давно. Краны заржавели, пыль и запустение в доме. Выглянул в окно, и
тошно ему стало. Ни звука, ни гудения машин, ни света окон. Пусто и сум-
рачно, как в степи.
Вышел Егор на улицу, она вся мусором завалена, крапива растет под
окнами, асфальт тополиными ростками растрескан, и ни одно окно не горит,
ни одна тень за стеклом не шевельнется. Совсем жутко ему стало, побежал
по улице, закричал, эхо от пустых домов отражается - нет никого. Улица в
шоссе перешла, а шоссе в лес привело. И рассвело. Солнце встало, мали-
новки поют, кузнечики под ногами порскают. И так уж одиноко Егору, как
никогда раньше. И слышит вдруг человеческие голоса. Побежал он туда, вы-
бежал на большую поляну, а там - люди. Ходят неторопливо, разговаривают.
И выходит ему навстречу Нина, светлая, тонкая, руки ему на плечи кладет,
в глаза смотрит, И чуть не заплакал Егор, прижался к ней, легкой, теп-
лой, живой.
- Как хорошо, - говорит, - что ты жива и люди живы.
- А мы и не люди вовсе, - смеется Нина. - Мы теперь лешие. И я тоже.
Ты один и остался человеком.
Худо стало Егору, на землю повалился, лежит, плачет, землю кусает, а
Нина стоит рядом на коленях и гладит его по голове.
- Хочешь, - говорит она, - я в яблоню превращусь? Или в птицу? А мо-
жет быть, в рыбу? Хочешь?
Замотал головой Егор, сказать слова не может. И встала Нина, засмея-
лась, корешки из ног пустила, листьями оделась и стала яблоней.
И чувствует Егор, что и сам он в землю ногами входит, меж камешков
корнями путь ищет, ввысь вытягивается, расчленяется на ветки и листья, и
стал он тополем, и хорошо ему и тревожно...
- Не плачь, Егор, - сказал кто-то. - Спишь, а плачешь. Все лицо мок-
рое.
Это Маша склонилась над ним, она прикасалась пальцами к его щекам,
слезы утирала, успокаивала. И Егор почувствовал себя таким уставшим, та-
ким слабым и маленьким, что даже говорить ничего не хотелось. Он лежал
на спине, смотрел в небо неподвижно и плакал без звука, одними слезами.
И Маша вновь изменила свое обличье, и уже не девочка это, а взрослая
женщина с тяжелой русой косой, заплетенной вокруг головы, и мониста поз-
ванивают на груди при движении. И лежит Егор на поляне, среди высоких
ромашек, и шмели гудят, и ни облачка в небе, и медом пахнет.
- Посмотри, Егор, - говорит Маша, - разве плохо у нас? Посмотри вок-
руг и слезы осуши.
- Эге-ге! - послышался рядом голос Лицедея. - Ты вот скажи, Егор,
зачем к нам в лес пришел? Что тебе, своего города не хватает? Мы же к
вам не ходим.
Егору и спорить не хотелось, и поворачиваться было лень, чтобы хоть
на мужика посмотреть, - в каком он там виде появился. Но плакать перес-
тал, вытер слезы, на солнце высушил.
- Что с вами говорить, - сказал он немного погодя. - Мы никогда не
поймем друг друга. Живите, как хотите, и нам не мешайте. Покажите дорогу
к людям. Мне от вас больше ничего не надо.
- Да мы-то вам ничем не мешаем, - сказал мужик откуда-то из ромашек,
- а вот вы нам, ох, как мешаете! Так за что же вас любить и миловать?
- Так я за всех людей отвечать перед вами должен? Ну и делайте, что
хотите, только я вам так просто не дамся.
- Нужен ты нам, - пренебрежительно сказал Лицедей. - Захотели бы,
давно тебя на корм травам пустили. Живи уж.
- Спасибо уж, - в тон ему ответил Егор и встал.
- Разве мы не можем договориться? - спросила Маша.
- О чем? Что вы от меня хотите? Или скучно вам, поговорить не с кем?
Валяйте разговаривайте.
Лицедей оказался маленьким, ростом не больше ромашкового стебля, он
сплел гнездышко в зарослях травы и сидел там, закинув ножку за ножку.
- А вот то меня, Егор, забавляет, что вы всю природу под себя при-
способить вознамерились. Все, что есть в ней живого, все своим считае-
те. Вот того же медведя в цирке всякой своей ерунде учите. Штаны на него
наденете, шляпу, на велосипед посадите и радуетесь. И сказки-то ваши все
глупые. Те же люди, только имена звериные. А зачем вы это делаете? А я
скажу, зачем. Видеть вам забавно, когда зверь на человека похож. Хоть и
похож, а все глупее человека. Вот тем и смешон. Разве это не издеватель-
ство?
- Послушай, ты, лешак, - сказал Егор, отряхивая пыльцу, - нет, не
издевательство. А совсем наоборот. От одиночества это нашего, от неспра-
ведливости, что только мы одни на земле и не с кем больше слова перемол-
вить. Вот и зверей наделяем людским образом, языком и поступками челове-
ческими. А ваше племя никогда людей не любило, недаром издавна вас не-
чистью зовут. Нечисть и есть нечисть. Что от вас доброго на земле?
- А от вас? - быстро вставил Лицедей.
- Да, люди много зла причинили и себе, и природе, но и добра не
меньше. А вы - ни то ни се, ни доброе ни злое, ни черное ни белое.
- А вот ты и не прав! - воскликнул Лицедей, подскакивая в гнез- дыш-
ке. - Мы и то, мы и се, и доброе, и злое, и черное, и белое, и рыба мы,
и зверье мы, и трава, и букашки - все это мы. В природе нет зла и нет
рамок, в которые вы ее втискиваете. В ней все едино. И мы с ней - одно
целое.
- Оставайся с нами, Егор, - просто сказала Маша. - Хочешь, таким же
будешь, как мы?
- С вами? - Егор даже присвистнул. - Да на кой черт я вам, и вы мне
для чего сдались? Вот уж спасибо. Невелика радость в гусеницу превра-
титься да травку жевать с утра до утра, или птичкой стать да с ветки на
ветку перепархивать... Не хочу быть ни деревом, ни дятлом, ни медведем.
Не хочу быть ни лешим, ни чертом, ни богом, ни ангелом. Мне и в челове-
ческом обличье хорошо живется. Я - человек, и выше меня нет никого на
Земле.
- А ты попробуй, Егорушка, - сказала Маша, - может, и понравится.
- Нет, - ответил Егор, - не понравится. Не нуждаюсь я в вашей милос-
ти.
Подбросил в воздух топор, ловко поймал его одной рукой. Зайчик блес-
нул на лезвии.
- Ночью, - сказала Маша, - ночью все увидишь и поймешь.
- Эге, - согласился и Лицедей, - ночью, может, и поймешь. Не опоз-
дай на праздник, Егор. Гордись, ты первым из людей увидишь его. И зна-
ешь, почему? А потому, что ты уже и не человек вовсе. Ты только дума-
ешь, что ты человек, а на самом деле - едва-едва наполовину. Вот и цац-
каемся с тобой, на свою половину перетягиваем. И перетянем, вот увидишь,
еще как перетянем!
- Я только тогда перестану быть человеком, когда умру. Пока я жив -
я человек, а жить я собираюсь долго. Ясно?
- Ночью, - повторила Маша, утончаясь и пригибаясь к земле, - ночью,
- повторила уже тише, покрываясь коричневой шерсткой, - ночью, - и стала
косулей, посмотрела на Егора влажным глазом и мед- ленно пошла к лесу и
уже ничего не сказала.
- Эге! - подтвердил и Лицедей, отращивая прозрачные крылышки. -
Эге-ге! - прокричал он, взлетая в воздух. - Эх, ночка-ноченька, завет-
ная!
И они ушли с поляны, улетели, растворились в чаще леса, неулови-
мые, бесформенные, многообразные, непостижимые, как сам лес, как реки и
горы его, как звери и птицы его, как сама природа.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Человеческий календарь и расчленение однородного потока времени на
минуты и часы потеряли для Егора значение. Он плыл в общем нераз- дели-
мом потоке, влекущем с собой лес с его непрекращающимся перехо- дом, пе-
ретеканием живого в мертвое и мертвого в живое; и в самом Его- ре бесп-
рерывно умирало что-то и нарождалось новое, неощутимое сначала, чужерод-
ное ему, но все более и более разрастающееся, наполняющее его, перелива-
ющееся через край, врастающее в почву, в травы, роднящее его с этим бес-
конечным непонятным миром, дотоле чуждым ему.
В той, городской, жизни он никогда бы не поверил всерьез в леших, в
русалок и прочую нечисть, знакомую с детства по сказкам, но воспри- ни-
маемую лишь как выдумку, вымысел народа, наделенного богатой фан- тазией
и неистощимой способностью к творчеству.
И вот он сам прикоснулся к этому древнему легендарному роду, изд-
ревле населявшему славянские земли, к племени, живущему с людьми бок о
бок, вымирающему, как само язычество, уходящему в никуда, раство- ряюще-
муся в лесах, полях и реках. К душе природы он прикоснулся, к истоку
своего собственного племени, все более и более уходящему от при- роды.
И слиться с этим мифическим родом не означало ли и самому обрести
свой потерянный корень, уйти на свою незнаемую родину, туда, где ру-
салка нянчит головастиков и пасет мальков, где леший живет внутри де-
рева, а водяной растворен в озерах, где лес, превратив свою душу в де-
вушку, приносит плоды в руках, пахнущих свежей водой.
Слиться с ним и перестать быть человеком или, быть может, наоборот,
найти разорванную связь и вернуться к тем временам, когда и люди едины с
природой, и не вычленяли себя из нее, и тела свои населяли душами зверей
и птиц, а душу свою посвящали всему живому...
И не знал Егор, что станется с ним, в одно он упрямо верил - смерть
его не дождется.
Он шел по затихшему лесу, и ни одна сойка не трещала над его голо-
вой, и ни один лист на колыхался от ветра, и только хрустели сухие ветки
и шуршали под ногами. Он не выбирал направление, но, куда бы ни шел, в
любую сторону бесконечной тайги, все равно на его пути должны были
встретиться люди, и это вселяло надежду.
Вечер застал его в широкой лощине, поросшей густыми зарослями папо-
ротника. Волглые, ломкие, с узорчатыми листьями, они поднимались до поя-
са, мешая продвижению. Он ломал их, сминал ногами, роса промочила одеж-
ду. Зашло солнце, быстро накатили сумерки, а он никак не мог выбраться
из папоротника. Казалось, что лощина растянулась до бесконечности, папо-
ротники вытянулись и стали такими высокими и густыми, что приходилось
прорубать дорогу топором. Егор клял себя, что решил пересечь лощину, а
не обошел ее стороной, но возвращаться не было смысла, и он шел вперед,
а на самом деле кружил, заблудившись там, где заплутать было немыслимо.
Ему не хотелось верить, что нечистая снова водит его, но, по-видимо-
му, так оно и было. Тогда, зная, что сопротивляться бесполезно, он рас-
чистил себе место посуше, сел и стал ждать.
Взошла молодая луна, узкий серпик давал мало света. Егор сидел,
скрытый высоким папоротником, и разрезы листьев, черные на фоне неба,
нависали над головой, позванивая на ветру. Было тепло и даже душно, гус-
тые испарения поднимались от земли, дурманили, навевали сон, неотличимый
от яви. Егор и сам не понял, заснул он или просто задумался, но когда
протрубил рожок вдалеке и он, вздрогнув, взглянул на небо, то увидел,
что луна поднялась высоко и неподалеку кто-то разжег костер. Отсветы ог-
ня метались по листьям.
И вздрогнули резные листья папоротника, заколебались сочные стебли,
и снова запел рожок, и вслед ему заголосил рог, и гром барабана колыхнул
воздух. И папоротник ожил, зашевелился, изнанка листьев его вспучилась
буграми, тотчас же лопавшимися с приглушенным звоном, и оттуда выпрасты-
вались голубые, нигде и никем не виданные цветы.
И шум крыльев, гомон голосов, топот бесчисленных ног заполнили поля-
ну. Егор лег на землю и, не мучаясь напрасным любопытством, пожелал од-
ного - стать невидимым. От цветов исходил душный запах, щекотал ноздри,
пьянил, кружил голову.
Кудрявая кошачья голова просунулась меж стеблей, сверкнул зеленый
глаз в сторону Егора.
- Да это же Егор, - сказал мяукающий голос.
- Он тоже пьет сок? - спросил другой, шелестящий.
- Не-а, - мурлыкнул мяукающий.
И лохматый черный кот с длинными зубами, не помещающимися в па- сти,
выпрыгнул из папоротников и мягко вскочил на живот Егору.
- Ты кто? - спокойно спросил Егор.
- Курдыш, - ответил кот и лизнул Егора в щеку. Пасть его пахла ме-
дом. - Ты почему не пьешь сок? Вку-у-сный со-о-к!
Неслышно выполз из зарослей еще кто-то, неразличимый в темноте, за-
шуршал, завздыхал по-старушечьи.
