колени сидящего рядом с Робыкиным представителя Города. Все мешочки были
заполнены равномерным желтым песком о самородками. В нескольких лежали
отдельные крупные яйцевидные с вкраплениями кварца куски золота.
Когда улегся шум, встал Робыкин, откашлялся и печально сказал:
- Мы являемся свидетелями уникального, можно сказать, открытия,
ознаменовавшего успех многолетних поисков. Мы видим, наконец, золото
Территории. Вот оно - перед вамп. Здесь все мужики, и я позволю себе
непринужденную шутку: если люди из дерьма делают конфетку, то неужели из
золота Территории мы не сможем сделать простой Государственной премии? Но
даже не в этом дело, товарищи. Всеобщее распространение золотых знаков на
Территории позволяло предполагать, что существует хотя бы одно, пусть
небольшое, промышленное месторождение золота. Оно открыто. Радостно,
товарищи, сознавать, что ключевую роль в его открытии сыграл молодой инженер
Сергей Александрович Баклаков. Мы видим кадры, которые сменяют нас,
стариков. Специалист-геолог растет медленно, медленнее, чем в большинстве
профессий, - он должен накопить огромный опыт изучения недр, прежде чем
станет специалистом. Тем приятнее сознавать успех Сергея Александровича
Баклакова, который как бы знаменует весну, пришедшую на смену традициям
"Северстроя". Тем приятнее отметить, что он является учеником всеми
уважаемого Владимира Михайловича Монголова, руководящего разведкой реки
Эльгай.
- От имени всех присутствующих позвольте поблагодарить начальника
управления за лестные слова, - Будда говорил ровно и даже несколько сонно.
Лишь тонкая усмешка как бы застыла в углах рта. - Но до победных реляций еще
весьма далеко. В отчете Баклакова изложены принципы быстрой проверки на
золотоносность долин рек Эльгая, Ватап, Лосиной. Пока мы имеем лишь одну
шурфовочную линию с хорошим золотом. В перспективе мы можем иметь все или
ничего. Можно лишь утверждать, что деньги, вложенные в разведку долины
Эльгая, будут оправданы.
Защита кончилась. В коридоре к Баклакову подошел Гурин.
- Поздравляю, стари-и-ик! - сказал он.
- С чем?
- Если ты немедленно перейдешь в Город, карьера твоя обеспечена. Из тебя
сделают противовес Будде.
- Ты всегда меня дешево ценил, Доктор, - сказал Баклаков.
В коридор вышел Робыкин. Он шел, выдвинув вперед округлый живот и смешно
выбрасывая ноги с развернутыми носками. За ним плотным кольцом шли
приближенные Робыкина и Фурдецкий. Позади всех сонно шагал Чинков.
Поравнявшись с Баклаковым, Робыкин повернулся и пожал ему руку пухлой
ладонью.
- Поздравляю, - сказал Робыкин. - Будем иметь в виду, Нам нужны молодые
кадры, очень нужны.
- Все правильно, - сказал Гурин, когда процессия спустилась по лестнице.
- Ничто не меняется в мире. Греция, Рим, Венеция, Территория.
- Пойду повидаю Монголова, - сказал Баклаков. - Веришь не веришь, не
видел его небритым.
- Нет, не верю, - усмехнулся Гурин. - Не верю, потому что так не бывает.
И не может быть.
- Что именно?
- Будда подумал, решил рискнуть и, используя связи, добыл деньги на
разведку. Баклаков подумал и придумал тип ловушки для россыпей. Бац -
золотая россыпь. Теперь мы побегаем лето по тундре - бац, золотоносная
провинция. Лауреаты появляются пачками. Газеты пестрят портретами. Если это
действительно так, мне пора бросать геологию и идти торговать пивом.
Баклаков не успел ответить. Снизу послышались шаги, и на лестнице
показался Будда. Он, видимо, усадил приезжих в машину и шел к себе в
кабинет. Чинков поднялся по лестнице и прошел мимо них. Но вдруг
стремительно обернулся и тихо раздельно сказал:
- Если вы, Баклаков, поверили хоть единому слову, сказанному на техсовете
о вас, я уволю вас по статье дураков. Начальник партии обязан верить только
себе и природе.
С годами Баклаков пришел к выводу, что этой странной фразой Чинков хотел
оберечь и наставить его. Охранить его от самоуверенности, но оставить веру в
себя. "Верь себе и природе". Чем дальше шли годы, тем больше Баклаков
убеждался в справедливости фразы Чинкова.
31
Накатившийся вал весны тревожил души. Баржи на берегу вытаяли, и на их
пригретых солнцем, все еще пахнущих смолой бортах снова стали собираться
перебедовавшие зиму бичи. Дни стали бесконечно длинными, и темные зимние
сумерки ушли, как будто наваждение. На крыше управления бесились воробьи. На
улицах Поселка снова возник дед Миша - возчик продовольственного магазина.
Вместе с лохматой своей лошадью, телегой он был такой же
достопримечательностью Поселка, как баржи на берегу, маленький цементный
обелиск с надписью, что здесь будет памятник основоположникам.
Дед Миша появился здесь чуть ли не с первым пароходом и с тех пор
ухитрился ни разу не выехать на "материк". Отпуск он проводил в низовьях
Китама, там, где стояла избушка бывшей фактории. Когда-то он сам был
заведующим, уполномоченным по территории шестьсот на шестьсот километров с
горными хребтами, тундровыми урочищами и полноводными реками. Он много кем
был в прошлой жизни, пока не стал возчиком торга с багровым своим носом и
доброй улыбкой все на свете понявшего человека. Когда лошадь и тележка с
консервными ящиками двигались по залитой весенним солнцем улице Поселка,
мимо раскисающих, подтаявших застругов, сосулек, капели, мимо мощных
грузовиков, снующих в порт и обратно, дед Миша казался олицетворением
Всеобщего Окончательного Решения. Только преходящие страсти: честолюбие,
гонор, жажда власти, денег, успеха или фантастическая вера в идею - мешают
человечеству прийти к его, дедамишиному усталому выводу. Так казалось.
Достоинством бытия деда Миши было то, что в прошлой, настоящей и малом
отрезке будущей жизни не имелось злого на него человека.
Первые пуночки, тележка деда Миши, свет и тревожные запахи рождали
иллюзию гусиного крика. Гуси были еще далеко на юге, за горными хребтами и
заснеженными пространствами, первые разведчики прилетали лишь в мае, но и
сейчас, казалось, звенел в небе вековой крик гусиной стаи, и у всех мужчин в
Поселке сжимались сердца, потому что Поселок все-таки был бродячим местом,
местом, где живут временно.
В вечерних тревожных сумерках мужчины думали о женщинах. Весной
вспоминали о забытых девушках "на материке", о бывших любовницах, с которыми
разошлись, об утратах, встречах. Весной казалось, что "настоящая жизнь"
впереди, а прошедшее было простой подготовкой.
Управление жило суматошной коридорной жизнью. У стенок на корточках
сидели и курили работяги "на подхвате" - погрузить, оттащить, получить,
притащить. Шла бешеная дробь из комнаты машинисток - последние страницы
отчетов и исправлений в них. Уже выплыли на сцену пистолетные кобуры, ружья
и винтовки. Уже .слово "заброска", транспортное сумасшествие каждой весны,
перестало быть загадочной магией. Каждая партия выковала свой основной,
запасной и сверхзапасной вариант, как попасть в район.
32
Первой к месту работы выехала партия Копкова. Выезжали на тракторных
санях. Загруженные сани вел дядя Костя.
Дядю Костю, как всегда, извлекли перед рейсом из домика Тряпошной Ноги.
Он был очень тяжел в этот раз, поминутна доставал многолитровый китайский
термос и каждый раз с детским изумлением разглядывал красную розу,
изображенную на синем фоне термоса. Проехав склады, дядя Костя остановил
трактор в тихой ложбине и лег спать. Копков ему не препятствовал: если дядя
Костя выезжал на черту Поселка, значит, он уже в рейсе, и теперь будет
доставлять партию любой ценой. Старые копковские кадры тоже спали,
забравшись в олений мех, лишь новенькие смотрели на белую мглу ложбины, на
поземку, неотвратимо заметавшую их след, и на черное лицо дяди Кости, когда
он через час вылез из кабины и сунул голову в снег. Умывшись снегом, дядя
Костя хлебнул смеси из спирта и чая и взялся за рычаги, чтобы теперь сутками
не выпускать их из рук. Неизвестно, чему тут приходилось удивляться:
выносливости машины или человека.
Сутки за сутками, оставляя за собой черневшие на снегу пустые бочки, они
шли через темные от камня перевалы, заснеженные долины. Грохот дизеля
вспугивал зайцев. На перевалах доверчивые горные куропатки чуть не попадали
под гусеницы, а куропачи, с налитыми яростной весенней кровью бровями,
бросались на сани в безумной самцовской отваге. Трактор пересекал песцовые,
оленьи и росомашьи следы.
Было странное совпадение в том, что трактор шел точно по маршруту,
которым двести лет назад проходил капитан Баннерс, иностранец на службе
русского флота. Оставив свои корабли на попечение младших офицеров, он
сухопутным путем бежал в Петербург от осточертевшей полярной пустыни.
Дорогой Баннерс заполнял дневник сентенциями, которые надолго должны были
отвратить людей от Территории. Но, впрочем, это были другие времена, с
другими понятиями.
33
Константин Сергеевич Васильчиков
Дядя Костя погиб, возвращаясь с базы Копкова. В санях у него лежало
только три бочки солярки для обратной дороги, тросами прикрученные к
полозьям из буровых труб, потому что рачительные мужики Копкова раздели сани
до последней щепки. Он хотел срезать крюк западного притока Серой реки и
выскочил в узкую расселину другого притока. С перевала он попал на наледь.
Наледь показалась ему надежной - весь март по ночам стояли большие морозы.
По какому-то затмению души дядя Костя не учел, что именно морозы и опасны
наледи.
В верхней части ущелья река промерзла почти до дна. Видно, гусеницы
оказались последней каплей, нарушившей равновесие. Лед вверху лопнул с
артиллерийским грохотом, и полоса воды валом покатилась к трактору. Дядя
Костя хотел проскочить как можно быстрее. Сзади шла вода, по бокам -
отвесные борта ущелья, и оставалось только убегать вперед по скользкой,
припорошенной снегом наледи. Втянув впалые щеки и со свистом прихватывая
воздух, дядя Костя дергал рычаги, дал педаль газа, и грохот траков по льду
был ему победной и спасительной музыкой. Но, видимо, последний чае его
пришел, потому что лед под трактором провалился, и он попал в подледную
пустоту, откуда вода ушла по щели. Мотор сразу заглох. Надо льдом торчала
только крыша кабины. Дядя Костя закрыл глаза на секунду. И только одно было
в голове: "спальный мешок". Копков чуть не силой втискивал ему в кабину
теплый олений кукуль, но дядя Костя, как все трактористы старой северной
школы, был суеверен. Поедешь с кукулем и продуктами - вернешься без
трактора. Это была старая заповедь старых времен "Северстроя", когда трактор
стоил куда больше, чем тракторист. Он не сдался еще. До базы Монголова ему
оставалось километров сто пятьдесят. Дядя Костя выскочил из кабины. В небе
полозьями торчали вздыбленные сани, и холодно отсвечивал полированный на
снегу металл. Он вскарабкался на сани и ухитрился развязать трос на бочке с
соляркой. Солярка - это огонь, а значит, и жизнь. В сани уже ударила вода и
стала заливать ледяную яму, где был трактор. Он еще успел прыгнуть в кабину
за телогрейкой, проверил, в кармане ли спички, выпихнул на лед бочку и
покатил ее вниз. Но сверху набежал новый вал, вода подняла бочку и быстро
понесла ее. Дядя Костя еще рванулся, чтобы удержать солярку, около которой
он мог продержаться сутки или двое, поскользнулся и упал в воду. Последней
его мыслью было: "Если бы раньше, то, может быть, лучше для всех.
