был целиком погружен в свою работу, повернувшись спиной к
домику, как вдруг из приоткрытой двери появилось то самое
тощее создание, которое я видел утром. Теперь я заметил,
что это мужчина шестидесяти лет, весь в морщинах,
сгорбленный и слабый, с редкими седыми волосами и длинным
бледным лицом. Робкими шагами он добрался до Хирурга,
который не подозревал о его приближении, пока тот не подошел
к нему вплотную. Его шаги, а может быть, дыхание наконец
обнаружили его близость, потому что работавший резко
выпрямился и повернулся к старику. Они шагнули друг другу
навстречу, как бы желая поприветствовать один другого, и
вдруг - я даже теперь чувствую тот внезапный ужас, который
тогда охватил меня - высокий мужчина набросился на своего
товарища, сбил его с ног и, схватив на руки, быстро скрылся
с ним в хижине.
Хотя за свою богатую приключениями жизнь я видел многое,
все же внезапность и жестокость, свидетелем которых я
оказался, заставили меня содрогнуться. Возраст маленького
человечка, его слабое телосложение, смиренное и униженное
поведение - все вызывало чувство негодования на поступок
Хирурга. Я был так возмущен, что хотел броситься к хижине,
хотя не имел при себе никакого оружия. Но вскоре звук
голосов изнутри показал, что жертва пришла в себя. Солнце
тем временем опустилось за горизонт, все стало серо, за
исключением красного отблеска на вершине Пеннингента.
Пользуясь наступающим мраком, я подошел к самой хижине и
напряг слух, чтобы узнать, что происходит. Я слышал высокий
жалобный голос пожилого человека и низкий грубый монотонный
голос Хирурга, слышал странное металлическое звяканье и
лязг. Немного спустя Хирург вышел, запер за собою дверь и
зашагал взад и вперед, хватаясь за голову и размахивая
руками, как безумный. Затем он почти бегом пошел по долине
и вскоре потерялся из виду среди скал. Когда замер звук его
шагов, я вплотную подошел к хижине. Затворник все еще
бормотал что-то и время от времени стонал. Разобрав слова,
я помял, что он молится - пронзительно и многословно.
Молитвы он бормотал быстро и страстно, как это делает
человек, чувствуя неминуемую опасность. Я был охвачен
невыразимым трепетом, слушая этот поток жалобных слов
одинокого страдальца, слов, нарушавших ночную тишину и не
предназначенных для слуха постороннего. Я размышлял над
тем, следует ли мне вмешаться в это дело, как вдруг услышал
издалека звук шагов возвращающегося Хирурга. Я быстро
приник к оконному стеклу и взглянул внутрь. Комната была
освещена мертвенно-бледным светом, исходящим, как я узнал
впоследствии, от химического горна. При его ярком блеске я
увидел множество реторт и пробирок, которые сверкали на
столе и отбрасывали странные, причудливые тени. В дальнем
конце комнаты была деревянная решетка, похожая на клетку для
кур, и в ней, все еще погруженный в молитву, стоял на
коленях человек, голос которого я слышал. Его лицо,
озаренное светом горна, вырисовывалось из мрака, как лица на
картинах Рембрандта. Каждая морщинка была видна на коже,
похожей на пергамент. Я успел бросить только беглый взгляд,
затем, отпрянув от окна, побежал среди скал и вереска, не
замедляя шага, пока снова не оказался у себя дома. Я был
расстроен и потрясен в большей степени, чем мог ожидать.
Долгие ночные часы я метался и ворочался на подушке. У
меня возникло странное предположение, вызванное сложной
аппаратурой, которую я видел. Могло ли быть, что этот
Хирург был занят какими-то секретными ужасными опытами,
которые он производил на своем товарище? Такое
предположение могло объяснить уединенность жизни, которую он
вел. Но как примирить это предположение с теплыми
дружескими чувствами между ними, свидетелем которых был я не
далее, как в это утро? Горе или безумие заставляли этого
человека рвать на себе волосы и ломать руки, когда он вышел
из хижины? А очаровательная Ева Камерон, неужели и она была
участницей этого темного дела? А загадочные ночные
хождения, которые она совершала, не имели ли они целью
встречаться с моими зловещими соседями? А если так, то
какие же страшные узы могли связывать всех троих? Как я ни
старался, я никак не мог найти удовлетворительного ответа на
все эти вопросы.
Проснулся я на рассвете измученный и слабый.
Мои сомнения, действительно ли я видел свою прежнюю
соседку в ту ночь, были наконец разрешены. Идя по тропинке,
ведущей к болотам, я увидел в том месте, где почва была
мягкой, отпечаток ботинка, маленького, изящного женского
ботинка. Этот крошечный каблук и высокий подъем могли
принадлежать только моей приятельнице из Киркби-Мальхауза.
Некоторое расстояние я шел по ее следу, пока он не затерялся
на жесткой, каменистой почве. И все же он указывал
направление к уединенной зловещей хижине. Какие силы могли
гнать эту хрупкую девушку сквозь ветер, дождь и мрак, через
страшные болота на это странное свидание?!
Но я-то, зачем я позволяю своим мыслям заниматься такими
вещами? Разве я не гордился тем, что живу только своей
собственной жизнью вне сферы интересов других людей? Почему
же мои намерения и решения оказались поколебленными только
потону, что я посчитал непонятным поведение своих соседей?
Это было недостойно, это было просто ребячеством. Я
заставил себя не думать об этом и вернулся к прежнему
спокойствию. Это было не так просто. Прошло несколько
дней, в продолжение которых я не выходил из своей хижины,
как вдруг новое событие опять встревожило мои мысли.
Я говорил, что ручей протекал по долине у самой моей
двери. Спустя примерно неделю после описанных мною событий
я сидел у окна, как вдруг заметил что-то белое, медленно
плывущее по течению. Первой моей мыслью было, что это тонет
овца. Схватив палку, я побежал на берег и выловил этот
предмет. Он оказался большим куском полотна, разорванным в
клочья. Но что придавало ему особо зловещее значение, так
это то обстоятельство, что по кромкам он был забрызган и
испачкан кровью. В тех местах, которые пропитались водой,
были заметны только следы крови; в других местах пятна были
четкие и совершенно недавнего происхождения. Я содрогнулся,
увидя это. Полотно могло быть принесено потоком только со
стороны хижины в лощине. Какие ужасные и преступные события
оставили этот страшный след? Я тешил себя мыслью, что дела
человеческие не имеют для меня никакого значения, и все же
все мое существо было отхвачено тревогой и желанием узнать,
что случилось. Мог ли я оставаться в стороне, когда такие
дела совершаются всего в какой-нибудь миле от меня? Я
чувствовал, что во мне еще живет прежний человек и что я
обязан разгадать эту тайну. Закрыв за собою дверь хижины, я
отправился в лощину по направлению к домику Хирурга. Но мне
не понадобилось далеко идти: я заметил его самого. Он
быстро шел по склону холма, бил палкой кусты дрока и рычал
как сумасшедший. При виде этого мои сомнения в нормальности
его рассудка значительно окрепли. Когда он приблизился, я
заметил, что его левая рука была на перевязи. Увидев меня,
он в нерешительности остановился, как будто не зная, подойти
ко мне или нет. Но у меня не было ни малейшего желания
говорить с ним, и поэтому я поспешил дальше, а он продолжал
свой путь, все еще крича и нанося удары, палкой вокруг себя.
Когда он скрылся в вереске, я снова пошел к его хижине,
решив найти какое-нибудь объяснение случившемуся. Достигнув
жилища Хирурга, я с удивлением заметил, что обитая железом
дверь раскрыта настежь. Почва около самой двери носила
следы борьбы, химическая аппаратура и горн были разбиты и
разбросаны. Но самое подозрительное было то, что мрачная
деревянная клетка была испачкана кровью, а ее несчастный
обитатель исчез. У меня упало сердце: я был убежден, что
никогда не увижу его больше на этом свете. По долине было
разбросано несколько пирамид, сложенных из серого камня. И
я почему-то невольно подумал, что под какой-то из этих
пирамид скрываются следы последнего акта, завершившего эту
длинную трагедию.
В хижине не было ничего, что могло бы пролить свет на
личность моих соседей. Комната была заполнена химикалиями и
различной аппаратурой. В одном углу был небольшой книжный
шкаф с ценными научными трудами, в другом - груда
геологических образцов, собранных на известняках. Мой взор
быстро охватил все эти подробности, но мне было не до
тщательного осмотра: я боялся, что хозяин дома может
вернуться и застать меня здесь. Покинув хижину, я поспешил
домой. Тяжесть лежала у меня на сердце. Над уединенным
ущельем нависла жуткая тень нераскрытого преступления,
делавшая мрачные болота еще более мрачными, а дикую
местность еще более тоскливой и страшной. Я подумал, не
сообщить ли о том, что я видел, в полицию Ланкастера, но
меня пугала перспектива сделаться свидетелем в "громком
деле", страшили докучливые репортеры, которые будут влезать
в мою жизнь. Разве для этого я удалился от всего,
человеческого и поселился в этих диких краях? Мысль о
гласности была мне невыносима. Может быть, лучше подождать,
понаблюдать, не предпринимая решительных шагов, пока не
приду к более определенному заключению о том, что я слышал и
видел.
На обратном пути я не встретил Хирурга, но, когда вошел в
свою хижину, был поражен и возмущен, увидя, что кто-то
побывал здесь за время моего отсутствия. Из-под кровати
были выдвинуты ящики, стулья отодвинуты от стены. Даже мой
рабочий кабинет не избежал грубого вторжения, потому что на
ковре были ясно видны отпечатки тяжелых ботинок. Я не
отличался выдержкой даже в лучшие времена, а это вторжение и
копание в моих вещах привели меня в бешенство. Посылая
проклятья, я схватил с гвоздя свою старую кавалерийскую
саблю и провел пальцем по лезвию. Там посредине была
большая зазубрина, где сабля ударила по ключице баварского
артиллериста в те дни, когда мы отбивали атаки фон-дер Танна
под Орлеаном. Сабля была еще достаточно остра и могла
сослужить мне службу. Я положил ее у изголовья постели так,
чтобы можно было легко ее достать. Я был готов дать
достойный отпор незваному гостю, как только он появится.
Глава IV. О ЧЕЛОВЕКЕ, ПРИШЕДШЕМ В НОЧИ
Настала бурная грозная ночь, луна была затемнена клочьями
облаков, ветер дул меланхоличными порывами, рыдая и вздыхая
над болотами и заставляя стонать кустарник. По временам
брызги дождя ударяли по оконному стеклу. Я почти до
полуночи просматривал статью Иамбликуса, александрийского
ученого, о бессмертии. Император Юлиан сказал как-то об
Иамбликуса, что он был последователем Платона по времени, но
не по гениальности. Наконец, захлопнув книгу, я открыл
дверь и бросил последний взгляд на, мрачные болота и еще
более мрачное небо. И в это мгновение между облаками ярко
блеснула- луна, и я, увидел человека, называвшего себя
Хирургом с Гастеровских болот. Он сидел на корточках на
склоне холма среди вереска менее чем в двухстах ярдах от
моей двери, неподвижный как изваяние. Пристальный взгляд
Хирурга был устремлен на дверь моего жилища.
При виде этого стража меня пронзил трепет ужаса:
мрачный, загадочный облик, его создавал вокруг этого
человека какие-то странные чары: время, и место его
появления, казалось, предвещали что-то страшное. Но
возмущение, охватившее меня, вернуло мне самообладание, и я,
сбросив с себя чувство растерянности, направился в сторону
пришельца. Увидев меня. Хирург поднялся, повернулся ко
мне. Луна освещала его серьезное; заросшее бородой лицо и
сверкающие глаза.
- Что это значит? - воскликнул я, подходя к нему. - Как
высмеете следить за мной?
Я увидел, как вспышка гнева озарила его лицо.
- Жизнь в деревне заставила вас позабыть приличия, -
сказал он, - по болоту разрешается ходить всем.
- А в мой дом, по-вашему, тоже можно всем заходить?! -
воскликнул я. - Вы имели наглость обыскать его сегодня
вечером в мое отсутствие.
Он вздрогнул, и на лице его появилось крайнее волнение.
- Клянусь вам, что я тут ни при чем, - воскликнул он. -
Я никогда в жизни не переступал порога вашего дома. О, сэр,
поверьте мне, вам грозит опасность, вам следует
