силезцам. Там...
Говоря эти слова, он взглянул на своего собеседника и вдруг запнулся.
Грох, хотя и жаловался на короля, но таких дерзких речей не мог похвалить.
Он многозначительно сдвинул брови, и Неоржа спохватился, что сболтнул
много лишнего. Стараясь исправить свою ошибку, он сконфужено улыбнулся.
- Вот, я болтаю, - произнес он, - вот, болтаю! Это потому, что я не
могу простить ему за лошадей! Они в Величке хорошо откормились бы!
Грох не дал себя ввести в обман этой переменой фронта.
- Напрасно вы о таких вещах говорите и вспоминаете об обиде, -
проворчал он. - О чем великополяне думают - это Господь их ведает, но
подобно тому как Винч из Шамотуль, будучи недоволен старым королем Локтем,
должен был раскаяться в этом и впоследствии был наказан дворянами, так
может случиться и с теми, которые попробуют восстать против Казимира, если
они на это осмелятся.
Неоржа стоял задумавшись.
- Разве он такой же сильный, как его покойный отец, - начал он
успокоившись, - воевать-то он не особенно способен... Ему бы только
строить и все переделывать. Он женщин любит, на охоту ездить, турниры
устраивать...
- В том-то и дело, что вы его не знаете, - произнес Грох, качая
головой. - Все это правда, но вся беда в том, что у него такая же железная
воля, как и у отца, да ум у него более хитрый и изворотливость большая.
Неоржа был очень удивлен, слушая эти слова и недоумевая, что он может
сделать против человека, характер которого ему не удалось определить; он
пожимал плечами.
- Каково нам будет, когда он все перевернет вверх дном и захочет
по-своему переделать, - сказал Грох, - это еще неизвестно, но он настоит
на своем, - со вздохом добавил судья, встревоженный слухами о своде
законов. - Нам придется плохо, - продолжал он. - Какое значение будет
иметь тогда судья? Вероятно, он урежет нам наши доходы... потому что он
больше заботится о мужике, о поселенце, о бедном темном люде, чем о нас и
о дворянах... Но что он решил то... и докажет! Я его знаю! А то, что вы
говорите о великополянах... то на это не особенно можно надеяться. Хотя
рыцарство и не особенно пожелает, но найдется какой-нибудь услужливый воин
в Венгрии...
Грох вздохнул, а Неоржа задумался.
- Если он захочет, то у него вскоре будет много русского люда, -
закончил судья.
Все, о чем он говорил, сильно подействовало на хозяина, который
печально молчал.
Так как все пиво было выпито, а хозяин хранил молчание, то гость
решил уйти.
Они довольно холодно расстались.
Неоржа взглянул вслед уходившему.
- Брешет! - произнес он про себя. - Дворяне что-нибудь да значат!
Посмотрим! Я ему этого не прощу и отомщу за стыд и за прогнанных лошадей.
Самое великое дело, которое должно было прославить его царствование,
Казимир хотел совершить в Вислице для того, чтобы почтить память своего
отца, имя которого связано с этим городом.
Покойный король два раза отбивал Вислицу от врага, там он молился и
оттуда он, едва подкрепив свои силы, предпринимал походы для приобретения
новых владений. Это место служило Локтю гнездом и приютом в тяжелые минуты
жизни, и он им очень дорожил, а потому нет сомнения в том, что король
руководился мыслями и воспоминаниями об отце, принявшись первым делом за
устройство этого города.
Он окружил его каменными стенами и стал строить здания из кирпича и
камня. Построили новый костел из теса на том же самом месте, где Владислав
молился во время своих бедствий.
Это был старый городок у устья реки Ниды, выделявшийся, как остров,
на возвышенности, кругом окруженный лугами, которые весною затапливались
водой. Топи и трясины с незапамятных времен были царством жаб, лягушек,
змей, ужей, кишевших там десятками тысяч. Старое предание гласило, что,
когда ксендз служил обедню в маленьком костеле, находившемся в предместьи,
и лягушки своим кваканьем ему мешали, он проклял их во имя Божие, и они с
тех пор начали вести себя тише.
Хотя Вислица, благодаря стараниям Казимира, была украшена каменными
зданиями, которым большая часть городов могла бы позавидовать, в ней
все-таки было очень много странного, оставшегося с незапамятных времен, о
происхождении которого старожилы не помнили.
Еще во времена язычества на этом холме поселились рыцари, окопались,
и там совершались такие кровавые дела, о которых окрестные жители
рассказывали чудеса. Но больше всего хранилось в памяти воспоминание об
этом маленького роста богатыре-короле Локте, о бедном изгнаннике, который
в течение полустолетия оказывал чудеса, пока не соединил в одно
распавшееся при Храбром королевство и не возложил корону на свою уставшую
голову.
Давно уже по всей земле ходили слухи, вызывавшие злобу и насмешки,
будто бы король хотел выкроить из всех старых законов один новый, общий
для всей Польши; рассказывали о том, что Сухвильк над этим работал и что
намеревались созвать в какой-нибудь город представителей от великополян и
малополян, и затем все эти писанные законы будут обнародованы, и все
должны будут руководствоваться и повиноваться им, а не прежними.
Несколько лет к этому готовились. Люди обыкновенно не любят
нововведений, а потому относились недоброжелательно к этому новшеству,
опасаясь нового закона, вместо старого, основанного на обычае, словесного,
неточного, который каждый мог понимать и разъяснять по своему усмотрению.
Судьи, подобно Гроху, больше всего были недовольны, находя, что
писанные законы являются для них унижением.
В то время в Польше не были убеждены в том, что осуществление идеи
короля о соединении всех земель в одно целое и о введении общего закона и
общей монеты, должно быть желательным для всех, так как оно увеличит силу
страны. Каждое отдельное владение защищало свой обычай, настаивало на нем
и старалось сохранить свою особенность.
Дворяне боялись, чтобы этот новый закон не уменьшил их власти над
мужиком, лишив их прав, к которым они привыкли с незапямятных времен.
Некоторая часть населения поселилась на основании немецких законов и,
вероятно, поэтому беспокоилась и опасалась, чтобы польский закон не
нарушил их независимости.
Одним словом, накануне вислицкого съезда, которому должны были
предшествовать еще другие съезды, страшное беспокойство овладело всеми.
Даже и духовенство не чувствовало себя в безопасности. Известный уже
нам Сухвильк из Стжельца, главный советник короля, его правая рука,
которому он поручил составление писанных законов, хотя и был племянником
архиепископа, да еще и духовным лицом, однако не особенно был любимым
духовенством. Его упрекали в том, что он больше занимался светскими
делами, чем делами церкви, что его больше интересовало государство, чем
служба Богу. Опасались, чтобы введение нового законоположения не урезали
старой свободы, которой пользовалось духовенство.
Собирались на съезды и на великое вече или сейм, созванный в Вислице,
не с радостью, а скорее с любопытством и обеспокоенные.
Некоторые говорили, что силой будут защищать свои прежние права;
другие сами еще не знали, как они поступят. Однако всякий, кто только мог
и хотел поддержать свое достоинство, собирался в Вислицу.
Мужики тоже промеж себя толковали о новом законе, не возлагая на него
больших надежд, так как они были убеждены, что дворяне и рыцари сильнее
короля, хотя они и верили в то, что Казимир о них не забудет.
Вядух после известного уже нам посещения короля, весть о котором
широко распространилась, и которое вызвало столько толков, расспросов и
зависти, притих и погрузился в работы в поле и хозяйстве, избегая встреч с
людьми, которые на него как-то странно глядели.
Неоржа, вначале преследовавший его, затем требовавший лишь
покорности, в конце концов оставил его в покое, ничего не добившись.
Экономы, очевидно получившие другие приказания, больше не трогали Вядуха,
а наоборот были с ним милостивы. История о причиненных ими убытках была
предана забвению, и Вядух не вспоминал о них.
Король как раз в это время был очень занят, а потому забыл о Вядухе.
Год продолжался поход против Руси, увенчавшийся большими
приобретениями Перемышля, Галича, Луцка, Владимира, Санока, Любачева,
Трембовли, а вместе с тем и богатой военной добычей, целыми возами
привезенной в Краков. Затем Казимир женился на немке, но лишь только он ее
привез в замок, тотчас же удалил из-за уродства и чужеземных обычаев.
Это непреодолимое отвращение, которое он питал к ней, подстрекаемый и
поддерживаемый, вероятно, его сестрой Елизаветой, потому что она была
заинтересована в получении польской короны для своего сына, лишало
Казимира всякой надежды на потомка мужского рода.
За это время он и дочку выдал замуж за Богуслава Щепинского в Познани
и дал ей богатейшее приданое. Затем обнаружилась измена Дашкова и его
приятелей, вызвавшая нападение татар на границы; после великой дружбы с
чехами пришлось с ними тоже сразиться, и Господь помог их победить.
За все это время Казимир редко бывал в Кракове и недолго оставался в
Вавеле, так что Вядух уже потерял надежду его когда-нибудь увидеть.
Так прошло несколько лет. Богну выдали замуж, Цярах тоже обзавелся
женой, которая его наградила сыном.
Вядух, не особенно состарившийся за это время, не хотел отказаться от
хозяйства и предаться отдыху. Как человек рассудительный, он выстроил
недалеко в лесу для сына и невестки отдельную хату для того, чтобы, как он
выражался, бабы не грызлись друг с другом. Гарусьница, хотя и очень любила
свою невестку, однако она сына еще больше любила и всегда находила в чем
упрекнуть молодца; поэтому гораздо лучше было, что они не всегда были
вместе.
Прожитые годы не особенно отразились на Лексе. Он, как и раньше,
ходил за плугом, принимался за молотьбу, когда нужно было, пробовал свои
силы, стараясь не отвыкнуть от работы... Он лишь к старости стал более
молчалив, но когда бывал в духе, то по-прежнему давал волю языку.
В 1317-м году была ранняя весна, потому что уже во время поста, лишь
только растаяли лед и снег, покрывавшие землю, Вядух начал готовиться к
посеву. Он находился в сарае вместе с Вонжем, где они осматривали плуг,
соху, борону, заступы и разные другие, тогда бывшие в употреблении,
хозяйственные орудия.
Вдруг он услышал на дворе возглас:
- Гей! Хозяин...
Вслед за этим раздался с порога хаты голос Гарусьницы:
- Куда ж он делся? Только что он был тут. Лекса! Отзовись!
На этот зов крестьянин вышел из сарая и, взглянув на ворота, увидел
всадника, лица которого он не мог разглядеть.
Хотя солнце своими слабыми лучами согревало землю, однако было
холодно, и голова прибывшего была закутана в капюшон, которые были тогда в
большом употреблении в Европе и у нас. Любившие наряжаться для красоты
носили их не с одной кистью, а с целым пучком.
Когда всадник повернулся лицом к хозяину, Вядух узнал в нем короля,
хотя и сильно изменившегося. Он не лишился прежних красивых очертаний
лица, ни его свежести, но на нем лежала печать грусти, тоски по счастью;
он как бы тяготился жизнью, стал более серьезным, постарел и был грустен.
Он по-прежнему был ласков и по-человечески разговаривал с
крестьянами, обращаясь с ними как с рыцарями или высшими должностными
лицами, но видно было, что его тяготит бремя, которое он нес.
Вядух низко склонился перед ним, упав к его ногам.
Король прибыл с небольшой свитой в сопровождении своего неизменного
спутника Кохана, охотников, нескольких собак; за ними везли соколов.
