-- Морис, Морис, она ведь только удовольствие получит. Что-то дальше
будет... Вот уж посмеемся... Итак, где архив?
-- Я не знаю, поверьте, это правда... Неужели...
-- Солдаты, -- быстро сказал Жорж, -- сюда идут.
-- Ты не ошибся, к нам? -- тревожась спросила маска.
--С ними разговаривала женщина, наверное, она видела, как мы входили в
дом.
-- Уходим! Всех троих с собой... Где выход в сад?! -- обратилась ко мне
маска. На мое молчание она ответила тем, что направила пистолет в сторону
Элен.
-- Три секунды!
-- Через кухню.
Циклоп поднял меня с пола, заломил руку; Элен, положив трехпалую клешню
ей на плечо, заставил идти Жорж, а Патрицию повел он, командовавший всем,
схвативший ее за волосы и приставивший снизу к подбородку дуло пистолета.
Но дверь на кухню была забаррикадирована изнутри.
-- Кто там еще? -- не теряя самообладания, грозно посмотрела на меня
маска.
-- Вероятно, экономка с внуком... -- (я и забыл о них!)
-- Комнаты наверху выходят в сад?
-- Да, две из них.
-- Все, быстрее, быстрее.
Входную дверь вдруг разнесло в щепки. Гостиная потонула в дыму. Я
вырвал руку... Раздалась стрельба. Кто-то падал. А по лестнице поднимался
человек в маске, с Пат, не отпуская ее.
Я поймал Жоржа, вернее, его автомат и, воткнув ствол ему в живот, нажал
его же пальцем на курок, выворачивая мутанту внутренности; завладев оружием,
оттолкнул Элен за диван и, бросился на второй этаж. Перед тем, как я
оказался в спальне, где скрылась Пат, оттуда донеслись выстрелы. Я ожидал
увидеть там все что угодно, только не то, что увидел, и в изумлении
остановился посредине комнаты. В ней находились Пат... и Роберто...
Он сидел в углу, в метре от распахнутой балконной двери и немыслимо! Он
целовал ладонь Патриции, и она тому не противилась. Нагая, удивительно
красивая, она смотрела на него, и ненависти в ее взгляде не было.
Руки мои по прежнему сжимали автомат, направленный на них обоих.
Роберто?!
В спальню ворвался солдат, бравый десантник, зараженный войной, и его
желание убивать сработало быстрее, чем его способность здраво рассуждать,
чем я о чем-либо подумал, но быстрее пули оказалась Пат. Всколыхнувшись,
словно наседка, берегущая свое дитя, она накрыла Роберто своим прекрасным
телом. Только тогда я выбил из рук солдата автомат.
О, Пат!
Она жила еще минуту, не больше, умирая на руках у Роберто.
-- Ты все-таки урод! -- все же с непреодолимым отвращением, слабея,
сказала она ему.
Затем она взглянула на меня и произнесла совсем тихо:
-- Он твой сын... CА 666... в ее палате...
Я всегда верил в рок, но разве не рок, то, как она погибла -- защитив
мутанта от рук человека...
38.
Я и Элен ехали к Филидору. Сен-Клу не был чем-то особенным. Всеобщее
разорение и страх на лицах людей, иногда встречавшихся нам на пути, следы
пожаров и горе парижан, потерявших родных и близких, разграбленные магазины,
перевернутые и сожженные автомобили, и затаенное торжество победителей в
глазах мутантов -- всюду было одно и тоже. Все говорило о том, что этой
ночью Париж пережил кошмар тем более страшный, что его ждали, рано или
поздно. Но тучи, столь некстати оккупировавшие прошедшей ночью небо,
рассеялись, и яркое солнце светлым днем, казалось, старается искупить чужую
вину...
Мы ехали к Филидору и говорили о Пат. Несмотря ни на что, Элен очень
переживала смерть подруги и сестры.
-- Да, я знала о том, что она моя сестра, как и о том, что Роберто --
мой брат... В день смерти отца я вернулась домой и нашла Пат... никогда
раньше не видела ее такой отрешенной. Пат сказала, что застрелила моего
отца. Даже увидев его мертвого, я не хотела верить в случившееся. Он ведь
безумно любил ее и порой, мне казалось, небезответно. "Все это нелепая
ошибка", -- говорила я себе. Но Патриция передала дневник отца и пододвинула
пистолет, добавив коротко: "Решать тебе!"... Если бы я смогла в нее
выстрелить, вернуло бы это отца?.. Затем я вывезла Патрицию в своей машине.
Расставались мы долго. "Ты знаешь, мы всегда были как сестры и я всегда
любила тебя и буду любить, но, прошу тебя, не встречайся больше с моим
отцом, забудь его..." -- это ее слова... помнишь, после нашей первой ночи
тот мой злосчастный звонок. Пат каким-то образом узнала обо всем, приехала
ко мне и очень жестко потребовала, чтобы между нами все было кончено. Она бы
рассказала обо мне правду, что я мутант. Я боялась этого... Когда я поняла,
что должна родить твоего ребенка, Патриция тогда лежала в больнице, то
открылась ей... Она пришла в ярость и предупредила, что еще одна наша
встреча -- и...
Элен, она сидела за рулем, нажала на тормоза, остановила машину. Элен
плакала неслышно, по щекам, словно соблюдая строгую очередность, текли
слезы...
-- Значит, она знала твою тайну,.. -- задумчиво сказал я.
-- Да, вся история о несуществующей подруге -- ее история, это ее
изнасиловали тогда в спортзале. На следующее утро она пришла не домой, ко
мне... ничего не скрыла, и я сама сказала ей, что я тоже... они... Тебе
покажется странным, но это не отразилось на наших с ней отношениях. Пат не
солгала тебе в другом -- той Пат, какую я знала раньше, уже не было, после
той ночи в школе, та Пат умерла...
-- А дневник?
-- Пат сказала, что отвезет его нашей матери. Тебе самому надо прочесть
этот дневник.
Мы снова тронулись в путь, минуя бесконечные шлагбаумы военных постов,
объезжая вереницы танков, марширующих колонн десантников, добрались до
Булонского леса, а вскоре и к дому Велье.
Дверь с улицы, просверленная пулями, была полуоткрыта. Я вошел внутрь,
полный тревоги.
На диване лежала мадам Велье, лицо ее было мертвенно-бледное, глаза
закрыты, а губы дрожали, словно они быстро, быстро шептали молитву. Около
нее на коленях, держа ее руку в своей, стоял Филидор; к его ногам
прислонилась скорострельная винтовка. Гильзы, изуродованные десятками пуль
стены, мебель, превратившаяся в одну ночь в груду хлама, и перевязанная
кисть моего друга, где поверх бинта проступало багровое пятно... --
свидетельства жестокого боя остались, когда все ушло в прошлое.
-- Карл... он мертв? -- не взглянув на меня, с надеждой услышать "Нет",
спросил он.
-- Да,.. -- выдавил из себя я.
Филидор непонимающе пожал плечами и, склонившись над женой, поцеловал
ее в лоб.
-- Она ранена... осколок в теменной части.
-- Ее надо в больницу, -- несмело предложил я.
-- Боюсь, она не выдержит дороги, -- промолвил Филидор.
Я осмотрел рану. Все было очень плохо.
-- У тебя нет другого выхода... Здесь она не протянет и часа.
-- Может быть, скорую?
"Какая сейчас к черту скорая", -- подумал я, а вслух сказал?
-- Приедет ли она быстро... столько жертв...
Когда мы ехали, Филидор, сидевший на заднем сидении, все время смотрел
на Сару, ее голова лежала на подушке, слегка покачиваясь, смотрел и
вздрагивал, когда из уст ее исходил стон.
Никогда не задумывался над тем, что, наверное, все-таки самое страшное
место в дни войны --это госпитали, переполненные страждущими. Бог мой,
сколько тяжелораненых, истекающих кровью, искалеченных и тихо умирающих, и
живущих одной лишь надеждой людей увидел я в больнице, куда мы привезли жену
Филидора. Даже найти врачей здесь оказалось не так-то просто. Все куда-то
бежали, каталки везли больных, суетились сестры... Трехглазый, с
непропорционально могучей шеей, пожилой доктор, которого я привел, осмотрев
мадам Велье, покачал головой и произнес очень устало?
-- Право, не знаю, господа. Но попробуем... Сестра, в операционную!
39.
В холле клиники Рикардо я ждал доктора Тароко. Теперь клиника
фактически принадлежала ему. Из головы никак не шли мрачные мысли. Кажется,
этой ночью я постарел на все те недостающие тридцать лет. По крайней мере,
чувствовал я себя на шестьдесят... Снова и снова я переживал события, от
которых меня отделяли всего несколько часов. Но и после, когда, казалось,
все плохое позади, судьба не стала благосклоннее ко мне и моим друзьям.
Сначала безжалостный приговор Саре, потерявшей рассудок и навсегда
прикованной к постели "...Мы сделали все, что могли. Жить она будет, хотя
вряд ли это можно назвать жизнью..." Затем настойчивая просьба Филидора... и
я рассказал ему о смерти Карла; я так и не посмел взглянуть в лицо Филидору,
он же, словно пытаясь поддержать меня, сказал? "Нет, Морис, не вини себя; то
расплата, ниспосланная на всех нас свыше..." Потом внезапная ссора с Элен,
желавшей одного -- бежать от всего, хоть на край света и немедленно, -- я
мог ее понять и, наверное, мог бы выбраться из этого водоворота жизни,
увлекшего меня за собой и грозившего мне смертью, но не хотел,
вознамерившись до конца испить горькую чашу. Наконец, я побывал на N.., куда
поехал с тайной надеждой поговорить по душам с Роберто и увидеть Лауру живой
и невредимой. Меня встретил мой сын... "Она умерла этой ночью" -- глухо
произнес он. Умел ил он плакать? Не уверен; думаю, он не узнал меня, хотя...
Я же не вымолвил ни слова, смешавшись, быстро ушел...
"А может быть, в самом деле бросить все и уехать вместе с Элен..." --
размышлял я.
Пришел доктор Тароко. Я уже видел его однажды со Скоттом. Он был моложе
своего босса лет на двадцать, среднего роста, с черной бородой, невольно
внушающей уважение,.. не хочу называть его лицо заурядным лишь потому, что
напротив стоял не мутант, а человек.
Он перевел глаза с записной книжки, которую читал на ходу, на меня и,
не задумавшись, произнес?
-- Да, я помню Вас. Вы друг доктора Скотта.
-- Был, -- поправил я его, вовсе не имея в виду смерть Вильяма.
-- Конечно же... нелегко, когда друзья уходят из жизни... Итак, чем
обязан?
-- Я хочу увидеть Элизабет де Санс, мою жену...
Тароко повел бровями, как бы говоря "Ну, что ж..." и предложил пройти с
ним. Признаться, я не ожидал, что все разрешится столь скоро и без
каких-либо усилий с моей стороны, очевидно, со смертью Скотта тайна утратила
смысл.
Вскоре мы оказались у блока 10А, расположенного где-то под самой крышей
клиники.
-- Это здесь, -- сказал Тароко, -- В этом блоке всего две палаты, одна
пустует, в другой ваша жена... Блок закрывается снаружи. Я буду ждать Вас
десять минут. Если будете больше -- вызовите по телефону "021" сестру. Я
предупрежу... Прошу Вас.
Тяжелые, словно в швейцарском банке, двери впустили и закрылись за
мной. Я оказался в узком коридоре длиной не более шести метров, стену справа
скрывали светлые шторы, слева, от потолка до пола, было толстое стекло, за
которым располагалась комната с двумя широкими окнами. Интерьер ее не
отличался изысканным вкусом: привинченная к полу кровать, привинченные к
полу стол и стул и почему-то ничем не защищенный аквариум. На кровати,
словно покойница, лежала старуха, аккуратно расчесанные седые волосы были
разбросаны по подушке. Взгляд ее, неподвижный, нашел на потолке только ей
принадлежавшую звезду, никому, никогда не доступную, ставшей только ее
Вселенной.
Я не видел Элизабет, предо мною была высохшая, исхудавшая до
соприкосновения со смертью, маленькая старушонка.
Я вошел в комнату, встал над ней, произнес вслух ее имя.
Но ее не было рядом. Она была далеко, у той звезды.
Я поднял к небу, или к ее звезде, глаза и прошептал молитву, ту,
которую знал, или скорее придумал сам.
"Господи милосердный! Ну, за что же ты караешь детей своих...
Господи... Мы так слабы, Господи! Так за что же?..
