выдумывать какую-то особенную манеру звонить в дверь, все и так
знали, что это он. Декабрь выдался жаркий, дождливый, Делия как
раз готовила крепкий апельсиновый ликер, и они пили его,
радостные, пока за окнами бушевала гроза. Старики Маньяра
попробовать ликер отказались, уверяя, что им будет от него
плохо. Делия не рассердилась, но, словно вся преобразившись,
затаив дыхание следила за тем, как Марио сосредоточенно цедит
из крошечной сиреневой рюмки жгуче пахнущую ярко-оранжевую
жидкость. "Бросает в жар -- умираю, но вкусно", -- приговаривал
он. Делия, вообще говорившая мало, когда была довольна,
заметила: "Я сделала его для тебя". Старики глядели на нее,
словно желая прочесть в ее глазах тайну рецепта, мельчайшие
подробности двухнедельной метаморфозы.
О том, что Роло нравились ликеры Делии, Марио узнал по
нескольким словам, оброненным стариком Маньяра, когда Делии не
было в комнате: "Она часто готовила ему напитки. Но Роло боялся
за сердце. Алкоголь вреден для сердца". После такого
деликатного намека Марио теперь понимал, откуда взялась та
свобода, с какой Делия себя держит, с какой садится за пианино.
Он едва не решился спросить у стариков, что нравилось Гек-тору,
чем -- сладким или ликерами -- угощала Делия Гектора. Он
подумал о конфетах, которые Делия снова пробовала делать и
которые сушились сейчас разложенные рядами на полке в комнате
перед кухней. Что-то подсказывало Марио, что конфеты у Делии
получатся необыкновенные. После неоднократных просьб он
добился: она разрешила ему попробовать штучку. Он уже собирался
уходить, когда Делия принесла ему на пробу конфету, белую,
воздушную, в мельхиоровой розетке. Пока он медленно жевал
конфету -- пожалуй, чуть горьковато, редкое сочетание привкуса
мяты и мускатного ореха, -- Делия стояла, скромно потупясь.
Похвалы она решительно отклонила; это была всего лишь проба,
пока еще совсем не то, чего она хочет. Однако под конец
следующего визита -- тоже вечером, когда прощальные сумерки уже
сгустились вокруг пианино, -- она дала ему попробовать еще.
Чтобы отгадать вкус, Марио должен был закрыть глаза, он
подчинился и не сразу угадал легкий, едва уловимый вкус
мандарина, исходящий из самой глубины шоколадной массы. Что-то
мелко похрустывало на зубах, ему так и не удалось уловить вкус,
но все равно было приятно почувствовать хоть какое-то
сопротивление в этой вязкой сладкой мякоти.
В результате Делия осталась довольна, сказала Марио, что
вкус, как он его описал, похож на то, чего она добивается.
Однако предстояли еще пробы, надо было отладить все тонкости.
Старики сказали Марио, что Делия совсем не подходит к пианино и
целыми часами возится то с ликерами, то с конфетами. В их тоне
не слышалось упрека, но и довольны они тоже не были; Марио
догадался, что их расстраивают расходы Делии. Тогда он
потихоньку попросил у Делии список всех необходимых
ингредиентов. В ответ она сделала то, чего никогда не делала
прежде: обвив руками его шею, поцеловала в щеку. Губы ее чуть
пахли мятой. Марио прикрыл веки, чувствуя, что его неудержимо
тянет еще раз, с закрытыми глазами, просмаковать запах и вкус.
И поцелуй повторился, уже более долгий, с легким стоном.
Он не помнит, ответил ли на поцелуй; скорее всего, просто
стоял, безвольно, молча, впивая запах и вкус Делии, в полутьме
зала. Потом она играла на пианино, как еще не играла никогда, и
попросила его прийти завтра. Никогда она еще не говорила с ним
таким голосом, никогда они еще так не молчали. Старики что-то
заподозрили, потому что ворвались в залу, потрясая газетами,
где сообщалось о летчике, пропавшем без вести над Атлантикой.
Кто-то зажег свет, и Делия рассерженно встала из-за пианино;
Марио на мгновение показалось, что в ее движениях мелькнуло
что-то отчаянное, бешеная поспешность, с какой тысяченожка
убегает от света по стене. Стоя в дверях, она судорожно двигала
руками, но потом, словно пристыженная, вернулась в комнату,
исподлобья глядя на стариков; она глядела исподлобья и
улыбалась.
Спокойно, как о чем-то окончательно ясном, думал в тот
вечер Марио о том, как хрупок покой Делии, постоянно тяготимой
памятью о двух смертях. Что ж, Роло -- еще куда ни шею; но
смерть Гектора переполнила чашу, это был тот последний толчок,
от которого зеркало разлетается вдребезги. От прежней Делии
остались ее утонченные увлечения, хитрая возня с кулинарными
рецептами и животными, ее отношения с простыми незаметными
вещами, тяга к ней бабочек и кошек, аура ее медленного, как бы
угасающего дыхания. Он поклялся окружить ее безграничной лаской
и заботой, на долгие годы увезти в мир целительно светлых
комнат и парков, далеких от печальных воспоминаний; быть может,
ему не стоило и жениться на Делии, а просто длить эту
безмятежную любовь до тех пор, пока она окончательно не
убедится, что в облике третьего жениха с ней рядом идет вовсе
не смерть, а жизнь.
Когда он стал приносить Делии экстракты и эссенции, то
решил, что старики обрадуются, напротив, они стали дуться,
глядели молча, косо, и все же под конец смирялись и уходили,
особенно когда наступало время проб, всегда в зале, почти в
полной темноте, и надо было закрывать глаза, чтобы определить
-- после стольких колебаний, ведь речь шла о тончайших вкусовых
оттенках, -- на что похож новый кусочек сладкой мякоти, новое
маленькое чудо на мельхиоровой розетке.
Вознаграждая внимание Марио, Делия соглашалась пойти
вместе в кино или прогуляться по Палермо. Старики выражали ему
все большую, понимающую благодарность всякий раз, как он
заходил за ней в субботу вечером или в воскресенье утром. В то
же время он заметил, что Делия страшно недовольна, когда
старики остаются дома одни. Хотя и рядом с Марио она не
скучала, но когда им случалось выходить вместе со стариками,
веселилась от души, как в тот раз, когда они вместе ходили на
Сельскохозяйственную выставку, просила купить ей пастилок и
благосклонно принимала в подарок игрушки, которые на обратном
пути не выпускала из рук, разглядывая их пристальным,
немигающим взглядом. Свежий воздух хорошо на нее действовал;
Марио заметил, как посвежела ее кожа, стала уверенней походка.
Было жаль, что по вечерам она вновь возвращается к своим
опытам, замыкается над бесконечными операциями с весами и
щипчиками. Теперь конфеты поглотили ее настолько, что она
совсем забросила ликеры; теперь она уже почти не давала
пробовать новые образцы, не делилась удачами. Старикам на пробу
она вообще ничего не давала; Марио безосновательно предполагал,
что старикам просто не нравится любой новый вкус; они
предпочитали обычную карамель, и, когда Делия оставляла на
столе коробку, не предлагая и в то же время как бы предлагая им
попробовать, они выбирали самые простые по форме, те, что уже
пробовали, а некоторые конфеты даже разрезали, чтобы проверить
начинку. Марио забавляло глухое недовольство, с каким Делия
сидела за пианино, ее притворно безразличный вид. Было заметно,
что у нее есть для него новости, в последний момент она
приносила с кухни мельхиоровую розетку; однажды уже успело
стемнеть, пока она играла, и она позволила Марио проводить ее
на кухню -- посмотреть новые конфеты. Она зажгла свет, и Марио
увидел спящего в углу кота и тараканов, стремительно
разбегавшихся по плиткам пола. Он вспомнил кухню в своем доме,
матушку Седесте, посыпающую вдоль стен желтый порошок. В тот
вечер у конфет был вкус мокко и необычный соленый привкус (там,
где сам вкус уже, казалось, кончался), словно утаенная в самой
глубине слезинка; глупо было думать, но он подумал о тех
слезах, о той ночи, когда Роло плакал у дверей.
-- Рыбка грустит, -- сказала Делия, указывая на большой
стеклянный сосуд с камушками на дне и искусственными
водорослями. Розовая, полупрозрачная рыбка дремала, мерно
открывая и закрывая рот. Ее холодный глазок глядел на Марио,
как живая жемчужина. Марио показалось, что глаз тоже соленый,
как слезинка, растаявшая у него во рту.
-- Надо поскорей сменить воду, -- подсказал он.
-- Незачем, она уже больная и старая. Завтра она умрет.
Слова эти как будто вернули Марио к самому худшему, к
скорбной, траурной Делии первых дней. Все это было еще так
близко: роковая ступенька и пристань, фотографии Гектора среди
чулков и летних юбок. Засушенный цветок с похорон Роло был
приколот к картинке на обратной стороне дверцы платяного шкафа.
Перед уходом он попросил ее выйти за него замуж осенью.
Делия не ответила, опустила глаза, внимательно разглядывая пол,
словно ища прятавшегося между паркетинами муравья. Они никогда
еще не говорили об этом, казалось, Делия хочет свыкнуться с
мыслью, прежде чем ответить. Внезапно выпрямившись, она
взглянула на Марио, глаза ее блестели. В эту минуту она была
очень красива, губы дрожали. Она повела рукой, словно открыла
невидимую в воздухе дверцу, и что-то загадочное, почти
волшебное было в ее жесте.
-- Теперь ты мой жених, -- сказала она. -- Что ж, это
совсем другое дело.
Матушка Седесте выслушала новость, не сказав ни слова,
отставила утюг и весь день не показывалась из своей комнаты,
куда один за другим входили братья Марио и выходили с
вытянувшимися лицами и пустыми пузырьками из-под гесперидина.
Марио пошел на футбол, а вечером отправился к Делии с букетом
роз. Старики Маньяра встретили его в зале, обняли, наговорили
всякой всячины, не обошлось без бутылки портвейна и пирожных. В
обращении их появилось что-то родственное и одновременно
отчужденное. Теперь они были уже не просто друзьями и глядели
на Марио как на человека близкого, о котором известно все с
младых лет. Марио поцеловал Делию, расцеловался со старушкой
Маньяра и, крепко обнимая будущего тестя, хотел было сказать,
что они могут доверять ему, что он будет новой опорой их
семейного очага, но подходящих слов не нашлось. Заметно было,
что старики тоже что-то хотят сказать ему, но никак не могут
решиться. Шурша газетами, они ушли в свою комнату, и Марио
остался наедине с Делией и пианино, с Делией и призывными,
проникнутыми страстью звуками.
Пару раз за время помолвки он собирался назначить старику
Маньяра встречу где-нибудь вне дома, чтобы поговорить с ним об
анонимках. Потом решил, что это будет излишне жестоко и
ненужно, ведь все равно он ничего не мог поделать с этими
жалкими людьми, которые его преследовали. Самая неприятная
пришла в субботу, в полдень, в голубом конверте, откуда на
Марио глядела фотография Гектора в "Последнем часе", рядом с
заметкой, в которой несколько строчек было подчеркнуто синими
чернилами. "Как уверяют родственники, только глубокое отчаяние
могло толкнуть его на самоубийство". Он почему-то подумал, что
родственники Гектора ни разу не появлялись у Маньяра. Может
быть, заходили в первые дни. Потом он вспомнил про розовую
рыбку; старики говорили, что это подарок матери Гектора.
Розовая рыбка умерла в день, предсказанный Делией. Только
глубокое отчаяние могло толкнуть. Он сжег конверт, вырезку, еще
раз припомнил всех, на кого могло пасть подозрение, и решил
поговорить с Делией начистоту, чтобы избавить ее от этих
невыносимых, отовсюду сочащихся, липких, ядовитых сплетен.
Через пять дней (он так и не говорил ни с Делией, ни со
стариком) пришла вторая. На листке плотной голубой бумаги
сначала, неизвестно почему, стояла звездочка, потом было
