Гурин с Сергушовой.
Лампочки потускнели, стекла уже дребезжали непрерывно, и за стеной
слышались все учащающиеся вздохи гигантских легких, по временам где-то било
металлом о металл.
Они сидели, сгрудившись за одним столом. Лампочка помигала и погасла -
или повредило проводку, или электростанция меняла режим работы. На лестнице
послышалось бормотание. Это Копков проводил Люду Голливуд и вернулся. Он
принес с собой свечки.
Южак ломился в двери управления, набирал силу. Пламя свечей колебалось,
тени прыгали по стенам. Разноцветно светились бутылки. Копков отодвинул от
Жоры Апрятина стакан с коньяком и пошел вдоль столов, разыскивая свою
кружку.
На любой вечеринке Копков наливал себе в экспедиционную эмалированную
кружку шампанского, и больше не пил ничего. "Предпочитаю гробить здоровье в
маршрутах". Копков разыскал свою кружку, сгорбился на стуле. Все молча
собрались вокруг него. Рыжеволосый заика Копков со славой чудака,
первопроходца дальних маршрутов, с его свитерами из шерсти мамонта,
различными историями, которые то ли случались с ним, то ли нет, в сорок лет
уже был легендой. Даже работяги с ним каждый год ходили одни и те же,
похожие на начальника, смурные, кособокие, молчаливые и все умевшие
тундровики.
- Какого черта сидим и молчим? - сказал Жора Апрятин. - Знаете, кто мы?
Мы - наследники. Нашими предками были купцы, авантюристы, охотники за
сокровищами. Одиссей был нашим предком, аргонавты имеют к нам такое же
отношение, как наши деды. Там, где купец останавливался на ночлег, выросли
торговые города древности. По нашим следам также растут города. Мы -
основоположники городов, ребята, и сегодня Будда сказал, что нам лично еще
предстоит вмешаться и в торговлю. Наше золото будет загружать пароходы. Из
этих стен, из этой тундры мы будем гнать корабли, железнодорожные составы
через страну. Но отдаете ли вы отчет, что своими руками мы готовим гибель
нашей профессии? Когда здесь проложат шоссе, тундру зальют соляркой, реки
превратятся в отвалы перемытых пород, я брошу геологию и поступлю ночным
сторожем, чтобы смотреть на звезды. Круги мироздания снова сомкнутся.
Древний пастух считал звезды и слушал, не ползет ли лев к его отарам. Геолог
Апрятин будет считать звезды и слушать, не ломает ли кто замок у продуктовой
палатки номер шестнадцать. Предлагаю выпить за Будду и перспективы.
Но тост Жоры Апрятина никто не поддержал. Здесь был "Северстрой", страна
самостоятельных личностей, и ни одна самостоятельная личность не будет пить
за здоровье начальства, даже если уважают его.
- За начальство пусть пьют чиновники на банкетах, - сказал Салахов.
- Такое получается дело, - как всегда, неожиданно забубнил Колков. Он
обежал всех шалым взглядом пророка и ясновидца, обхватил ладонями кружку,
сгорбился. - Лежим мы нынче в палатке. Угля нет, солярка на исходе, погода
дует. И все такое прочее. Кукули за лето слиплись от пота, не шерсть, а
стружки. Пуржит, палатка ходуном ходит, ну и разное, всем известное. Лежу,
думаю: ну как начальство подкачает с транспортом, куда я буду девать
вверенных мне людей? Пешком не выйдешь. Мороз, перевалы, обуви нет. Ищу
выход. Но я не о том. Мысли такие: зачем и за что? За что работяги мои
постанывают в мешках? Деньгами сие не измерить. Что получается? Живем, потом
умираем. Все! И я в том числе. Обидно, конечно. Но зачем, думаю, в мире от
древних времен так устроено, что мы сами смерть ближнего и свою ускоряем?
Войны, эпидемии, неустройство систем. Значит, в мире зло. Объективное зло в
силах и стихиях природы, и субъективное от несовершенства наших мозгов.
Значит, общая задача людей и твоя, Копков, в частности, это зло устранять.
Общая задача для предков, тебя и твоих потомков. Во время войны ясно - бери
секиру или автомат. А в мирное время? Прихожу к выводу, что в мирное время
работа есть устранение всеобщего зла. В этом есть высший смысл, не
измеряемый деньгами и должностью. Во имя этого высшего смысла стонут во сне
мои работяги, и сам я скриплю зубами, потому что по глупости подморозил
палец. В этом есть высший смысл, в этом общее и конкретное предназначение.
Копков еще раз вскинул глаза, точно с изумлением разглядывал неизвестных
ему людей, и так же неожиданно смолк, отвернул голову в сторону.
Внизу хлопнула дверь, послышались шаги на лестнице, топот, кто-то
отряхивал обувь. Весь окутанный снегом, который, как прессом, был вдавлен в
ткань пальто, появился Сергей Баклаков.
- Ханыги! Тунеядцы, - счастливо сказал он, - привет!
- Садись. Замажь стопку, - сказал Салахов. - Я пока выгребу снег из твоих
карманов.
Сергей Баклаков, похудевший и загорелый, сел за стол. Ему пододвинули
бутылку. Он внимательно прочел этикетку: "спирт питьевой" и отодвинул
бутылку в сторону.
- Захожу в барак, пусто. Комната заперта. Ломлюсь в одну, в другую -
мертвая тишина. Южак погромыхивает. Раз южак, значит, кино нет. Где народ
может быть? Только в управлении.
- Ты в секту вступил, Серега. Утверждаю честью, - сказал Жора Апрятин. -
Ты отст-т-тавил бутылку в сторону, и глаз у тебя нехороший. Ты сектант,
Серега.
Только сейчас все заметили, что Жора Апрятин все-таки превысил норму и
что глаз у Баклакова действительно тревожный и "нехороший". Но спрашивать о
таких вещах было не принято.
- Ты-ы! - с коротким смешком сказал Баклаков. - Не городи ерунды, Жора.
Пей пиво, Вася, да учись хорошенько. Ты-ы!
Разглядывая наутро после "вечера полевиков" желтый баклаковский портфель,
Гурин сказал:
- Шикарный портфель. Предвижу: сейчас ты извлечешь из него нетленные
славянские ценности: иконы и лапти.
- Зачем? Ты богомольный, что ли? - удивился Баклаков. - А лапти?
- Неужели ты не в курсе, сокоешник? Лучшее украшение жилища. Особенно
если в экспортном исполнении. Лапти в экспортном исполнении! Неужели ты не
понимаешь, что это шикарно!
- Брось, - сказал Баклаков. - Не крути мозги.
- Отстал ты от века, сокоешник. Пишут мне, что интеллигенция
спохватилась. Утеряли-де национальную самобытность. Вспомнили про прялки,
иконки и народную речь. Про траву, грибы вспомнили. Утеряли-де в суете
простоту ощущений.
- Себя они потеряли, - сказал Баклаков, вспомнив бабку Аришу.
- Это ты прав, сокоешник. Но это же старая беда. Теперь в моде народные
корни. Лапоть - это разве тебе не исток?
- Не знаю кто тебе пишет, - сказал Баклаков. - Передай им ст меня: пусть
идут к черту. Или по-народному выразиться? От бороны, так сказать?
- Это не требуется, - сказал Гурин. - Я передам простыми словами.
- Скажи, что насчет лаптей у Баклакова полный порядок. Насчет связи с
корнями тоже бессонницей не страдает. Пойду поздороваюсь с теми, кого не
видал.
Когда он вернулся в комнату, он увидел над койкой Гурина свою, видно
заранее припасенную Гуриным, фотографию. На фотографии Баклаков был очень
могучий, с расстегнутой на груди рубашкой, с победной ухмылкой. Вкось
фотографии шла надпись - "Сокоешнику от основоположника. С. Баклаков". Над
своей кроватью он увидел точно такого же размера портрет Гурина. И
дарственную надпись - "Основоположнику от сокоешника. А. Гурин".
- Почему ты меня в основоположники произвел? - смеясь, спросил Баклаков.
Он понял, что уживется с Гуриным.
- А ты обязан им быть. Есть в тебе нечто. В тебе есть упрямство
забивающей сваю чугунной бабы. Такие всегда становятся основоположниками.
- Чего?
- А чего-нибудь, - хохотнул Гурин. - Важно им быть.
- А ты будешь?
- Я для этого слишком умен, - серьезно сказал Гурин. - Ум у меня уж очень
лукавый. Можно сказать, развратный. Из таких, как я, получаются блестящие
неудачники. Сила основоположников в их моральной уверенности. Здесь и есть
мое слабое место. Веры в себя маловато. Толпе я не верю. Сильным мира сего
не верю. Но и себе тоже не верю.
...Баклакову нравилось умение Гурина облечь любую минуту жизни в яркую
словесную оболочку, так что эта минута начинала сверкать, как заводь в реке
времени. "Питерские приятели" присылали Гурину не только коньяк и новые
веяния моды. Они присылали ему пачки английских, американских, немецких
геологических журналов. Гурин ненавязчиво подсовывал Баклакову перевод или
реферат статьи: "Почитай старика Рамберга. Тебе это интересно". В отношениях
с Сергушовой у них установился тон шутовского соперничества.
Они ходили к ней вместе.
- А не навестить ли нам нашу приятельницу? - говорил Гурин. Они
натягивали полушубки и шли через Поселок к домику невдалеке от бухты и
издали смотрели, светится или не светится окно. Окно, как правило,
светилось, она предпочитала сидеть дома на оранжевом одеяле "Сахара".
Сведения для корреспонденции ей дружески поставляла местная редакция.
Собственные командировки она отложила до весны. "То, что в полярную ночь
ничего не видно, я отлично вижу здесь".
Иногда Сергей заходил один.
- Давай помолчим, - предлагала она. - Недавно был Гурин и выдал словесный
запас на неделю.
Баклаков ставил на плитку чайник, заваривал чаи в консервной банке. Тихо
потрескивала спираль на плитке, за окном шуршал снег, и струи его при порыве
ветра беззвучно скользили по стеклам.
- Ты был прав, - говорила она. - Иногда и здесь можно жить. Интересно,
что было здесь, когда не было ничего?
- Вначале был Марк Пугин. Потом оловянщики. Потом Поселок, - сказал
Баклаков. - Все это знают.
Марк Пугин. История
Возникновение Поселка на пустынном морском берегу в простоте своей
уподоблялось зарождению городов древности.
В 1930 году, в первых числах августа, пароход "Ставрополь" благополучно
обогнул Туманный мыс и вошел в морскую губу. Туманный мыс был издавна
знаменит в история полярного мореплавания. Его прославили не поддающиеся
логике потоки течений, стихийно возникавшие ветры и круглогодичные туманы.
Многолетний стаж плавания в шальных северных водах научил капитана
"Ставрополя" Ведякина чувству служебного долга и пессимизму. Приказ был
строг и подписан высшей морской инстанцией: "Высадить пассажиров в том месте
Территории, которое они выберут". Для этого Ведякин и вел пароход на юг, в
туманные неизученные дебри губы, хотя ему следовало идти прямо на запад, ибо
главный груз "Ставрополя" предназначался в устье Реки: патроны, мука,
спички, дробь, соль, сети.
С южной стороны Туманного мыса с незапамятных времен жило несколько семей
морских охотников. Они погнались было за пароходом да кожаных лодках, скорее
всего в надежде что-либо купить-сменять. Но "Ставрополь" не остановился, и
лодки после часовой гонки отстали.
Лишь один человек из всех, бывших на судне, заинтересованно наблюдал
гонку кожаных лодок, брызги воды от весел, горбатые первобытные силуэты
охотников. Ему очень хотелось остановиться, даже требовалось остановиться,
но он знал, что капитан не выполнит просьбы, потому что спешит во всю силу
изношенных машин и капитанского нетерпения. Лето уходит, а до устья Реки еще
далеко.
Звали этого человека Марк Иванович Пугин. Он сильно напоминал бородатого
простодушного гнома в шинели. Гонку лодок Пугин переживал с неподдельным
азартом, хлопал себя по бедру и говорил: "Ах, черти!" Большая, жуткой
черноты бородища не шла к шинели и малому росту Путина, но отрастить бороду
его заставили прямые служебные обязанности. Он считался" специалистом по
национальному вопросу, работал в Средней Азии, где борода несомненно
способствовала авторитету.
На Территорию Пугина перебросили прямо из высокогорного памирского
кишлака Кала-и-Хумб. Лишь на несколько дней он успел заскочить в деревню под
