Артур Конан-Дойль.
Страна туманов
Преподобному
Джорджу Вэйл-Оуэну,
в знак симпатии,
восхищения и дружбы
Глава I
В КОТОРОЙ СПЕЦИАЛЬНЫЕ КОРРЕСПОНДЕНТЫ
ПРИСТУПАЮТ К РАБОТЕ
Общеизвестно, что имя профессора Челленджера неоднократно
использовалось в новейшей беллетристике самым бестактным образом. Дерзкий
автор помещал его в немыслимые романтические ситуации, чтобы поглядеть,
как тот к этому отнесется. Реакция последовала незамедлительно. Ученый
привлек писателя за клевету, предпринял неудачную попытку конфисковать
злополучную книгу, устроил погром на Слоун-стрит, дважды лично угрожал
автору и в результате потерял место лектора в Лондонской школе
субтропической гигиены. И, однако, можно сказать, что все обошлось еще
достаточно мирно.
Дело в том, что за последнее время профессор как-то сник. Огромные
плечи его ссутулились. В ассирийской окладистой бороде блеснула седина,
взгляд утратил былую агрессивность, а голос хоть и раскатисто гремел
по-прежнему, но теперь его хозяин не стремился уже заглушить всех вокруг.
И все же профессор оставался опасным, и окружающие с тревогой понимали
это. Вулкан не потух, а лишь затаился, о чем говорило постоянное угрюмое
ворчание, грозившее новым извержением. Жизнь научила профессора многому,
но он продолжал сопротивляться ее урокам.
Перемена произошла в нем после определенного события, а именно -
после смерти любимой жены. Маленькая женщина, словно птичка, свила
гнездышко в сердце этого великана. Он же, как это часто бывает с сильными
людьми, относился с особенной нежностью и заботливостью к этому слабому
созданию. Отдавая, она, как все кроткие и тактичные женщины, получала все.
И потому, когда жена неожиданно умерла от осложнившегося пневмонией
гриппа, ученый, казалось, был сражен навсегда. Но он все же поднялся,
печально усмехаясь, как нокаутированный боксер, готовый к новым раундам с
Судьбой. Однако это был уже другой человек, и, если бы не помощь и забота
его дочери Энид, ученый, возможно, никогда не оправился бы от удара.
Именно она, зная, чем можно заинтересовать страстную, склонную к
соперничеству натуру отца, подсовывала ему разные факты и информацию и
добилась, наконец, того, что он вновь включился в жизнь. Только когда отец
опять почувствовал интерес к спорам, воспылал былой ненавистью к
журналистам и начал ворчать почем зря на окружающих, она успокоилась,
поняв, что он на пути к выздоровлению.
Энид Челленджер была необыкновенной девушкой и, несомненно, заслужила
того, чтобы ей посвятили несколько строк. От отца она унаследовала волосы
цвета воронова крыла, а от матери - голубые глаза и белоснежную кожу. Она,
пожалуй, не была красавицей, но, где бы она ни появлялась, все взгляды
устремлялись к ней. Она казалась тише воды ниже травы, но дух ее был
силен. С детства у нее был выбор: либо противопоставить себя отцу и стать
личностью, либо уступить его напору и превратиться в марионетку. У нее
хватило умения остаться собой, уступая отцу, когда на того накатывало, и
проявляя твердость в более благополучные времена. В последние годы,
чувствуя, что ей становится все труднее сохранять независимость, она
начала работать. Пописывая в лондонские газеты, девушка настолько
преуспела в журналистике, что ее имя стало известным на Флит-стрит. В этом
предприятии ей очень помог давний друг отца, мистер Эдуард Мелоун из Дейли
газетт., имя которого, возможно, уже знакомо читателю.
В Мелоуне еще можно было узнать того атлета-ирландца, который в свое
время успешно выступал в международном матче регбистов, хотя жизнь изрядно
потрепала его. Он изменился с тех пор, как убрал с глаз долой бутсы. Но
хотя мускулатура его заметно сдала, а суставы окостенели, мозг по-прежнему
работал преотлично. Юноша превратился в мужчину. Внешне он мало
переменился, разве что усы стали погуще, округлилась талия, а лоб
прорезали морщины - следы новых условий жизни в послевоенном мире. Он слыл
уже известным журналистом и подающим надежды молодым писателем. Многим
казалось странным, что Мелоун все еще оставался холостяком, но в последнее
время появилась надежда, что Энид Челленджер исправит это упущение. Стоит
ли добавлять, что они были большими друзьями?
Был воскресный октябрьский вечер; в нависшем еще с утра над Лондоном
тумане поблескивали первые огоньки. Окна четвертого этажа квартиры
профессора Челленджера на Викториа-Уэст-Гарденс плотно окутывала туманная
мгла. Снизу доносился слабый шум проезжавшего транспорта, но сама улица
оставалась невидимой - лишь неясный отблеск говорил о ее существовании.
Профессор Челленджер сидел у камина, засунув руки в карманы и вытянув к
огню крупные кривоватые ноги. Одет он был с небрежностью истинного гения:
рубашка со свободным воротничком, темно-бордовый, завязанный большим узлом
галстук и вельветовый пиджак черного цвета. Все вместе, включая окладистую
бороду, создавало облик стареющего представителя богемы. Рядом, уже
готовая к выходу, сидела его дочь, на ней было черное платье с укороченной
юбкой, круглая шляпка и прочие модные штучки, под которыми женщины
умудряются скрывать ту красоту, которой их щедро одарила природа. У окна,
держа в руках шляпу, стоял, поджидая ее, Мелоун.
- Энид, мне кажется, нам пора идти. Уже почти семь, - сказал он.
Они писали совместно серию статей о лондонских церквях и религиозных
сектах и потому каждое воскресенье отправлялись в новое место, готовя
очередной материал для газеты.
- До восьми еще уйма времени, Нэд.
- Присаживайтесь, сэр! Присаживайтесь! - загудел Челленджер,
пощипывая бороду - явный признак того, что у него портится настроение. -
Ничто так не выводит меня из себя, как человек, стоящий у меня за спиной.
Несомненный атавизм, страх, что тебя стукнут по голове дубиной или всадят
кинжал в спину, но с этим чувством не справиться. Вот так. И ради всего
святого, положите шляпу! А то у вас такой вид, будто вы опаздываете на
поезд.
- Обычное состояние журналиста. Если мы не будем спешить, поезд уйдет
без нас. Энид начала это понимать. Впрочем, в одном вы правы - времени у
нас еще много.
- Вам далеко ехать? - спросил Челленджер.
Энид сверилась с записной книжкой.
- Мы уже побывали в семи местах. Прежде всего, в Вестминстерском
аббатстве, на самой пышной службе; были также у Святой Агаты, в так
называемой .высокой. церкви, и в Тюдоров-ской - .низкой. Посетили
католиков в Вестминстерском соборе, пресвитериан - на Энделл-стрит и
унитариев - на Глостер-сквер. Но сегодня нам захотелось чего-то
необычного, и мы решили отправиться к спиритуалистам.
Челленджер свирепо фыркнул, как разъяренный бык.
- На следующей неделе вас, пожалуй, потянет в сумасшедший дом, -
сказал он. - Не хотите ли вы сказать, Мелоун, что у этих безумцев есть
своя церковь?
- Я специально занимался этим вопросом, - ответствовал Мелоун. - Моя
обычная тактика - сначала изучить голые факты и цифры. В Великобритании у
нас свыше четырехсот зарегистрированных церквей.
Челленджер расфыркался так, что, казалось, поблизости пасется целое
стадо свирепых быков.
- Глупость людская поистине беспредельна! Homo sapiens! Ноmо
idioticus! Кому они там молятся? Духам?
- Вот это нам и предстоит выяснить. Собственно, об этом и будет сама
статья. Я разделяю ваше к ним отношение, а вот Аткинсон из больницы Святой
Марии, с которым я недавно беседовал, думает иначе. А ведь он восходящая
звезда хирургии.
- Слышал о нем. Кажется, специалист по цереброспинальной хирургии?
- Совершенно точно. Очень уравновешенный и компетентный. Считается
большим специалистом в психических исследованиях - к этой области знания
относится и спиритуализм.
- Тоже мне область знания!
- Во всяком случае, так принято считать. Сам он относится к подобным
вещам весьма серьезно. Я консультировался с ним, когда мне потребовалась
нужная информация. Он знаком с их литературой. И знаете, что он мне
сказал? Эти люди - пионеры человечества!
- В Бедламе им место, - прорычал Челленджер. - И при чем здесь
литература? Какая еще там у них литература?
- Это особая статья. У Аткинсона по этому вопросу пятьсот томов, и он
все же жаловался, что в его библиотеке многое отсутствует. Существует
обширная спиритуалистическая литература на французском, немецком,
итальянском языках, не считая нашего.
- Слава Богу, что психи водятся не только у нас. Ну и галиматья!
- А ты читал что-нибудь, отец? - спросила Энид.
- Вот еще! У меня нет времени, чтобы удовлетворить хотя бы половину
моих истинно научных интересов. Какой вздор ты несешь, Энид!
- Прости, отец. Но ты был так убедителен... Я подумала, ты что-то
знаешь.
Челленджер крутанул своей массивной головой и бросил на дочь
испепеляющий взгляд.
- Человек, наделенный логическим умом и первоклассным интеллектом,
сразу понимает, где истина, а где - вздор; ему не обязательно углубляться
в существо вопроса. По-твоему, я должен досконально изучить математику,
чтобы заявить об ошибке человека, доказывающего, что два и два - пять?
Может, мне снова засесть за физику и уничтожить набор своих .Principia.
из-за того, что какой-то мошенник или дурак утверждает, будто стол может
подниматься в воздух, несмотря на существование закона тяготения? Неужели
нужно изучить пятьсот томов, чтобы дорасти до уровня полицейского, который
всегда разберется, кто перед ним - мошенник или честный человек? Энид, мне
стыдно за тебя!
Дочь весело засмеялась.
- Папа, прекрати рычать на меня. Сдаюсь. По правде говоря, я тоже так
думаю.
- И все же их поддерживают весьма достойные люди, - произнес Мелоун.
- Что вы скажете о Лодже, Круксе и прочих уважаемых гражданах?
- Не стройте из себя дурака, Мелоун. И у великих есть слабые стороны.
Своего рода оскомина на здравый смысл. Неожиданно впадаешь в идиотизм. Что
и произошло с этими людьми. Нет, Энид, я не знаком с их доказательствами,
да и не собираюсь знакомиться: существуют очевидные вещи. Если постоянно
пересматривать всякое старье, когда же заниматься новыми проблемами? Все
давно ясно, доказательствами здесь служат здравый смысл, английский закон
и поддержка всех здравомыслящих европейцев.
- Понятно, - отозвалась Энид.
- Однако, - продолжал профессор, - готов признать, что иногда мы
имеем дело с простительными заблуждениями.
Голос его зазвучал тише, а выразительные серые глаза печально
уставились в пространство.
- Я знаю случаи, когда мощнейший интеллект - мой собственный,
например, - на какое-то мгновение сдавал.
Мелоун почувствовал, что в словах профессора кроется нечто
интересное.
- И что же, сэр?
Челленджер колебался. Он, казалось, боролся с собой. Ему было трудно
говорить. Но, набравшись мужества, он, как бы откинув от себя сомнения,
приступил к рассказу.
- Ты ничего не знаешь об этом, Энид. Это очень личное переживание.
Впрочем, наверняка, чепуха. Потом я всякий раз заливался краской стыда,
стоило мне только вспомнить, как я чуть было не поверил в этот бред. Даже
самых закаленных людей можно застать врасплох.
- Да, и что же, сэр?
- Все произошло после смерти моей жены. Вы ведь знали ее, Мелоун? И
можете понять, каково мне пришлось тогда. Это случилось в ночь после
