зажимая подмышкой коробку с рваными ботинками. Побежал от людских лиц,
от продавцов, от менеджеров, от надписи "КОЗЛЫ" и от всего, что смеялось
ему в спину, хлопая себя по ляжкам потными ладонями...
Остановился Костя уже на каком-то пустыре. Лицо
замерзло. Было холодно и гадко. Возбуждение, гнев, жалость сменились
глубокой апатией и глубоко запрятанным отвращением к себе. Он побрел,
медленно размазывая жидкие дорожки на лице, вдоль каких-то камней,
непонятных ям и неизвестно откуда взявшихся памятников. Что они делают
тут? Какой-то пустырь, странно. Потом Костя понял, что это совсем
не пустырь, а очень старое кладбище. Старое, заброшенное, изрытое
не известно кем, с поломанными надгробиями и оскверненными
могилами. Костя шел, пиная попадавшиеся на пути банки и оскальзываясь на
редких льдинках.
В голову лезли различные воспоминания, которые память долго копила в
своих запасниках и вот сейчас улучила момент, чтобы выплеснуть всю их
замшелую мерзость.
Костя видел себя школьником, который с Судорожной гримасой на
лице собирает раскиданные тетрадки, а кто-то другой, маленький и
нагловатый, давит его очки ногой. Осколки брызжут во все стороны, а
Костя сидит у стены и ничего не делает, даже не плачет. Потом Костя
увидел, как он на своем первом серьезном свидании напился и был бит
двумя здоровыми жлобами. После чего долго отлеживался в какой-то канаве,
бултыхаясь в грязи и гнилой воде. Институт прошел перед его глазами,
как одно сплошное унижение. Преподаватели смотрели, вернее совсем не
смотрели на него. Эдакое пустое место. Хотя, с другой стороны, "букварем"
и "ботаником" Костя не был. Скорее просто неудачником. Неудачи
преследовали его постоянно. Хамы чувствовали в нем свою законную
жертву, любое мелкое жлобство видело "способ для самоутверждения", женщины
не видели в нем мужчину, они бросали его быстро и без сожалений, легко, как
надоевшую одежду. Ноги вывели Костю за ворота кладбища. Он кинул в
руки ближайшего попрошайки свои ботинки и, чувствуя как замерзают ноги
в старой изношенной обуви потащился, к ближайшей остановке автобуса. Но
не дошел. Завернув за угол, он почувствовал такой резкий приступ
отвращения к себе, что его вырвало. И так продолжалось до тех пор, пока
его желудок полностью не освободился от скудного завтрака.
С позеленевшим лицом, задыхаясь, Костя отошел несколько шагов и
присел на корточки у изношенной временем стены из серого известняка.
Голова свесилась, сознание помутилось...
Очнулся Костя, ощутив, как что-то засовывают ему в руки. Он поднял
голову и увидел, что на ладони у него лежит десятка. "Теперь еще
и милостыню подали..."- тупо удивился он. Туго соображая, Костя
повернул голову вправо и увидел удаляющуюся спину ангела. Белоснежные
крылья развевались у него за спиной, от всего образа исходило сияние, а
в воздухе чувствовался чудный аромат и явственно слышались удаляющиеся
песнопения.
Костя вскочил и кинулся следом. И почти догнал, когда увидел, что
крылья - это всего лишь белоснежный плащ, а под ним скрываются
черные, покрытые шерстью ноги, оканчивающиеся тяжелыми раздвоенными
копытами. Пахнуло какой-то дрянью и в воздухе раздался громкий рев.
Затем Костю сильно швырнуло на стену. И последнее, что он увидел,
перед тем, как выключился свет, это удивленное лицо обладателя
белоснежного плаща. Обычное лицо, с бородкой и большими удивленными глазами.
Над головой было все то-же серое небо, что было и раньше. Все
как всегда с одним только отличием - правая половина лица и левая
нога болели. Костя потрогал лоб обнаружил, что из разодранной брови
идет кровь. Ногой шевелить было больно, но скорее всего переломов
не было. Какое-то лицо наклонилось над ним. Бритые щеки, бритая
голова, мощный подбородок и грубый слегка гнусавый голос.
- Ну ты, блин, дал! Совсем что-ли тронутый? Ты что ж, сука, под
колеса-то лезешь? Если тебе, скотина, своя жизнь не дорога, так зачем
машину-то портить!? Эй, ты вообще как? Придурок...
- А? Извините... - Костя попытался сесть, ему помог бритоголовый
водитель автомобиля. - Я... Я плохо себя чувствую. Мне... Извините.
- Извините... Хренли мне от твоего извиненения? Ты глянь, что
наделал!
Костя посмотрел. На правом крыле серебристого форда
красовалась чудная вмятина, которая, не разбирающемуся в автомобилях
Косте, показалась легкой царапинкой.
- Но это ведь не страшно!? - неуверенно сказал он.
- Не страшно!? - завелся водитель. - Ты хоть знаешь, быдло, сколько
такое крыло стоит. Я ж тебе не лошина с рехтованным крылом катать. Это ж
менять надо!
- Извините... - Костя все еще прибывал в том же трансе, что и до
наезда. Все казалось ему несколько иллюзорным.
Вскоре водитель понял, что добиться чего-либо от Кости невозможно и
отвалил. Небольшая толпа, собравшаяся вокруг, рассосалась, а Костя
все стоял, прислонившись к стене и думал о том человеке, подавшем
ему деньги. Порывшись в кармане Костя достал ту самую десятку.
Он не помнил, как и кто положил ее ему в карман. Вероятно, он же
сам это и сделал. С купюры на него взирал, с явным недовольством, какой-
то человек.
Поймав себя на мысли, что, стоя в таком виде и с жалкой десяткой в
руках, он скоро дождется еще новой милостыни, Костя пошел домой. На его
лице, под коркой запекшейся крови, явственно читалась решимость.
Словно вся мерзость его существования наконец осталась где-то
позади и ледяное спокойствие снизошло на него, подобно непробиваемому
панцирю.
Дом встретил Костю все тем же теплом и одиночеством. Костя
пообедал, налил ванну и минут тридцать, почти ничего не чувствуя, сидел в
теплой воде. Выбравшись из ванной, он выпил несколько рюмок коньяку и
немножко посидел на старой деревянной табуретке посреди комнаты.
Последующие действия Костя выполнил, как в тумане. Он встал на
ту самую табуретку, на которой только что сидел, снял люстру, вдел в
крюк веревку и крепко затянул. Снимая люстру он оборвал провода,
и теперь оголенные концы сомкнулись, вспыхнула яркая искра, и комната
погрузилась в полумрак. Перегорели пробки. Это происшествие нисколько
не повлияло на Костины действия. Он аккуратно скрутил петлю и затянул
ее на своей шее. На стене перед Костиным лицом тикали часы. Секунды
срывались с острого кончика секундной стрелки и проскакивали мимо.
Свет в комнате изменился и стал каким-то темно-бордовым. Тени затеяли
свистопляску, словно за окном кто-то безумный прыгал с ярким фонарем и
освещал комнату неровными вспышками. Тень Кости - тень висельника,
промчалась через всю стену и вновь появилась в левом углу. Потолок
стал темнеть и на пол начали падать тяжелые мутные капли какой-то темной
жидкости. Костя, стиснув зубы, наблюдал за всем этим непотребством и
тяжело дыша все туже затягивал у себя на шее веревочную петлю. Сквозь
шум в ушах он услышал смех, визг, скрежет... Что- то мучительно
поднималось из глубин Костиной души. Какое-то ненужное желание, которое
он уже пережил. Пережил и забыл!!! Вот оно все выше, выше...
"ЖИИИТЬ!! Я ХОЧУ ЖИИТЬ!!!" Кричал не он, не Костя. Кричало то,
другое, что поднималось изнутри. И понимая, что все его планы могут
рухнуть, Костя шагнул вперед. Шагнул в вязкую путоту безвременья.
На голову посыпалась труха и мелкие камушки. Узкая веревка
больно врезалась в горло. Повинуясь инстинкту, Костя вцепился руками в
петлю, стараясь оттянуть неизбежный конец. Ноги барахтались в пустоте, тщетно
стараясь найти опору. Он все дергался и дергался, жгло горло, горели
легкие, но Костя все не умирал. Секунды, прежде резво шнырявшие вокруг, вдруг
застыли. Часы остановились, тени замерли. Напряженные, выпученные,
налитые кровью глаза Кости смотрели на этот ужас и не могли закрыться.
И вот он услышал смех. Тихий. Даже не смех, а эдакое подхихикивание. Оно
звучало оттуда, откуда секундой ранее что-то пыталось выбраться наружу.
Хотело жить. Изнутри.
- Жить. Я хочу жить. Не так, как ты. Если я все налажу, ты выпустишь
меня? Ведь ты тоже хочешь жить, - произнесло приговор Нечто, слова
произносились с некоторым шипением.
- Дааааа!!! - Крутясь в круговороте тьмы, света, дурноты и темно-
багрового сумрака, Костя желал только одного - прекратить это.
Прекратить эти невероятные и невыносимые страдания, как угодно, но только
прекратить.
- Хорошо, - голос прозвучал более явственно и с явным наслаждением,
растягивая гласные, - хорошо! Время, иди!
Раздался громкий треск. Веревка, на которой мучился Костя, лопнула,
и он с грохотом рухнул на пол. И уже на полу, захлебываясь рвотой
и желанием дышать, он понял, что совершил нечто невозможное,
неправильное, ужасное. Понял, что снова проиграл, что его снова
подло обманули. Его обмануло время, обмануло собственное тело и
обмануло мироздание.
А потом он встал и с хрипом втянул в себя воздух.
Шея представляла из себя сплошной синяк. Багровая река
перечеркивала кадык в обрамлениии темно-синих берегов. Болело неимоверно.
Костя не ел, не шевелился и не говорил. Все это время он тихонько сидел
дома, в спальне, и лишь изредка вставал, чтобы приложить к шее
компресс или осторожно выпить чашку бульона. Костя старался не думать о
своем поступке и о том, что случилось. Каждый раз, когда память
подсовывала ему эти воспоминания, ту багровую тьму, вспышки света и
голос изнутри, Костю начинало трясти. Но вместе с тем, вместе со страхом и
дрожью он чувствовал какое- то наслаждение, наслаждение от того, что жив. Жив
и почему-то не одинок. Хотя в квартире по-прежнему было тихо, пусто, тепло
и одиноко.
Вскоре боль спала и появилась возможность есть. Вместе с этой
возможностью Костя ощутил жуткий голод. Страстно захотелось мяса. Перед
глазами явственно плясала крепкая отбивная с косточкой и гарниром из
жареной картошки. С трудом сглатывая обильную слюну, Костя залез в
холодильник. В его необъятной пустоте лежали какие-то консервы, некоторое
количество яиц, сыр. Больше ничего. В кладовой нашлось немного картошки.
Мяса не было. "Плохо, - подумал Костя, - Придется идти в магазин."
Замотав горло шарфом и подняв воротник, Костя достал из тайничка
последние деньги и вышел на улицу. Было морозно, но солнечно. "Когда я
последний раз видел солнце? - спросил сам себя Костя и сам же себе и
ответил, - Давно." На его памяти постоянно было пасмурно, тучи, дожди...
Разве что в детстве. Несколько раз...
Костя расслабился и даже заулыбался, впервые в жизни не заботясь о
том, как он выглядит, стоя на улице и улыбаясь во весь рот.
И тут его мысли были довольно грубо прерваны. Его
толкнули. Даже не плечом, а предплечьем. Потому что плечо
располагалось где-то значительно выше...
Здоровяк, буркнув что-то неодобрительное, попытался пройти в
