ближайших начали лить кипящую смолу. А Вшебор с криком напирал на них.
Растерявшаяся перепуганная чернь в беспорядке бросилась к гатям и мосту,
но навстречу им шли новые отряды; отступавшие столкнулись с наступавшими,
и значительная часть первых, убегавшая от топоров и копий, должна была
соскочить в воду и трясину...
Вшебор и его товарищи отлично воспользовались этой первой минутой
замешательства и стали напирать сзади еще сильнее. Необузданная толпа
всегда склонна бежать по первому примеру. И вот весь этот муравейник вдруг
обратился в бегство. Те, которые шли вперед, повернулись и с воплями
побежали назад; многие оступались, падали в болото, сталкивались другими
бежавшими в реку. А Вшебор беспощадно бил, рубил топором и неся дальше.
Между тем осаждающие, отделенные водой и не видевшие за стенами городища,
что делалось с той стороны, даже не догадывались о происходившем и потому
не могли своевременно придти на помощь своим.
Доливы отделились в этом первом столкновении с врагом поразительно
счастливо, а что всего удивительнее - они не увлеклись и не забрались
слишком далеко вперед. Дойдя до половины моста, они начали рубить его и
срывать доски, а, покончив с этим вернулись в замок.
Отброшенная таким образом чернь уже не смела и не могла вернуться и
оставалась пока на противоположном берегу. Дерзкой безумной выходке
Вшебора городище было обязано тем, что оборона могла сосредоточиться там,
где скопились главные силы Маславова войска.
Их огромное количество увеличивало только общую суматоху, но не
приносило существенной пользы. Большая часть их, стоявшая бездеятельно в
долине, теснила своих, бросала камни из пращей, которые часто падали на
головы их же товарищей, а подойти ближе не имела возможности. Окопы были
завалены трупами и ранеными.
Бревна придавливали людей до полусмерти, но они не могли из-под них
выбраться. По их телам и по трупам убитых осаждавшие шли уже не так
стремительно, потому что из-за рогаток на них сыпался град камней, а на
головы их лилась кипящая смола.
Яростный бой длился до полудня. Маслав, надеявшийся покончить с
замком в каких-нибудь два-три часа, приходил в бешенство, наблюдая упорную
борьбу защитников, которая стоила им уже столько жизней и отнимала
мужество у остальной черни. Тогда, выбрав надежных людей из своего войска,
он приказал им подойти к главным воротам, поджечь их и начать рубить.
Но около ворот давно уже были приняты все меры для обороны. Самое их
положение облегчало защиту. Главный вход находился в узком проходе, в
котором могли поместиться в ширину всего несколько человек.
Белина еще с утра отдал приказ облить водой доски, чтобы они не могли
легко загореться.
На верхнем мосту над воротами, защищенном навесом, стали лучшие
воины, первые смельчаки из молодежи. Навес охранял их от града стрел и
камней, и они, защищенные таким образом от вражеских ударов, могли успешно
обороняться отсюда. Тут же были свалены груды камней и толстых бревен, да
и рук было достаточно. Маслав, подъехав сам с этой стороны, указывал своим
на ворота, побуждая их напирать отсюда; подбежало несколько десятков
воинов с липовыми щитами, обитыми кожей, которые были пригодны в поле
против мечей, но не могли защитить от камней и бревен.
Их подпустили к самому ущелью среди валов, и они, держа в руках
смоляные факелы, успели добежать до ворот, но тут на них сбросили заранее
приготовленное бревно, перед которым они не успели отступить. Несколько
человек было убито на месте, остальные отошли назад. Видя, что подойти
ближе будет трудно, они начали складывать кучи сухого хвороста, чтобы
поджечь его и потом подсунуть к воротам. Но пока они это выполнили,
наступила темнота. Стояли самые короткие дни поздней осени, которые еще
сокращались хмурым небом; люди были так измучены, что с окончанием дня
штурм значительно ослабел. Кое-где остались кучки наиболее упорных
охотников, но и те уже начинали редеть. Осажденные ждали, как избавления,
прихода ночи, хотя они хорошо понимали, что им не удастся отдохнуть, и
придется попеременно стоять на страже.
Первый день неимоверных усилий измучил рыцарство, и многие из них
должны были на время оставить свои места на валах, чтобы перевязать раны и
отдохнуть; день этот, правда, прошел счастливо, но он не нанес
неприятельским полчищам существенного ущерба и только довел до бешенства.
Для них не играла значительной роли потеря нескольких десятков и даже
нескольких сотен людей. Отброшенные со стороны речки, отступив с позором,
они пришли в ярость и собирались с новым упорством возобновить
наступление.
Вид трупов, лежавших на валах и под валами, пробуждал в толпе жажду
отмщения, и, унося их к себе, нападающие осыпали своих врагов угрозами и
проклятиями... По языческому обычаю трупы эти сжигались на кострах.
Наступившая ночь, хоть и не усмирила возбуждения толпы, но все же
принудила их сделать временную передышку.
На расстоянии выстрела из лука от валов развели огонь и расположились
так близко, что до замка долетали из их лагеря говор, шум, песни и грубая
ругань по адресу защитников.
Но в замке не сидели без дела. За целый день боя запасы бревен,
камней и стрел почти исчерпались, хотя всем раньше казалось, что их должно
было хватить надолго. В пылу сражения люди забывали о необходимости
экономии и часто бросали без нужды или делали промахи, и врагу удавалось
увернуться.
В городище оставалось уже небольшое количество бревен, досок и
камней, рассчитывали, главным образом, на деревянные строения и камни от
фундаментов. Старый Белина отдал вечером приказ разнести деревянные
постройки. Согнали народ, и при свете смоляных лучин, под наблюдением
досмотрщиков закипела работа. К утру надо было заготовить груды бревен,
досок, кольев и камней.
Если бы защита продлилась, пришлось бы уничтожить не только все
хозяйственные постройки, но и самый дом Белины, и жить под открытым небом.
Эта ночь прошла без сна и отдыха: надо было не спускать глаз с
внутреннего врага, чтобы они не имели возможности собраться вместе и
сговориться, и надо было сторожить на валах и у ворот, чтобы снаружи не
подкрался Маслав с своими людьми. В нижней горнице располагались на
короткий отдых по несколько человек, которых сменяли другие. Здесь
перевязывали раны и кормили воинов, старшие из них укладывались на полу,
чтобы дать отдых рукам и ногам.
В некоторых местах, где напор был сильнее, пришлось защищаться не
только стрелами и камнями, но также копьями и топорами. Когда чернь
карабкалась по трупам своих и достигла уже заграждений, иногда не успевали
вовремя сбросить бревно, и тогда приходилось сталкиваться с ними грудь с
грудью. Хватали друг друга за волосы и рубились топорами. Старый Лясота,
который по слабости здоровья был только на услугах у других, не выдержал,
кинулся в самую гущу врагов и был ранен.
В этот день почти все получили раны, но они были неопасны для жизни;
у многих были синяки и шишки от камней, но особенно болезненны были раны
от каменных стрел. У осаждавших количество раненых и сильно искалеченных
было гораздо значительнее. Всю ночь в обширном лагере заметно было
движение и какие-то приготовления. В палатке Маслава горел огонь, и все
время туда входили и выходили люди.
Во мраке ночи нападающие несколько раз пытались подкрасться к замку,
но защитники были наготове и встретили врагов градом стрел. Везде
расхаживали часовые. Этот страшный день, наверное, показался более
коротким для тех, которые провели его в пылу сражения, чем для бедных
женщин, вынужденных сидеть без дела и только тревожно прислушиваться к
отголоскам боя, пугаясь каждого более сильного шума. Услышав громкие
крики, все выбегали посмотреть, не прорвалась ли чернь в ворота и не
повалила ли рогаток. Служанки, которые должны были, несмотря на бой,
заботиться о приготовлении пищи для всех и разносить ее, постоянно
приносили тревожные вести, рисовавшие положение защитников в самом мрачном
свете, так что Кася и Здана, как более смелые, выбегали и сами старались
разузнать правду.
Девушка, казавшаяся такой тихой и спокойной в обычное время, теперь
превратилась в героиню, так что Спыткова не верила своим глазам и
несколько раз должна была приказывать ей бросить секиру, за которую она
хваталась.
А о том, что делалось со старым Белиной, мог бы рассказать только
тот, кто ходил бы с ним вместе. Его видели везде, где кипел самый яростный
бой. Он молча поднимался на валы и, размахивая своим огромным мечом,
который надо было держать обеими руками, рубил на обе стороны. Из одного
места он переходил в другое, где необходимо было его присутствие, и зычным
голосом подбадривал сражающихся и побуждал их к новым усилиям.
К вечеру он и сам, и большая часть его воинов едва держались на
ногах. Как подточенные, они бросались на землю, тяжело переводя дыхание и
набираясь новых сил. Теперь не было недостатка в пище и питье, часы
защитников были сочтены, для кого же было беречь запасы?
Вся надежда была на Провидение, как говорил отец Гедеон. Осажденные
могли выдержать еще день-два такой осады, но если бы она продлилась, ничто
не могло бы их спасти... Никто не смел говорить об этом громко, но все
сознавали это. Старшие украдкой ходили к исповеди и готовились к смерти.
Предчувствие близкого конца и решимость бороться до конца окружали
эту горсточку людей, усмехавшихся друг другу и не обнаруживавших своей
тревоги перед лицом смерти, ореолом какого-то величавого спокойствия.
Чтобы забыть о том, чем полна была душа, говорили о самых обыденных
вещах. Семья, жены, дети, опустошенные усадьбы предков стояли перед
глазами обреченных, но мужские глаза не смели проливать слез.
Ласково подшучивали друг над другом, показывали свои раны и
рассказывали о происшествиях этого дня. И только глаза их выдавали тайную
мысль, какою обменивались между собою римские гладиаторы:
- Мы обречены на смерть!
Всю ночь двери горницы оставались открытыми; одни выходили, другие
входили, прислушиваясь, едва успевали присесть или прилечь, как уже надо
было уходить.
Большая часть воинов приходила перевязать кровавые раны и угрюмо
молчала; покончив с перевязкой, искали места на соломе, чтобы прилечь и
расправить онемевшие члены.
- Вот, кому что назначено, тот не уйдет от судьбы, - говорил Лясота,
с улыбкой осматривая свои рубцы от старых ран. - Я лежал, как труп, на
поле битвы, был уже полумертв, но судьба оживила меня и направила сюда,
чтобы я мог здесь во второй раз умереть! Вытащили меня из Гдеча, где я мог
бы спокойно закрыть глаза и не страдать больше, а то здесь я только объел
Белину и все же должен погибнуть!
Белина тяжело вздохнул.
- Что там погибать! Нам старым, это еще ничего... А вот молодых жаль,
детей наших, девушек, сыновей.
- Пусть лучше они не видят того, что теперь делается, - раздался
голос одного из лежавших у огня.
Это говорил шляхтич из Познанских земель, по имени Потурга. Наверное,
он не проявлял большого рвения в бою, хотя вертелся повсюду, громко охал и
вздыхал и все критиковал. Подняв голову, он обратился к Белине.
- К чему еще защищаться? Ведь все равно дело проиграно!
Белина сердито отвечал ему:
- А что же по вашему? Лучше в петлю влезть, чем погибнуть от топора?
Просить у них пощады?
- Что толку биться, когда мы все равно не победили их?
- Ну, так умрем в бою! - весь дрожа от гнева, крикнул Белина.
