остерегаться.
- Ну вас к черту, - сказал я, - Я видел, как вы ударили
старика, думая, что вас никто не заметит. Я был около вашей
хижины и знаю все. Если только в Англии существуют законы,
вас повесят за ваше преступление. А что касается меня, то я
старый солдат, я вооружен и запирать дверь не буду. Но если
вы или какой-нибудь другой негодяй попробует перешагнуть мой
порог, вы поплатитесь своей шкурой.
С этими словами я повернулся и направился в свою хижину.
Когда я оглянулся, он еще глядел мне вслед - мрачная фигура
с низко опущенной головой. Я беспокойно спал всю эту ночь,
но больше ничего не слышал о загадочном страже; его не было
и утром, когда я выглянул из-за двери.
В течение двух дней ветер свежел и усиливался, налетали
шквалы дождя. Наконец на третью ночь разразилась самая
яростная буря, какую я когда-либо наблюдал в Англии. Гром
ревел и грохотал над головой, непрерывное сверкание молний
озаряло небо. Ветер дул порывами, то уносясь с рыданием
вдаль, то вдруг хохоча и воя у моего окна и заставляя
дребезжать стекла в рамах. Я чувствовал, что уснуть не
смогу. Не мог и читать. Я наполовину приглушил свет лампы
и, откинувшись на спинку стула, предался мечтам. По всей
вероятности, я потерял всякое представление о времени,
потому что не помню, как долго сидел так, на - грани между
размышлением и дремотой. Наконец около трех или, может
быть, четырех часов я, вздрогнув, пришел в себя - не только
пришел в себя: все чувства, все нервы мои были напряжены.
Оглядевшись в тусклом свете, я не обнаружил ничего, что
могло бы оправдать мой внезапный трепет. Знакомая комната,
окно, затуманенное дождем, и крепкая деревянная дверь - все
было по-прежнему. Я стал убеждать себя, что какие-нибудь
бесформенные грезы вызвали эту непонятную дрожь, как вдруг в
одно мгновение понял, в чем дело. Это был звук шагов
человека около моей хижины. В паузах между ударами грома, в
шуме дождя и ветра я мог различить крадущиеся шаги. Я
сидел, затаив, дыхание, вслушиваясь в эти жуткие звуки.
Шаги остановились у самой моей двери. Теперь я слышал
затрудненное дыхание и одышку, как будто этот человек шел
издалека и очень торопился. Сейчас одна только дверь
отделяла меня от ночного бродяги, который с трудом переводил
дыхание. Я не трус, но ночная буря и смутные
предостережения, которые мне делали, а также близость этого
странного посетителя в такой степени лишили меня присутствия
духа, что я не мог вымолвить ни слова. И все же я протянул
рук и схватил свою саблю, устремив пристальный взгляд на
дверь. Я от всего сердца хотел одного, чтобы все скорее
кончилось. Любая явная опасность была лучше этого страшного
безмолвия, нарушаемого только тяжелым дыханием.
В мерцающем свете угасающей лампы я увидел, что щеколда
моей двери пришла в движение, как будто на нее производилось
легкое давление снаружи. Она медленно поднялась, пока не
освободилась от скобы, затем последовала пауза примерно на
десять секунд, в продолжение которых я сидел с широко
раскрытыми глазами и обнаженной саблей. Потом очень
медленно дверь стала поворачиваться на петлях, и свежий
ночной воздух со свистом проник через щель. Кто-то
действовал очень осторожно: ржавые петли не издали ни
звука. Когда дверь приоткрылась, я разглядел на пороге
темную призрачную фигуру и бледное лицо, обращенное ко мне.
Лицо было человеческое, но в глазах не было ничего похожего
на человеческий взгляд. Они, казалось, горели в темноте
зеленоватым блеском. Вскочив со стула, я поднял было
обнаженную саблю, как вдруг какая-то вторая фигура с диким
криком бросилась к двери. При виде ее мой призрачный
посетитель испустил пронзительный вопль и побежал через
болота, визжа, как побитая собака.
Дрожа от недавнего страха, я стоял в дверях, вглядываясь
в ночную мглу. В моих ушах все еще звенели резкие крики
беглецов. В этот момент яркая вспышка молнии осветила как
днем всю местность. При этом свете я разглядел далеко на
склоне холма две неясные фигуры, бегущие друг за другом с
невероятной быстротой по заросшей вереском местности. Даже
на таком расстоянии различие между ними не давало
возможности ошибиться: первый - это был маленький
человечек, которого я считал мертвым, второй - мой сосед,
Хирург. Короткое мгновение я видел их четко и ясно в
неземном свете молнии, затем тьма сомкнулась, над ними и они
исчезли.
Когда я повернулся, чтобы войти в свое жилище, моя нога
наступила на что-то лежащее на пороге. Наклонившись, я
поднял этот предмет. Это был прямой нож, сделанный целиком
из свинца, и такой мягкий и хрупкий, что казалось странным,
что его могли применить в качестве оружия. Чтобы сделать
его более безопасным, конец ножа был срезан. Острие,
однако, было все же старательно отточено на камне, что было
видно по царапинам, и, следовательно, оно все же было
опасным оружием в руках решительного человека. Нож,
очевидно, выпал из руки старика в момент, когда неожиданное
появление Хирурга обратило его в бегство. Не могло быть ни
малейшего сомнения о цели появления моего ночного
посетителя.
"Но что же произошло?" - спросите вы. В моей бродячей
жизни я не раз встречался с такими же странными,
удивительными происшествиями, как описанные мною события.
Они также нуждались в исчерпывающих объяснениях. Жизнь -
великий творец удивительных историй, но она, как правило,
заканчивает их, не считаясь ни с какими законами
художественного вымысла.
Сейчас, когда я это пишу, передо мною лежит письмо,
которое я могу привести без всяких пояснений. Оно сделает
понятным все, что могло показаться таинственным.
"Лечебница для душевнобольных в Киркби
4 сентября 1885 года
Сэр! Я понимаю, что обязан принести вам свои извинения и
объяснить весьма необычные и, с вашей точки зрения, даже
загадочные события, которые недавно имели место и вторглись
в вашу уединенную жизнь. Я должен был бы прийти к вам в то
утро, когда мне удалось разыскать своего отца. Но, зная
ваше нерасположение к посетителям, а также - надеюсь, что вы
мне простите это выражение - зная ваш весьма вспыльчивый
характер, я решил, что лучше обратиться к вам с этим
письмом. Во время нашего последнего разговора мне следовало
сказать вам то, что я говорю сейчас. Но ваш намек на
какое-то преступление, в котором вы считали виновным меня, а
также ваш неожиданный уход не позволили мне сделать это.
Мой бедный отец был трудолюбивым практикующим врачом в
Бирмингеме, где до сих пор помнят и уважают его. Десять лет
тому назад у него начали проявляться признаки душевного
расстройства, которое мы приписывали переутомлению и
солнечному удару. Чувствуя себя некомпетентным в этом деле,
имеющем столь большое значение, я сразу обратился к весьма
авторитетным лицам в Бирмингеме и Лондоне. В числе прочих
мы консультировались с выдающимся психиатром мистером
Фрейзером Брауном, который дал заключение о заболевании
моего отца. Его болезнь по своей природе спорадична, но
опасна во время пароксизмов. "Она может привести к
одержимости манией убийства или к религиозной мании, -
сказал он, - а может быть, одновременно к тому и другому.
Месяцами он может быть совершенно здоровым, как мы все, и
внезапно его болезнь может проявиться. Вы возьмете на себя
большую ответственность, - добавил психиатр, - если оставите
его без присмотра".
Последующие события показали справедливость этого
диагноза. Болезнь отца быстро приняла характер соединения
мании убийства и религиозной мании. Приступы наступали
неожиданно вслед за месяцами здоровья. Было бы излишним
утомлять вас описанием ужасных переживаний, которые пришлось
испытать нашей семьей. Достаточно сказать, что мы
благодарим бога, что смогли удержать его руки от убийства.
Свою сестру Еву я послал в Брюссель и посвятил себя всецело
отцу. Он невероятно боялся домов для умалишенным и в
периоды нормального состояния так жалобно умолял не помещать
его туда, что у меня не хватило духа не послушать его.
Наконец его приступы стали столь острыми и опасными, что я
решил ради безопасности окружающих увезти его из города в
уединенное место. Таким местом оказались Гастеровские
болота, и здесь мы оба и поселились.
Я обладаю средствами для безбедного существования и
увлекаюсь химией. Вот почему я мог проводить время с
достаточным комфортом и пользой. А он, бедняга, в здравом
уме был послушен как дитя; лучшего и более сердечного
сотоварища нельзя и пожелать. Мы вместе с ним соорудили
деревянную перегородку, куда он мог удаляться, когда на него
находил приступ, и я устроил окно и дверь таким образом,
чтобы держать его в доме при приближении безумия. Вспоминая
прошлое, могу честно сказать, что я не упустил ни одной
предосторожности, даже необходимые кухонные принадлежности
были сделаны из свинца и затуплены на концах, чтобы помешать
ему причинить вред в периоды безумия.
Спустя несколько месяцев после нашего переселения ему
казалось, стало лучше. Было ли это результатом целительного
воздуха или отсутствия каких-либо внешних побудительных
мотивов, но за все время он ни разу не проявлял признаков
своего ужасного расстройства. Ваше прибытие впервые
нарушило его душевное равновесие. Один только взгляд на вас
даже издалека пробудил в нем все болезненные порывы, которые
пребывали в скрытом состоянии. В тот же вечер он крадучись
подошел ко мне камнем в руке и убил бы меня, если бы я не
опрокинул его на землю и не запер в клетку, чтобы он смог
прийти в себя. Этот внезапный рецидив, конечно, погрузил
меня в глубокое отчаяние. Два дня я делал все возможное,
чтобы успокоить его. На третий день он, казалось, стал
спокойнее, но, увы, это была только хитрость безумца. Ему
удалось вынуть два прутка клетки, и, когда я позабыл об
осторожности, а был погружен в химические исследования, он
неожиданно набросился на меня с ножом в руке. В борьбе он
порезал мне предплечье и скрылся из хижины прежде, чем я
опомнился и смог определить, в каком направлении он бежал.
Моя рана была пустяковая, и несколько дней я блуждал по
болотам, продираясь сквозь кустарники, в бесплодных поисках.
Я был уверен, что он сделает покушение на вашу жизнь, и это
убеждение усилилось, когда вы сказали, что кто-то в ваше
отсутствие заходил к вам в хижину. Поэтому-то я и наблюдал
за вами в ту ночь. Мертвая, страшно изрезанная овца,
которую я нашел на болотах, доказала мне, что у отца есть
запас продовольствия и что его мания убийства еще не прошла.
Наконец, как я ожидал, он совершил на вас покушение,
которое, если бы я не вмешался, закончилось смертью одного
из вас. Он пытался скрыться, боролся как дикий зверь, но я
был в таком же возбуждении, что и он. Мне удалось сбить его
с ног и отвести в хижину. Последние события убедили меня,
что все надежды на его полное выздоровление тщетны, и я на
следующее утро доставил его в эту больницу. Сейчас он
начинает приходить в себя.
Разрешите мне, сэр, еще раз выразить свое сожаление по
поводу того, что вы подверглись такому испытанию, и заверить
вас в моем совершенном почтении.
Джон Лайт Камерон.
Моя сестра Ева просит передать вам сердечный привет. Она
рассказала мне, как вы познакомились с ней в
Киркби-Мальхауэе, а также что вы увидели ее вечером на
болоте. Из этого письма вы поймете, что, когда моя любимая
сестра вернулась из Брюсселя, я не решился привести ее
домой, а поселил в безопасном месте в деревне. Даже тогда я
не осмелился показать ей отца, и только однажды ночью, когда
он спал, мы организовали нашу встречу".
Вот и вся история об этих удивительных людях, чья
жизненная тропа пересекла мой путь. С той ужасной ночи я ни
разу не слыхал о них и не видел их, за исключением
одного-единственного письма, которое я здесь переписал. Я
все еще живу на Гастеровских болотах, и мой ум все еще
погружен в загадки прошлого. Но когда я брожу по болоту и
когда вижу покинутую маленькую серую хижину среди скал, мой
