- Несколько дней.
- Это слишком долго. Царь рассчитывает получить твой ответ через пять
дней.
- Тебе хватит пяти дней, чтобы добраться до Суз?
Елмен усмехнулся.
- Ты верно забыл, что царь находится у Геллеспонта.
- Ах да, верно. - Леонтиад вернул ионийцу улыбку и взглянул на своего
помощника. - А что думаешь об этом ты?
Трибил был тоже себе на уме, недаром он жил в этом доме уже девятый
год, неизменно пребывая в милости. Он начал уклончиво.
- Конечно поддержать планы великого царя нам выгодно, но как
отреагирует на это чернь?
- Ясное дело как! - Леонтиад взялся за края перепелиной косточки и
переломил ее пополам. - Вот что с нами будет!
И в этот миг в разговор вмешался второй гость. Выяснилось, что он не
так уж плохо говорит по-эллински.
- Мне странно слышать подобные речи. Ты царь или не царь в своем
городе?
- Понимаешь... - пустился было в объяснения Леонтиад, но мидянин не
слушал его.
- Если ты царь, то должен заставить своих слуг повиноваться, если
нет, то зачем мы вообще ведем этот разговор?!
- Не горячись, Кадустат! - иониец пытался урезонить разошедшегося
товарища, но тот не умолкал.
- Я считаю, что Елмен делает большую глупость, обещая тебе власть над
Беотией, в то время как ты не в состоянии привести в покорность один
город. Я так и скажу царю, что по моему мнению ты не сможешь оправдать
возлагаемых на тебя надежд.
Елмен схватился за голову, услышав подобную бестактность.
- Замолчи! - Он начал быстро лопотать по-парсийски, объясняя, видимо,
своему напарнику к каким последствиям может привести это оскорбительное
для беотарха заявление. Мидянин постепенно успокоился и кивнул головой.
Елмен повернулся к Леонтиаду.
- Высокородный беотарх, мой товарищ просит у тебя извинения за
произнесенные им слова. Он плохо знаком с вашими обычаями и полагал, что
твоя власть... - Иониец запутался и поспешил завершить речь. - В общем, он
погорячился.
Леонтиаду было наплевать на то, что наговорил ему высокомерный
мидянин. Ему случалось выслушивать куда более неприятные вещи. И при этом
с лица его не сходила улыбка. Принимая решение, он слушался не эмоций, а
холодного расчетливого ума. Конечно же слова мидянина задели его, однако
он бы не придал им никакого значения, если бы не одно но. Вернувшись к
себе, мидянин повторит эти слова царю и тогда Леонтиаду не придется
рассчитывать на милость Ксеркса после покорения им Эллады. Кроме того,
мидяне невольно скомпрометировали его своим приездом. Кто может
поручиться, что проафински настроенные гоплиты не пронюхали о приезде
странных купцов и не попытаются схватить послов на выезде из города. Лично
Леонтиад не был уверен, что этого не случится. А если вдруг это
произойдет, то он обречен. Фиванцы не простят своему беотарху закулисных
переговоров с посланниками Ксеркса. Быть может ему и удастся бежать из
города, но его имущество подвергнется разорению, а сам он станет безродным
изгнанником, подобно афинскому тирану Гиппию и многим другим, осмелившимся
противопоставить себя воле граждан. Быстро прикинув все за и против,
Леонтиад решил не принимать извинений. Он сделал оскорбленное лицо и
процедил:
- Как вы понимаете, господа, после подобного оскорбления, нанесенного
мне, я не могу больше вести с вами переговоры. Более того, я не желаю,
чтобы вы оставались в моем доме. Вы должны немедленно покинуть его. Мой
помощник проводит вас до Аулиды.
- Но послушайте, - начал Елмен.
- Нет! - отрезал Леонтиад. - Я не желаю вас более слушать и не хочу
иметь никаких дел с мидийским царем и его слугами. Фивы выступят на
стороне эллинского союза. Я больше не задерживаю вас, господа. Желательно,
чтобы вы покинули город еще затемно, иначе мне придется сообщить о вашем
визите городскому совету, а мне не хотелось бы выдавать тех, кто мне
доверился.
Огорошенные столь внезапным поворотом событий, послы более не
пытались возражать. Лишь Кадустат злобно процедил:
- Это тебе еще припомнится!
Быстро собравшись, мидяне покинули Фивы. Трибил сопровождал их.
Путь от Фив до порта Аулиды равен ста пятидесяти стадиям. И была
глубокая ночь.
Трибил вернулся на рассвете.
Аристократ должен заботиться о продолжении рода. Поэтому вполне
естественно, что Леонтиад был женат. Тебесилла стала его супругой, когда
ей было всего четырнадцать. Молодость обычно привлекает хотя бы уже тем,
что невинна. Но это очарование проходит в считанные дни, как только
женщина теряет непосредственность и стыдливость, столь красившие ее
прежде. А тем более, когда она рожает ребенка и начинает посматривать на
мужа взглядом извозчика на раз и навсегда приобретенную лошадь. Взгляд
этот бывает у каждой жены; на первых порах это приятно, но затем начинает
раздражать. И тогда мужчине хочется убежать из дома и упасть в объятия
женщины, которая может быть и робкой, и пылкой, и нежной, и грубой, но
естественной, а главное - не смеет предъявлять на него никаких прав.
Леонтиад начал регулярно покидать супружеское ложе через три месяца
после рождения сына. Влиятельному и богатому беотарху было нетрудно найти
женщину. Конечно, фиванские гетеры не шли ни в какое сравнение с
афинянками или эвбиянками, но их общество было куда приятнее, чем ночь,
проведенная с Тебесиллой. А кроме того в его распоряжении были не менее
сотни молодых рабынь, любую из которых он мог сделать своей наложницей.
А затем он нашел ту, которая заменила ему и жену, и наложниц, и
гетер. Она досталась беотарху совершенно случайно. Как и подобает
истинному аристократу Леонтиад не покупал рабов на рынке. Предпочтительнее
иметь дело с рабами, рожденными в твоем доме, рабами в четвертом
поколении, которые не помышляют ни о сопротивлении, ни о бегстве, и
счастливы, когда хозяин удостоит их благосклонного взгляда. Эти рабы
никогда не знали свободы, а значит не тоскуют по ней. Поэтому у Леонтиада
работали лишь потомки тех, кто были рабами еще у прадеда беотарха.
Он попал на аукцион рабов из-за оплошности Трибила. Купленный им
хозяину хитон оказался сшит из недостаточно тонкой ткани. Изругав
помощника, Леонтиад лично отправился на рынок, решив заодно посмотреть
оружие и благовония. Он уже купил все что хотел и собирался возвращаться,
как вдруг его внимание привлек визгливый голос аукциониста, выкрикивавшего
необычно высокие цены.
- Четыреста драхм! Четыреста двадцать! Четыреста пятьдесят! [драхма -
серебряная монета в Древней Греции; вес 4,36 грамма]
Четыреста пятьдесят драхм? Столько мог стоить только очень хороший
работник. Леонтиад решил, что следует взглянуть на раба, за которого
предлагают такую цену. Уж не сам ли Эзоп вернулся из Тартара, чтоб быть
проданным на невольничьем рынке в Фивах?
Любопытствуя, Леонтиад подошел к помосту, на котором выставлялись
рабы. Продавалась женщина. Аристократ поморщился и хотел было уйти, но в
этот момент цена подскочила до восьмисот драхм. Беотарх заинтересовался
всерьез. Он протолкался поближе и принялся рассматривать рабыню.
Она не была похожа ни на одну женщину, когда-либо виденную
Леонтиадом. Иноземка родом, она привлекала своеобразной диковатой
красотой. Чуть широкие скулы, зеленоватые глаза, мягко очерченный рот.
Идеальные пропорции фигуры были столь очевидны, что аукционист даже не
стал срывать с нее ветхую, порванную во многих местах тунику.
Видно Леонтиад слишком пристально рассматривал девушку, потому что
она вдруг остановила свой взгляд на нем. В ее глазах были страх и
беззащитность и еще столь редкая у женщин гордость. Леонтиад понял, что
она легко покраснеет от нескромного взгляда, но найдет в себе силы
умереть, если назначенная судьба покажется ей ненавистной. Это было
восхитительно!
- Тысяча драхм! - заорал у него над ухом смазливый жирный малый из
рода Архиев, про которого беотарх точно знал, что он увлекался мальчиками.
- Тысяча сто!
- Тысяча двести! - вновь заорал Архий. Он явно не собирался
сдаваться.
Цена была слишком высокой. За такие деньги можно было купить пять или
шесть великолепных, обученных ремеслу рабов. Любители женских прелестей,
заворчав, сдались.
- Кто даст больше? - выкрикнул аукционист, обводя глазами притихшую
толпу. - Желающих нет? Тогда...
- Талант! [талант - денежная единица, равная 6000 драхм] - негромко
сказал Леонтиад.
Покупатели ахнули. Подобная цена была немыслимой даже для самых
состоятельных купцов. Но даже и рискни они перебить ее, им все равно было
не под силу тягаться с первым богачом Беотии, который ради удовлетворения
своей прихоти мог назвать и вдесятеро большую цифру. Толстяк Архий
отступился, как и прочие.
Один из слуг беотарха немедленно побежал к казначею за деньгами, а
Леонтиад тем временем рассматривал свою покупку. Вблизи девушка казалась
еще более привлекательной и беотарх подумал, что она не наскучит ему по
крайней мере месяц. Он ошибся. Он не мог насытиться ею уже третий год.
Елена - так ее звали - была поначалу столь пуглива, что в первую ночь
он даже не решился взять ее. Девушка дрожала всем телом и Леонтиад вдруг
пожалел ее и сам себе удивляясь ушел из опочивальни. Наутро он приказал
Елене собираться. Они поехали в горы и остановились в домике, где жили
рабы, пасшие овец. Очутившись на приволье, Елена осмелела, а ее красота
расцвела еще пуще.
Она едва понимала язык эллинов и Леонтиад с большим трудом выяснил,
что ее дом прежде был на севере - там, где начинаются земли гипербореев.
- Надо же! - засмеялся фиванец. - Нашел себе дикарку!
В ту ночь она впервые пришла в его объятия. Хотя позднее подобные
ночи повторялись многократной приносили не меньше наслажденья, но первую
он помнил всегда. Это было какое-то любовное безумство, наполненное
нежностью и страстью. Такого, верно, не испытывали и боги.
С тех пор Елена жила в его доме и он постоянно ловил себя на мысли,
что случись ему вновь совершать подобную покупку, он не задумываясь отдал
бы за нее половину своего состояния.
Эту ночь он не собирался проводить в ее объятиях, полагая, что будет
занят переговорами с царскими посланниками. Но теперь, когда мидяне уже
скакали к своему кораблю, он решил отправиться в покои возлюбленной. Ссора
с гостями завела его, а выпитое вино ударило в голову и беотарх с холодным
любопытством прислушивался как в нем вскипает поднимающаяся из глубин души
злоба.
Дверь в опочивальню он открыл ударом ноги. Елена, услышав стук,
проснулась. Чуть припухлое от сна лицо поднялось над подушкой. Тусклый
свет одиноко стоявшей у изголовья свечи положил крохотные шрамы теней под
скулы.
- Что с тобой, милый?
Не говоря ни слова, Леонтиад сорвал с нее легкое покрывало и
навалился сверху. Сегодня он не был склонен предаваться нежностям. Ему
хотелось убивать и насиловать. И он убивал и насиловал. Должно быть она
почувствовала его настроение и не сопротивлялась, но когда он оставил ее,
в уголках зеленых глаз застыли слезы. Увидев их, Леонтиад мгновенно
пожалел о том, что сделал. Но какая-то часть его кричала: мужчине нужно
насилие, он время от времени должен ощущать как трепещет жертва.
Должен!
- Не забывай, что ты моя рабыня! - грубо напомнил беотарх.
Он заснул, а Елена до утра не сомкнула глаз, размышляя над тем как
отомстить похрапывающему рядом мужчине. Ведь она была родом из племени
кельтов, а кельты не прощают обид.
Бойтесь мести оскорбленной женщины!
