нерассуждающей преданности. Его личная жизнь приобрела на разведке Эльгая
твердую основу. Письма из Астрахани шли регулярно. Даже вскользь задавался
вопрос: не зазнался ли он, заедет ли в отпуск домой или сразу кинется по
шикарным курортам? Заедет! Отпуск будет осенью. Если позволит Монголов.
Заедет и вернется сюда вместе с ней. Если она захочет. А она, пожалуй,
захочет. Но, конечно, надо посоветоваться с Ментоловым. Как Владимир
Михайлович скажет, так он и поступит. Точка.
...В одной проходке третьей линии Кефир намыл хорошее золото. Так как эту
пробу ждала вся разведка, Кефир прямо в лотке понес ее на вытянутых руках за
два километра к Монголову. Дорогой лоток заледенел, когда Кефир поставил его
на стол, то оказалось, что и руки примерзли, лоскут кожи остался на
окованном жестью борту.
- Рукавицы не мог надеть... твою душу? - спросил Монголов. Кефир
вздрогнул. Раньше Монголов никогда не матерился. Даже и представить себе
было нельзя.
- Я в теплой воде хорошо отогрелся, - ответил он и, лучезарно
улыбнувшись, добавил: - В теплой-то воде... ласково.
- Мой, прошу тебя, хорошо. Может быть, спирта хочешь?
- Спирт мне никак нельзя, Владимир Михайлович, - быстро ответил Кефир. -
Фарт спугну. Закон старателей.
Кефир выбрался в тамбур палатки и дальше всю обратную дорогу до бойлера
что-то убедительно доказывал самому себе, размахивая забинтованной рукой.
Но это была единственная удачная проба на третьей линии. Дальше снова
пошли пустые. Над разведкой, над скопищем палаток с черным снегом вокруг
них, над продырявленной шурфами землей, над долиной, в верховьях которой все
так же вяло хлопали взрывы, повис тягостный дух неудачи. Приближение весны
мешало спать тем, кто вернулся со смены, и поэтому они лежали на нарах и
вели вялые монологи: "Хорошо бы найти три ба-а-льших самородка и..." Но это
были слова, лишенные смысла. Мужики, работавшие на Восточной разведке, были
старыми кадрами, знавшими золото Реки или иных мест. Золото само по себе не
вызывало у них никаких эмоций. Тусклый грязноватый металл, имеющий дурную
лишнюю ценность. Очень опасный металл, если у тебя мозги пойдут набекрень,
как у такого-то и такого-то в таком-то и таком-то году. Разговоры о золоте
затихали. Иногда кто-либо выходил из палатки и просто стрелял в воздух:
"Душа громкого требует. Добьем разведку, рванем в отпуск. Устроим шумный
шорох под звездами, эх и устроим..."
22
В феврале кончилась полярная ночь. Над Поселком стало появляться бледное
солнце, улицы изменились. Стало заметно, что пыльные зимние бури сорвали со
стен побелку, обшарпали застрявшие с Октябрьских праздников лозунги. На
обдутых улицах лез в глаза всякий хлам: выброшенные валенки, сапоги,
консервные банки. С первородным изумлением жители смотрели на сугробы,
соединявшие дома вровень с крышами. В сугробах были пробиты тоннели. Лица
прохожих выглядели белыми, как картофельные ростки. Поселок походил на
старый, выдержавший штормы корабль.
Но уже были две приметы весны. В геологическом управлении всплыло слово
"весновка". Пока оно употреблялось в прошедшем времени "помню, прошлый год,
на весновке, мы...". Сам факт весновки возник из-за сугубого бездорожья
Территории. Каждая партия забрасывалась в район по зацементированной
морозами тундре, по льду рек и озер. Второй приметой весны был слух "Бог
Огня опять костер запалил".
Зимой Бог работал на базе "Северторга". Каждую осень его охотно брали
сюда. В новеньком белом полушубке, низко загнутых валенках, в кожаной шапке
Бог Огня с плотницким ящиком ходил всю зиму из склада в склад. Ремонтировал
крыши, там, где в крохотные дырки протекал снег, сколачивал стеллажи для
товаров, забивал приготовленные к отправке ящики, чинил загородки, вертушки
и двери, врезал замки. Платили ему хорошо, и что там еще желать?
Смутная волна неясных желаний накатывала на него в феврале. Солнечный
свет тревожил. Бог Огня шел на берег бухты, смотрел на белую гладь, широкие
ноздри вздрагивали. Он слышал запах талого снега, запах земли и влажного
льда, хотя все это было еще далеко впереди.
Бог Огня разжигал на берегу костерок и затихал на какое-то время, глядя
на прыгающее слабое пламя, на то, как оседает снег под костром. Когда ветер
бросал дым в лицо, Бог Огня закрывал глаза и так сидел на корточках, лишь
ноздри все шевелились. Но сидеть долго на месте он не мог и шел дальше.
Шлялся точно потерянный между домами Поселка, неловко перелезал через
"короба", натыкался на стены. Приткнувшись где-либо у "короба", Бог Огня
снова разжигал костерок. Щепки, газеты, доски от ящиков как бы сами
возникали у него в руках, и сам по себе загорался огонь. Бог Огня снова
замирал у костра. Лицо его темнело, глаза превращались в щелки, и Бог Огня
напоминал теперь дикого таежного жителя, неизвестно как очутившегося среди
домов. Он вставал и походкой лунатика уходил дальше. Ноги при ходьбе
подгибались, уши кожаной шапки как бы оживали и странно топорщились,
полушубок горбом вздувался на спине. Бог Огня опять затихал ненадолго у
очередного костра и опять уходил, все больше и больше превращаясь в странное
нашего мира существо, у которого ноги, руки, шапка, валенки, полушубок,
рукавицы, глаза живут отдельной и разобщенной жизнью. Где-то у очередного
костра его находил Жакон есть жакон и, отечески приговаривая, вел в КПЗ, где
и запирал на ночь. Но и в КПЗ Бог Огня устраивался на корточках в темном
углу и по-шамански вытягивал руки, будто грел ладони над незаметным всем
прочим костром.
Утром Жакон есть жакон выпускал Бога Огня на работу, смотрел ему в спину
и что-то говорил по-татарски, жалостно покачивая головой. Через несколько
дней история повторялась. Жакон никогда не ругал и не оскорблял Бога Огня.
Может быть, жалел как больного, может быть, суеверно побаивался его, а может
быть, просто за многие годы совместных походов в КПЗ у них выработалась
своеобразная дружба.
...В прокуренный воздух управленческих коридоров проползла тревога.
"Помню, прошлый год, на весновке..." Взгляд, уставленный в угол или в окно,
усмешка. Весновка была ежегодным откровением жизни, возвращением к ней после
затхлого воздуха коридоров и комнат. Солнце, сверкающий снег, крики
обезумевших куропаток, сиплое тявканье песца. Мир заполнен выше краев. Белая
мгла над тундрой, освещенная изнутри велением неизвестных сил. Вот что
такое, братцы, весновка. Мотаешь неизвестно куда и зачем с ружьем, и желание
быть в одно и то же время повсюду: на закинутых в небо хребтах Азии, в
тундре с темными проталинами по берегам мерзлых рек, в тех самых залах, где
ходят чудесные женщины, чудесные, как птица в тропиках, или лучше всего у
себя в деревне на коне по лугу, пестреющему, как ситец, цветами. Все это и
есть весновка. Придешь в себя, база где-то сзади в десяти километрах, туман,
еще эту базу надо найти, размытые тени, усталость и вдруг, верь не верь,
трубный гусиный крик, тревожный, как долг, и ясный, как жизненная задача.
Весновка!
Но до этого проза жизни: проект, защита отчета. Одним словом, когда-то
еще прилетят пуночки. На доске приказов висели распоряжения Чинкова. График
сдачи отчетов. График сдачи проектов. График выезда в тундру. Раньше
выезжали без графиков, все было тихо, мирно. Все было путем, посмотрим, как
оно будет с графиками.
23
Чинков предвидел, что начальником центрального геологического управления
бывшего "Северстроя" назначат Робыкина. Но все же, узнав, помрачнел и долго
сидел у себя в кабинете. Взгляд в стол и поза, как будто Чинков
прислушивался к внутренней боли.
Конец "Северстроя" означал конец эпохи в истории Реки, Территории... В
этой эпохе тесно сплелись жесткие законы освоения новых земель,
государственная потребность в золоте и специфический образ жизни замкнутой
организации, именуемой "комбинат особого типа". После "Северстроя" остались
десятки заброшенных в тайге приисков, сотни километров автомобильных трасс,
проложенных по следам легендарных маршрутов первооткрывателей золота.
Остался Город, выстроенный на месте груды сваленных на морском берегу
грузов. И еще остался след "Северстроя" в судьбах и душах сотен тысяч людей.
Правительственный указ о его ликвидации странным, может быть, даже
символическим образом совпал со свойственным Городу климатическим феноменом,
из-за которого он считался самым опасным для сердечников и гипертоников
местом в стране. В конце зимы или в разгар лета в Городе вдруг начинала
беситься погода: ветер сменялся снегом, снег - дождем, дождь - ветром
противоположного направления и солнцем. Ртутный столбик барометра прыгал по
шкале, точно регистрировал землетрясение. Машины скорой помощи носились по
Городу, как завывающие вестники служебных перемещений, уходов на пенсию и
смертей. (Ритм и обычаи "Северстроя" быстро изнашивали сердца.) Существовала
строгая, хотя и никак на связанная с медициной и временем телефонного
звонка, иерархия вызовов: чей считается первым, чей - вторым, кто может
подождать в демократической общей очереди.
Именно такая сумасшедшая погода выпала на второй день после опубликования
указа. Телефон в "Скорой помощи" звонил беспрерывно. Но иерархия и регламент
были уже нарушены - неизвестно, кто звонит, бывший или, наоборот, будущий.
Торжествовали порядок и медицина. Эту ночь в устной хронике Города так
позднее и окрестили - "ночь инфарктов".
"Ночь инфарктов" миновала Робыкина, более того, вознесла. "Дело не в том,
что я когда-то перебежал Коте дорогу, - думал Чинков. - Сила, слабость и
опасность Коти в традиции. Он целиком за Реку. Не верю я, что у Робыкина
хватит ума подняться".
Чинков вполне допускал, что в борьбе с ним Робыкин будет использовать все
связи, любые средства. Чинков и сам действовал так. Но он считал необходимым
в любую интригу вкладывать изящество и красоту. "Котя играет в "очко" или в
покер. Я играю по шахматным правилам", - думал Чинков.
Назначение Робыкина начальником центрального геологического управления
озадачило не только Чинкова. Робыкин не совершал прославленных маршрутов или
открытий, не имел странностей, не славился беспощадным азартом в работе.
"Северстрой" же был избалован яркими личностями на руководящих постах.
Все они прославились либо причудами, либо разного рода страстями, проявлению
которых способствовали крупные северстроевские оклады и почти бесконтрольное
положение. Но из всех приличных и неприличных свойств их натур всегда
выделялись ум, сила воли, страсть и удача в работе. Сложившийся за двадцать
лет ореол исключительности, которым обладал каждый начальник геологической
службы "Северного строительства", был автоматически перенесен на Робыкина.
Его автоматически окружили люди, которые занимали различные мелкие должности
в управлении, но главной должностью которых была близость к начальнику
управления. И так как Робыкин все-таки явных внешних черт исключительности
не имел, то молва решила, что Робыкин чрезвычайно хитер. Что он обладает
невероятным даром интриги, что прежнего начальника управления и всех
возможных кандидатов на этот пост он переиграл в несколько ходов, что...
Надо отдать должное Робыкину - никакими чрезвычайными интригами он не
занимался, и его назначение на пост была, может быть, просто следствием его
заурядности. Все предшественники наряду с яркими достоинствами обладали и
яркими недостатками.
Всякий руководитель провинциальной службы "Северного строительства" имел
в Городе свою агентуру. Чтобы узнать заранее проекты, решения и изменения.
