овладеть тобою поработила его сознание полностью. Я не ошибся в своем
предположении. Он не смог спокойно смотреть, как вожделенную им женщину
берет кто-то другой.
- Скотина! - процедила Аристоника в адрес Мрачного гостя.
- Еще какая! - согласился он, подразумевая жреца. - И зачем он только
позвал на помощь мальчишку, приговорив его тем самым к смерти! Как и
должно было случиться, ревность взяла верх над инстинктом самосохранения.
Жрец стал отважен. Подобную отвагу я называю нечаянной. Людей отличает
именно нечаянная отвага. Они могут, сломя голову, броситься в битву и даже
заслонить собой товарища от летящей стрелы. Но это мгновенный необдуманный
порыв. Вырви человека из этой ситуации, дай ему время подумать, сделай
так, чтобы он смог осознать, что его ждет смерть, дорога в никуда. И в его
душе поселится страх...
- Ты говоришь так, потому что тебе хочется так говорить.
- Оригинальное замечание! - съязвил гость. - Ты, верно, пытаешься
возразить мне, что бывает, мол, ситуация, когда у человека есть время
обдумать вероятные последствия своего поступка, но он все равно находит в
себе мужество отважиться на него. Как Гармодий и Аристигон [афинские
аристократы, осуществившие покушение на тиранов Гиппарха и Гиппия],
пошедшие на смерть ради избавления отечества от тирана. Но разве ж это
смерть! Это завершение бренного бытия, превращенного в вечность. Они
променяли жизнь на посмертную славу и, надо признать, это был далеко не
худший обмен. Погибнуть на глазах сотен людей, с оружием в руках, зная,
что завтра все будут повторять твое имя. Кто бы помнил Гармодия, умри он
стариком в собственной постели? Кто помнил бы Аристигона? Погибнув с мечом
в руке, они вошли в народную память, став символом отваги и
самопожертвования. На такую смерть нетрудно отважиться. Страшна смерть
незримая. Страшна смерть медленная. Страшна смерть не отвратимая. Страшно,
когда ведаешь срок своей смерти - точно, вплоть до самого последнего
мгновения; поэтому-то люди боятся знать свою судьбу. Страшна смерть, не
оставляющая даже мизерного шанса на спасение. Ведь даже у приговоренного к
казни до последнего мгновения теплится надежда, что свершится чудо,
которое сохранит ему жизнь. Он верит в помощь бога, в провидение, в
милосердие Кира [согласно легенде Кир приказал пощадить побежденного им и
приговоренного к сожжению лидийского царя Креза, напомнившего победителю о
превратностях судьбы]. И поэтому смерть, хотя он к ней внутренне не
готовился, является для него неожиданностью. Надеясь на лучшее, он просто
не успевает как следует испугаться.
Бывает люди хвастают своим презрением к смерти, возводя его едва ли
не в добродетель. Но это не бесстрашие, это пресыщенность жизнью. Возроди
интерес к ней, дай вновь почувствовать вкус хорошего вина, сладость
первого поцелуя, прохладу и свежесть утреннего моря, а потом тихо шепни,
что эта жизнь кончается - и тот, кто кичился своим бесстрашием, завоет от
ужаса.
Страшна смерть, когда ты один на один с бездной. Бездной не морской,
та полна живых существ, одни из которых могут продлить жизнь, а другие -
подарить скорую гибель. Кроме того, там есть надежда на попутный ветер, на
случайный корабль, на дельфинов Орфея [Орфей - легендарный греческий поэт
и певец; согласно Геродоту, возвращаясь из Тарента в Коринф, был ограблен
моряками и, спасаясь, прыгнул за борт; находившийся неподалеку дельфин
подобрал Орфея и доставил его к берегу], наконец! Говоря о бездне, я
подразумеваю состояние, когда вокруг тебя ничто - ни море, ни твердь, ни
огонь, ни пустота. Ничто! И ты сидишь в крохотной капсуле и подсчитываешь,
когда закончится последний глоток воздуха. Вот в эти мгновения рождается
настоящий страх, сводящий с ума. Испытание одиночеством, неотвратимостью.
И никто не может преодолеть в себе этот страх. Никто! Ибо нет такой
смелости, которая не растаяла б перед неотвратимостью.
Это мой страх. Я использую именно этот страх, загоняя человека в
клетку из прутьев одиночества и неотвратимости. И тогда не требуется
вонзать в жертву меч. Она умирает от страха...
За окном посветлело. Появлялись розовые отблески зари. Огненные
шарики, висевшие над потолком, медленно погасли и растворились в воздухе.
В коридоре послышался мерный топот ног. Вошли четверо. Передний держал в
руке мертвую голову Зерона. В остекленевших глазах застыл страх.
- Вот, о чем я говорил. Неотвратимость! Никто не может уйти от
назначенной судьбы. И тогда рождается страх. Его убил страх.
Мрачный гость медленно поднялся с кресла и велел своему слуге:
- Брось.
Тот послушно разжал пальцы, и мертвая голова покатилась по полу.
Аристоника вскрикнула, заметив, что она не отрублена, а оторвана от тела.
- Это страх! - веско произнес Янус. Он извлек тяжелый мешочек и
бросил его на пол рядом с головой Зерона.
- Это совесть. Точнее то, за что ее покупают. Вы будете служить мне и
за страх и за совесть.
Одарив дрожащую пифию прощальным взглядом сквозь узкие щели забрала,
Мрачный гость стремительно двинулся вон из комнаты. Уже у двери он вдруг
задержался и спросил:
- А скажи честно, пифия, было бы чувство оскорбленного негодования,
овладей я тобой, сильнее, нежели чувство разочарования, которое ты
испытываешь сейчас?
Аристоника промолчало и отвернулась. Мрачный гость расхохотался,
сотрясая силой своего голоса забывшийся в тяжелом сне храм. Затем он
исчез. Слуги вышли вслед за ним.
В этот миг из-за гор выглянуло солнце и разом проснулись спящие люди.
Озадаченно поглядывая друг на друга, они терли наморщенные лбы, пытаясь
вспомнить, что же случилось с ними накануне. Но не могли этого сделать.
И в душе их рождался безотчетный страх.
ЭПИТОМА ШЕСТАЯ. ОТЦЫ И ДЕТИ. ОСТРОВ БЛАЖЕННЫХ
Котт, Бриарей и душой ненасытный в сражениях Гиес.
..................................................
.....................И Титанов отправили братья
В недра широкодорожной земли, и на них наложили
Тяжкие узы, могучестью рук победивши надменных.
Под-земь их сбросили столь глубоко, сколь далеко до неба
Ибо настолько от нас отстоит многосумрачный Тартар...
Гесиод, "Теогония", 814, 817-821.
Сюда невозможно было попасть ни по световому потоку, ни левитируя.
Так решил Зевс, создавая этот мир; мир, который не найти ни на одной
карте. Лишь немногие знали дорогу сюда - те, кто по воле Громовержца
уцелели в яростных вихрях Багряного моря, кого не тронули сторукие стражи.
Путь в этот мир начинался на берегу небольшой речушки, бегущей из
того же болотца, что и дающая забвение Лета. Здесь в зарослях плакучего
ивняка была спрятана небольшая лодка. Она не имела ни весел, ни паруса - в
них не было нужды. Надо было лишь сесть на сделанную из ясеневой доски
кормовую банку, оттолкнуться от глинистого откоса и отдаться на волю
течению.
Река извивалась меж холмами, стремительно меняя свой облик. Поначалу
все - быстрая стремнина и берега - было расцвечено яркими красками.
Изумрудно блестела трава, роняла лепестки пахучая сирень, на мелководье
плескались оранжевые кувшинки. Но чем дальше плыла лодка, тем все более
бесцветными становились краски природы. Трава принимала темно-осенние
оттенки, черемуха и кувшинки уступали место осоке и тине, на смену свежему
ветерку являлась болотная затхлость. Потом берега становились пепельными и
обрывались.
Река устремлялась в глубокий провал. Поток многократно убыстрялся, с
ревом неся лодку по узкому жерлу тоннеля. Чудилось, вот-вот и случится
катастрофа, и воду испятнают щепки, окрашенные кровью истерзанного об
острые камни человека. Но то было волшебная лодка, безошибочно избиравшая
безопасный курс.
Рев заключенной в темницу воды терзал слух путешественника
неисчислимое множество мгновений, а затем внезапно обрывался и лодку
вышвыривало на зеркальную гладь Багряного моря. Бездонные воды его,
пронизанные лучами фиолетового солнца, казалось были наполнены
застоявшейся кровью.
Влекомая таинственной силой лодка плыла по бесконечной морской
равнине. Как и прежде ею управляло провидение, пролагая курс по
замысловато-извилистой линии. И нельзя было не на шаг отступить от этой
черты - и слева, и справа суденышко подстерегали затаившиеся перед прыжком
вихри и громадные водовороты, наполненные чудовищами.
Преодолев множество опасностей, лодка приставала к обрывистому
скальному пику. Теперь нужно было привязать ее к медному кольцу, а затем
взобраться по вырубленным в камне ступеням наверх.
Вид, открывавшийся с вершины, был великолепен. Под ногами, сколько
мог объять взгляд, простиралась равнина, покрытая яркой зеленью.
Разлапистые макушки пальм чередовались с серебристой шевелюрой платанов,
квадраты сосновых и кедровых рощ рассекали цепочки стоящих подобно
богатырям коренастых дубов. То там, то здесь из хитросплетений листвы
выглядывала черепичная крыша, обрамленная жгутами плюща и дикого
винограда. Воздух был наполнен густыми сладкими ароматами, а звери были
доверчивы и дружелюбны.
Исходя из здравого смысла такой земли не должно было существовать -
слишком несхожа была эта идиллия с реалиями железного века - жестокого и
лживого; где тигры уподобились подлым гиенам, а человек стал хуже тигра;
где дубы плевались ядовитой пыльцой, а из всех трав пышно цвела лишь
цикута. Этого просто не должно было быть, но это было. Остров Блаженных -
кусочек Золотого века, созданный по воле Зевса. Здесь жили герои, при
жизни сравнявшиеся по доблести и благородству с богами. Судьбе не было
угодно одарить их бессмертием, но было бы несправедливым заключить их в
мрачный Тартар. Поэтому Зевс поселил их на этом клочке земли, созданном
божественной волей. Ахилл, Патрокл, Мелеагр, Идоменей - все они жили здесь
в неге и спокойствии. Здесь жил и Крон.
Глядя под ноги, чтобы не споткнуться, Зевс спустился с вершины скалы
и ступил на едва приметную тропинку, которая вывела его к небольшому
красивому особняку. Стены этого строения были выложены глазурованной
плиткой, черепичная крыша посеребрена, фасад украшали двенадцать колонн,
увенчанных статуями кариатид. Все это делало дом похожим на яркую игрушку,
но исполинских размеров.
В тот миг, когда олимпиец подошел к дому, Крон окапывал кусты
смородины на небольшом приусадебном участке. Зевс позаботился о том, чтобы
земля давала все необходимые для жизни плоды, но старый упрямец хотел
лишний раз доказать, что он не нуждается в подачках сына. Что же,
упрямство - удел слабых и проигравших.
Зевс приблизился к увлеченному работой титану и негромко кашлянул.
Тот не спеша воткнул лопату в землю и разогнул спину.
- Явился! - буркнул он, не поворачивая головы.
- Я же не вправе забывать о сыновнем долге, - манерно-почтительным
тоном заметил Зевс.
- Было время, когда ты позабыл о нем напрочь.
Зевс ухмыльнулся в бороду.
- Не заводись, отец. Опять этот скучный разговор. Угости-ка меня
лучше дынею. Они у тебя поистине восхитительны.
Эта невинная лесть тронула сердце титана, который гордился тем, что
сумел вывести сорт невиданно вкусных дынь с синеватой кожицей, подобных
которым не было в человеческом мире. Титан подобрел и наконец-то соизволил
повернуться к сыну.
- Выбирай какие нравятся и пойдем в дом.
Скрестив на груди руки. Крон терпеливо ждал, пока гость не освободит
