".
Чинков защелкнул свою черную папку на облезлую кнопочку и вышел в
приемную. У Лидии Макаровны был опять приступ. Курила и смотрела на стенку
перед собой. Машинка зачехлена, бумаги убраны, на столе ничего, кроме
пепельницы.
- Весной вы собираетесь в отпуск? - спросил Чинков.
- Да. Списалась с подругой. Решили ехать в Бакуриани, две старые дуры.
Горы там. Водичка шумит. Белки по соснам скачут.
- Я попросил бы вас задержаться. Вы будете мне нужны в это лето.
- С этого бы и начинали, - Лидия Макаровна тряхнула стриженой, с
проседью, головой и вздохнула.
- Но если вы очень устали...
- Стареете вы, Илья Николаевич, - резко сказала Лидия Макаровна.
- Старею?
- Характер мягчает. Лет пять назад вы бы нажали кнопочку и между делом
сказали: "В это лето никаких отпусков. Можете идти". - Лидия Макаровна очень
похоже изобразила глухую интонацию Будды.
- Возможно. Старость подразумевает мягкость характера.
- Чего доброго, приблизитесь к своей кличке, - усмехнулась Лидия
Макаровна, - Будете добрый и всепрощающий.
- Исключено, - обиженно сказал Чинков. - Глупая и невежественная кличка,
не знаю, кто ее дал. Я, знаете, специально почитал жизнеописание Гаутамы,
прозванного позднее Буддой. Мы с ним антиподы. Он был человек высоких
нравственных правил, а я, знаете, грешен. Нет заповеди, которую бы я не
нарушил. Он проповедовал созерцание и невмешательство в суетные дела мира, а
я вмешиваюсь и суетлив. Он был святым, а меня сочтет ли кто хоть за
элементарного праведника?
- Не переживайте, Илья Николаевич. Никто и в мыслях не держит, что вы
похожи на праведника. Не пригласить ли к вам Баклакова?
- Зачем?
- Докладная его уже месяц у вас. Он, как встретит меня, в потолок
смотрит. Чтобы независимость показать.
- Пригласите. Пожалуй, пора, - согласился Чинков и вернулся в свой
кабинет.
26
Когда Лидия Макаровна заглянула в кабинет Баклакова и молча мотнула
головой вверх, что означало "к Чинкову", Баклаков вдруг испугался
предстоящего разговора.
- Сейчас, - сказал он. - Через минуту буду. Ладони вспотели. "Не трясись,
- сам себе сказал Баклаков, - если напорол ерунды, так поправят. На то я и
молодой инженер, клизма без механизма".
Он поднимался по лестнице медленно и еще постоял в клетушке Лидии
Макаровны, размышляя, спросить или не спросить, зачем вызывают. Лидия
Макаровна с ужасной скоростью стучала на машинке, пускала клубы дыма и
демонстративно не обращала на Баклакова внимания. Баклаков, как во сне,
подумал о том, что когда-то Лидия Макаровна была очень красива. Это
чувствовалось. Была красивая комсомолка Лида, туманным утром сошедшая с
парохода в бухте, залепленной диким скопищем бараков, палаток, землянок, на
месте предстоящих архитектурных излишеств. Строгий отбор ленинградского
горкома направил ее в места, где имелось мало законов. Была романтическая,
известная на весь "Север-188
строй" любовь с одним из первооткрывателей золотоносных россыпей Реки. Но
нет уже первооткрывателя, сорвавшего в длинных маршрутах сердце. Был муж,
диктатор золотого прииска. Но нет уже мужа, сгоревшего от допинга - чифира
пополам со спиртом, в бессонные годы, когда золота требовала война, и
служебное порицание, если требовалось, было одним: высшая мера. Но выше
высшей меры был долг, ибо золота требовала война. И нет уже сына, морского
летчика, сбитого где-то над Баренцевым. Есть Лидия Макаровна,
ангел-хранитель молодых инженеров, страх и совесть местного комитета, верный
адепт Будды, может быть, единственный человек, которому Будда полностью и
безоговорочно доверяет. Есть усталая ироническая женщина, всегда в измятом
полувоенном жакете и всегда с папиросой "Беломорканал" в полуопущенном углу
рта.
...Чинков сидел как обычно: руки на подлокотниках тронного кресла, взгляд
сумрачно уставлен в зеленое сукно стола. Баклаков поздоровался. Чинков
молчал. Сергей сел на один из стульев, шеренгой стоявших у стены. Было очень
тихо, и Баклаков отметил тяжелое, как у астматика, дыхание Будды.
- Вы курите, Сергей Александрович? - неожиданно спросил Чинков.
Вопрос был настолько неожиданным, что Баклаков вздрогнул.
- Летом. Курю махорку. В маршрутах.
- А курили?
- Я мастер спорта по лыжным гонкам. Нельзя было.
- И не курите, - сурово произнес Чинков. - Яд! Гадость!
- Я мало курю. Только летом.
- Я, знаете, Баклаков, ужасно много курил. У меня в кабинете стояла роза.
Простая роза в горшочке. И иногда в этот горшок попадали окурки. И вот
представьте - роза засохла. От окурков. Когда я обнаружил это, я в тот же
день бросил курить.
- Курить вредно, - согласился Баклаков.
Чинков снова уставился в поверхность стола. Было слышно, как к управлению
подкатил грузовик. Хлопнул откинутый борт. Кто-то вполголоса матернулся, и в
ответ послышалась яростная ругань шофера. Чинков нажал кнопку. Вошла Лидия
Макаровна.
- Скажите там, за окном... - пробормотал Чинков. Лидия Макаровна вышла, и
тотчас шум за окном как будто обрезало.
- Я прочел вашу докладную записку, - тихо и тонко сказал Чинков.
- Ага, - на всякий случай согласился Баклаков. Ему было очень неуютно.
Мешали руки, ноги, и сам од был лишним.
- В ваших соображениях есть безусловный смысл. Но не настолько большой,
как вам показалось. Статистика требует масштабного опыта. У нас нет для
этого ни кадров, ни средств. Кроме того, статистика затемняет внутреннюю
сущность предмета исследований. В наших условиях лучше по старинке
полагаться на собственную интуицию, умение мыслить в обобщать. Вы согласны?
- Статистика не затемняет, а выявляет внутренние закономерности, -
возразил Баклаков. Он как бы подлаживался под доверительный тон Будды. - Это
обобщение опыта, который...
- Интуиция есть лучшее обобщение опыта. Я предлагаю вам, Баклаков,
