Научная фантастика - Конан-Дойль А.

Рассказы

     Артур Конан-Дойль.
     Рассказы

     Дезинтеграционная машина
     Когда земля вскрикнула
   Двигатель Брауна - Перикорда
   Хирург с Гастеровских болот


     Дезинтеграционная машина

     Профессор  Челленджер  пребывал  в  прескверном  расположении   духа.
Взявшись за ручку двери, я замер в нерешительности перед его  кабинетом  и
услышал нижеследующий монолог; слова гремели и отдавались по всему дому:
     - Да, я говорю, что вы второй раз ошиблись номером. Второй,  за  одно
утро! Вы что, воображаете, будто какой-то идиот на  другом  конце  провода
может отвлекать ученого от серьезной работы своими назойливыми звонками? Я
не потерплю этого! Алло,  сию  же  минуту  пошлите  за  управляющим  вашей
бездарной телефонной лавочки! А, вы и есть управляющий?! Так почему же,  в
таком случае, вы не управляетесь? Да, разумеется, вы управились с тем, что
позволили отвлечь меня от дела, - дела, важность которого  вашему  уму  не
дано понять! Я желаю связаться с главным  распорядителем.  Что,  его  нет?
Этого и следовало ожидать!  Я  отдам  вас  под  суд,  сэр,  если  подобное
повторится! Ведь наказали же горластых  петухов.  Да,  это  я  добился  их
осуждения. Наказали петухов, а с какой стати терпеть дребезжание телефона?
Все ясно. Извинение в письменном виде?  Очень  хорошо.  Я  рассмотрю  его.
Доброго утра!
     Именно после этих слов я  отважился  переступить  порог.  Безусловно,
время я выбрал не  самое  удачное.  Когда  Челленджер  положил  телефонную
трубку, я очутился не перед профессором -передо мной был разъяренный  лев!
Его  огромная  черная  борода   топорщилась,   могучая   грудь   негодующе
вздымалась. Он окинул меня с головы до пят взглядом надменных серых  глаз,
и на меня обрушились последствия его гнева.
     - Проклятые лентяи! За что только  этим  негодяям  деньги  платят!  -
загремел он. - Мне было слышно - они смеялись, когда  я  излагал  им  свою
вполне справедливую жалобу. Это заговор, дабы докучать мне! А теперь, юный
друг, еще и вы явились сюда, чтобы довершить бедствия  злополучного  утра.
Вы здесь, позвольте узнать, по собственной воле,  или  же  ваша  газетенка
отправила вас заполучить у меня  некое  интервью?  Как  у  друга,  у  вас,
разумеется, есть привилегии, но как журналист - можете убираться!
     Я лихорадочно шарил в кармане в поисках письма от Мак-Ардла,  но  тут
профессору на память пришел еще новый  повод  для  недовольства.  Огромные
волосатые руки его рылись в бумагах на столе  и  наконец  извлекли  оттуда
газетную вырезку.
     - Весьма мило с вашей стороны упомянуть обо  мне  в  одном  из  ваших
последних литературных опусов, - сказал он, негодующе потрясая передо мной
листом. - Это было в  каких-то  дурацких  замечаниях  касательно  останков
ископаемого  ящера,  недавно  обнаруженных  в  соленгофских  сланцах.   Вы
начинаете абзац со  слов:  Профессор  Дж.  Э.Челленджер,  принадлежащий  к
величайшим умам современности...
     - И что же, сэр? - осведомился я.
     -  К  чему  подобные  возмутительно  несправедливые   определения   и
ограничения? Можно подумать, будто вы в состоянии сказать,  кто  они,  эти
другие выдающиеся мужи, которым вы  приписываете  равенство,  а  то,  чего
доброго, еще и превосходство надо мною?
     - Я неудачно выразился, сэр. Разумеется, мне  следовало  бы  сказать:
Профессор Челленджер, величайший ум современности, - согласился я,  и  сам
совершенно убежденный в правоте этих слов. Мое признание сразу же обратило
зиму в лето.
     - Дорогой мой юный друг, не думайте, что я  придираюсь,  отнюдь.  Но,
будучи окружен задиристыми и безмозглыми коллегами, человек,  оказывается,
вынужден защищаться. Вы  знаете,  мой  друг,  самоутверждение  чуждо  моей
натуре, но  мне  приходится  отстаивать  свои  принципы  перед  бездарными
оппонентами. А теперь проходите! Садитесь! Что же привело  вас  ко  мне  в
этот час?
     Мне следовало приступать к делу  крайне  осмотрительно,  поскольку  я
знал, что малейшая неосторожность -  и  лев  снова  зарычит.  Я  развернул
письмо Мак-Ардла.
     - Могу ли я  зачитать  вам  это,  сэр?  Письмо  от  Мак-Ардла,  моего
редактора.
     - Как же, помню его: не самый  гнусный  представитель  журналистского
племени.
     - По крайней мере, сэр, он исключительно высоко ценит вас и  искренне
вами восхищается. И когда требуется,  я  бы  сказал,  высочайшее  качество
экспертизы, он всегда обращается именно к вам. Вот и  сейчас  я  здесь  по
этой самой причине.
     - Что же ему угодно? - под  влиянием  лести  Челленджер  охорашивался
подобно индюку. Он уселся, положа локти на стол, сцепив свои огромные, как
у гориллы, руки; борода его топорщилась,  а  большие  серые  полуприкрытые
глаза милостиво остановились на мне. Он был  велик  во  всем,  что  бы  ни
делал, и его благожелательность подавляла сильнее, нежели гнев.
     - Я прочту вам его записку ко мне, сэр. Вот что он пишет:
     Дорогой  Мелоун,  пожалуйста,  как  можно  скорее  повидайте   нашего
высокоуважаемого  друга,  профессора  Челленджера,  и  попросите   его   о
содействии в следующем деле. Некий латвийский джентльмен по  имени  Теодор
Немор, проживающий в Уайт-Фрайер-Меншэнс, в Хэмпстеде, утверждает, что  он
будто  бы  изобрел  машину   самого   необычайного   свойства,   способную
дезинтегрировать любой материальный объект, расположенный  в  пределах  ее
влияния. Под ее действием  материя,  составляющая  тела  живой  и  неживой
природы,  якобы  разлагается  и  возвращается  в  свое  молекулярное   или
атомическое состояние. При этом,  направив  процесс  в  обратную  сторону,
объект можно восстановить в первоначальном виде. Заявление  представляется
несколько нелепым, и все же существуют неоспоримые доказательства, что для
него имеются определенные  основания  и  что  этот  человек  действительно
натолкнулся на какое-то замечательное открытие.
     Нет  нужды  распространяться  ни  о  том,  какую  революцию  подобное
открытие произведет в жизни человечества, ни о чрезвычайной важности этого
изобретения в  случае  применения  его  в  качестве  оружия  нового  типа.
Держава, которая, хоть единожды, смогла бы дезинтегрировать таким  образом
военный корабль или превратить батальон противника в кучку  атомов,  стала
бы властительницей  мира.  По  соображениям  социального  и  политического
свойства надлежит не теряя  ни  минуты  разобраться  в  сути  изобретения.
Намереваясь подороже продать его,  автор  рвется  к  известности,  поэтому
встретиться с ним не составит труда.
     Прилагаемая визитная карточка откроет перед вами двери его дома. Я бы
очень желал, чтобы вы и профессор Челленджер встретились с этим инженером,
изучили его изобретение и написали для Газетт. взвешенный отчет о ценности
данного открытия. Надеюсь сегодня  вечером  услышать  о  результате  вашей
поездки.
     Р. Мак-Ардл.

     - Таковы полученные мною указания, профессор, - добавил я,  складывая
письмо. - Я горячо надеюсь, что вы не оставите меня одного  и  поедете  со
мною, ведь где же мне самому, сэр, с моими-то ограниченными способностями,
разобраться в подобном деле?
     - Верно, Мелоун! Верно! - умиротворенно замурлыкал великий человек. -
Хотя вы никоим образом и не лишены природного  ума,  но  я  согласен,  что
проблема, которую вы изложили, вам не по плечу. Этот бесцеремонный телефон
уже расстроил мне утреннюю работу, и тут уж  ничего  не  поделаешь.  Между
прочим, я тружусь сейчас над ответом этому итальянскому шуту Мазотти.  Его
взгляды на развитие личинок тропического термита достойны лишь насмешки  и
всяческого презрения. Но с  окончательным  разоблачением  мошенника  можно
подождать и до вечера. Так что, мой юный друг, я к вашим услугам.
     Вот как вышло,  что  в  то  октябрьское  утро  я  оказался  вместе  с
профессором в вагоне подземной дороги, мчавшем нас  по  туннелю  на  север
Лондона. Я и не подозревал тогда, что  стою  на  пороге  одного  из  самых
удивительных приключений в моей богатой событиями жизни.
     Уезжая с Энмор-Гарденс,  я  по  телефону  (которому  только  что  так
досталось) заранее удостоверился, что изобретатель дома, и предупредил его
о нашем визите. Жил он в комфортабельной квартире в  Хэмпстеде.  Когда  мы
приехали, хозяин добрых полчаса продержал нас в приемной. Все это время он
оживленно беседовал с  группой  посетителей.  По  их  голосам  можно  было
понять, что это русские.
     Я мельком глянул на них через полуоткрытую дверь, когда  они  наконец
стали прощаться с хозяином в холле, и у меня  сразу  же  сложилось  о  них
впечатление как  о  состоятельных  и  интеллигентных  людях;  в  блестящих
цилиндрах, в пальто с астраханским воротом  у  них  был  вид  процветающих
буржуа, который так любят напускать на себя преуспевающие коммунисты.
     Входная дверь затворилась за ними, и в следующую минуту Теодор  Немор
вошел в комнату. Я и сейчас вижу, как он стоит в солнечном свете,  потирая
длинные тонкие руки, с широкой улыбкой, застывшей на  неприятном  лице,  и
рассматривает нас хитрыми желтыми глазками.
     Это был низенький толстяк. В теле его ощущалось  какое-то  неуловимое
уродство, хотя и трудно было определить, в  чем  именно  оно  заключается.
Вполне можно было назвать его горбуном без  горба.  Большое  дряблое  лицо
походило на недоделанную клецку, точно такого же цвета и  консистенции,  а
украшавшие  лицо  прыщи   и   бородавки   угрожающе   выступали   на   его
мертвенно-бледной коже. Глаза были как у кота,  и  по-кошачьи  топорщились
редкие и длинные колючие усы над неопрятным и слюнявым  ртом.  Все  в  его
лице казалось гадким и омерзительным, пока дело не доходило  до  рыжеватых
бровей. Над ними располагался великолепный черепной свод, какой мне  редко
прежде доводилось видеть.  Даже  шляпа  Челленджера,  я  думаю,  могла  бы
прийтись этой величественной голове впору. Если  судить  по  нижней  части
лица Теодора Немора, он мог принадлежать к подлым, коварным  заговорщикам,
а верхняя указывала, что его должно  причислить  к  великим  мыслителям  и
философам мира сего.
     - Ну-с, джентльмены, - заговорил  он  бархатным  голосом,  в  котором
чувствовался легкий иностранный акцент, - вы приехали, насколько  я  понял
из нашего краткого разговора по телефону, чтобы  поближе  познакомиться  с
дезинтегратором Немора? Не так ли?
     - Совершенно верно.
     - Могу я поинтересоваться: вы представляете Британское правительство?
     - Вовсе нет. Я -  корреспондент  Дейли  газетт,  а  это  -  профессор
Челленджер.
     - О, знаменитое имя, я бы сказал -  имя  европейской  известности,  -
улыбка подобострастной любезности обнажила желтые клыки. - Да, так вот.  Я
хотел сказать, что Британское правительство уже упустило  свой  шанс.  Что
еще оно упустило, возможно, выяснится позднее. Вполне  вероятно,  что  оно
упустило  свою  империю.  Да,  джентльмены,  я  готов  был  продать   свое
изобретение первому правительству,  которое  предложило  бы  мне  за  него
соответствующую цену. И если сейчас дезинтегратор попал в руки  тех,  кого
вы, скорее всего, не одобряете, то винить вам остается только самих себя.
     - Так, стало быть, вы уже продали свое изобретение?
     - Да, за цену, назначенную мною самим.
     - Вы полагаете, что приобретший его станет монополистом?
     - Несомненно.
     - Но его секрет известен другим так же хорошо, как и вам.
     - Ничего подобного, сэр, - тут он коснулся своего  огромного  лба,  -
вот сейф, где надежно заперт мой секрет. Сейф этот куда прочнее  стального
и защищен кое-чем посерьезнее, нежели замок с шифром. Кому-то  может  быть
известна одна сторона моего открытия, другим - другая. Но никто на  свете,
кроме меня, не знает всего целиком.
     - Вы, по-моему, забываете тех джентльменов, которым уже продали его.
     - Нет, сэр; я не настолько безрассуден, чтобы  передать  свое  знание
кому бы то ни было, пока мне не выплачены деньги. Поскольку  они  покупают
его у меня, то пусть и перемещают этот сейф,  -  он  снова  дотронулся  до
своего лба, - со всем его содержимым, куда пожелают. Мои  обязательства  в
этой   сделке,   таким   образом,   будут   выполнены   -   добросовестно,
неукоснительно  выполнены.  И   после   этого   начнется   новая   история
человечества.
     Он потер руки, и неподвижная улыбка на его лице исказилась, перейдя в
хищный оскал.
     - Вы, конечно же, извините меня, сэр, - зарокотал Челленджер, до  сей
поры сидевший в полном молчании, но его выразительное лицо выказывало  при
том крайнее неодобрение  словам  и  поведению  Теодора  Немора.  -  Однако
прежде, чем обсуждать  саму  проблему,  нам  бы  хотелось  убедиться,  что
предмет для обсуждения вообще  существует,  так  как  у  нас  есть  веские
основания в этом сомневаться. У нас еще в памяти  недавний  случай,  когда
один итальянец претендовал на создание мины с  дистанционным  управлением,
но  предварительное  ознакомление  с  сутью  работы   показало,   что   он
просто-напросто отъявленный мошенник. И эта история может повториться.  Вы
понимаете, сэр, что я весьма дорожу своей репутацией ученого - репутацией,
которую вы любезно назвали европейской, хотя смею думать, мое имя известно
и в Америке. Осторожность - необходимый  атрибут  науки,  и  вам  придется
представить  нам  доказательства,  дабы  мы  могли   отнестись   к   вашим
притязаниям серьезно.
     Желтые глаза Немора как-то особенно зло посмотрели на моего спутника,
но лицо его при этом расплылось в улыбке притворного добродушия.
     - Вы достойны своей репутации, профессор. Я часто слышал, что вы  как
раз тот человек, обманывать которого едва ли и стоит пытаться. И  я  готов
провести перед вами  наглядный  опыт,  каковой  непременно  убедит  вас  в
реальности моих достижений. Но  прежде,  чем  перейти  к  нему,  я  должен
сказать несколько слов касательно главного  принципа,  лежащего  в  основе
работы моей машины.
     Вы понимаете, что опытная установка, которую я собрал здесь  в  своей
лаборатории, - всего лишь модель, хотя в  отпущенных  ей  пределах  она  и
работает   превосходно.   Было   бы   совсем   несложно   с   ее   помощью
дезинтегрировать, например, вас, уважаемый, а затем воссоздать  вновь.  Но
не ради таких занятий  одно  из  самых  могущественных  государств  готово
заплатить мне цену, выражающуюся в миллионах. Моя  модель  просто  научная
игрушка.  Приложите  эту  силу  в  большем  масштабе  -  и  вы  достигнете
невероятных практических результатов.
     - Можно ли нам увидеть эту модель?
     - Вы не только увидите ее, профессор Челленджер, но  и  испытаете  ее
работу на себе самом, если, конечно, у вас  хватит  мужества  решиться  на
это.
     - Если хватит мужества! - зарычал лев. - Ваше  если,  сэр,  в  высшей
степени оскорбительно.
     - Ну, ну, ну... Я вовсе не собираюсь оспаривать ваше мужество. Я хочу
только заметить, что предоставлю вам полную возможность проявить  его.  Но
сперва  несколько  слов  о  законах,  лежащих  в  основе  дезинтеграции  и
управляющих ею.
     Когда известные кристаллы, соль, к примеру,  или  сахар,  помещают  в
воду, они растворяются в ней и исчезают. И не узнаешь, что они когда-то  в
ней находились. Затем, если путем выпаривания или как-то  иначе  уменьшить
количество воды, то наши кристаллы опять окажутся перед нами, мы снова  их
видим, и они точно такие же, как и раньше. В состоянии ли  вы  представить
себе процесс, посредством которого вы, органическое существо, точно так же
постепенно растворяетесь в  пространстве,  а  затем,  благодаря  обратному
изменению условий, появляетесь вновь?
     - Это ложная аналогия! - вскричал Челленджер. - Даже  если  я  сделаю
столь чудовищное допущение, будто  молекулы  нашего  тела  может  рассеять
некая разрывающая сила, то с какой стати они вновь составятся точно в  том
же порядке, как раньше?
     - Такое возражение не отличается глубиной и не касается сути дела.  Я
могу сказать вам на это только то,  что  молекулы,  вплоть  до  последнего
атома,  вновь  воссоздают  структуру,  которую   они   ранее   составляли.
Существует незримая матрица, и  благодаря  ей  каждый  кирпичик  структуры
попадает на свое настоящее место.  Можете  улыбаться,  профессор,  но  ваш
скептицизм и улыбка вскоре сменятся совсем иными чувствами.
     Челленджер пожал плечами:
     - Я вполне готов перейти к испытаниям.
     - Есть и еще кое-что, что мне бы хотелось довести до вашего сведения,
джентльмены, так как это поможет вам  уразуметь  мою  идею.  Из  восточной
магии и западного оккультизма вам должно быть известно о феномене аппорта,
когда некий предмет внезапно переносится  со  значительного  расстояния  и
появляется  на  новом  месте.  Как  же  это  возможно  сделать,  если   не
освобождением молекул, их перемещением по эфирной волне и  последующим  их
воссоединением, когда каждая из них  встает  в  точности  на  свое  место,
будучи направлена туда  действием  непреодолимого  закона?  Вот,  как  мне
кажется, настоящая аналогия с тем, что совершает моя машина.
     -  Нельзя  объяснить  что-либо   невероятное   при   помощи   другого
невероятного, - изрек Челленджер. - Я  не  верю  в  ваши  аппорты,  мистер
Немор, и не верю в вашу машину. Мое время дорого,  и  если  нам  предстоит
увидеть демонстрацию вашего дезинтегратора - или как там его еще, -  то  я
бы попросил вас перейти к делу без дальнейших церемоний.
     - Тогда благоволите следовать за мной, - проговорил изобретатель.  Он
повел нас из квартиры по лестнице вниз и далее через маленький садик.  Там
помещался просторный флигель. Хозяин отпер дверь, и мы вошли внутрь.
     В нем оказалась большая выбеленная комната  с  бесчисленными  медными
проводами, свисавшими  с  потолка  в  виде  гирлянд,  и  огромный  магнит,
установленный на возвышении. Перед ним было нечто, похожее  на  призму  из
стекла фута три длиною и около фута в диаметре. Справа от  нее  был  стул,
установленный на цинковой платформе, а над ним висел  полированный  медный
колпак. Как к стулу, так и к колпаку протянулись тяжелые провода, а  сбоку
находился своего рода храповик с  пронумерованными  прорезями  и  покрытой
резиною ручкой, которая сейчас стояла на нулевой отметке.
     - Дезинтегратор Немора, - сказал этот  непостижимый  человек,  махнув
рукой в сторону машины. - Перед вами  модель  аппарата,  которому  суждено
прославиться, изменив соотношение сил  между  нациями.  Кто  владеет  этой
машиной, владеет и всем миром. Вы же, профессор Челленджер, тем  не  менее
отнеслись ко мне, позволю себе заметить, без должной учтивости и уважения.
Осмелитесь ли вы теперь сесть на этот стул, дабы позволить  мне  на  вашей
собственной особе продемонстрировать возможности новой, неведомой силы?
     Челленджер обладал мужеством льва,  и  всякий  вызов,  брошенный  его
достоинству, был способен довести его до неистовства. Он, было, решительно
направился к  машине,  но  я  успел  схватить  его  за  руку  и  попытался
остановить.
     - Вы не можете пойти на  это,  -  сказал  я.  -  Ваша  жизнь  слишком
драгоценна.  Это  ведь,  в  конце  концов,  просто  чудовищно.  Что  может
гарантировать  вашу  безопасность?  Ближайшим  подобием  этого   аппарата,
которое я когда-либо  видел,  -  был  электрический  стул  в  американской
тюрьме.
     - Мою безопасность гарантирует то, что свидетель - вы, и если со мной
что-нибудь случится, то этого  субъекта  привлекут  к  ответственности  за
человекоубийство.
     - Это слабое утешение  для  мировой  науки,  сэр,  ведь  вы  оставите
незавершенной работу, которую, кроме вас,  никто  сделать  не  сможет.  По
крайней мере, позвольте пойти первым мне,  и  тогда,  если  опыт  окажется
совершенно безвредным, можете последовать и вы.
     Сама  по  себе  опасность,  разумеется,  никогда  бы  не   остановила
Челленджера, но мысль  о  том,  что  его  научная  работа  может  остаться
незавершенной, сильно его озадачила. Он  заколебался,  и  прежде,  чем  он
успел принять решение, я ринулся вперед и шлепнулся на стул. Я видел,  как
изобретатель взялся за ручку. И услышал какой-то  щелчок.  Затем  на  долю
секунды появилось странное ощущение путаницы  и  смятения,  перед  глазами
поплыл туман. Когда он развеялся, передо мной все еще  стоял  изобретатель
со  своей  гнусной   улыбкой,   а   побледневший   Челленджер   пристально
всматривался в меня из-за его плеча. Щеки профессора, обычно  румяные  как
яблоко, утратили свой цвет.
     - Ну, давайте же! - сказал я.
     - Уже все позади. Вы реагировали восхитительно, -  ответил  Немор.  -
Вставайте, пожалуйста, и  теперь  профессор  Челленджер,  надо  надеяться,
готов, в свою очередь, приступить к эксперименту.
     Мне  никогда  не  доводилось  видеть  моего  старого  друга  в  такой
растерянности.  Казалось,  его  железные  нервы  на   какое-то   мгновение
совершенно сдали. Он схватил меня под локоть дрожащей рукой.
     - Боже мой, Мелоун, это правда, - сказал он. - Вы исчезли. В этом нет
никакого сомнения. Сначала был туман, а потом пустота.
     - Сколько же я отсутствовал?
     - Минуты две или три.  Признаюсь,  я  был  в  ужасе.  Я  уже  не  мог
вообразить, что вы вернетесь. Затем он щелкнул этим  тумблером,  если  это
тумблер, переведя его на другое деление, и вот вы снова на стуле,  правда,
слегка сбитый с толку, но тем не менее живой и невредимый. Я возблагодарил
Бога, увидев вас!
     Большим красным платком он вытер пот с влажного лба.
     - Итак, сэр? - спросил изобретатель. - Или, быть может, вам  изменило
мужество?
     Челленджер  явно  сделал  над  собой  усилие.  Затем,  оттолкнув  мою
протестующую руку, он уселся на стул. Ручка управления щелкнула и  застыла
на третьем делении. Челленджера не стало.
     Я, несомненно, пришел бы в ужас, если бы не совершенное  хладнокровие
оператора.
     - Прелюбопытный процесс, не правда ли? - заметил он.  -  Принимая  во
внимание, сколь поразительна личность профессора,  странно  подумать,  что
сейчас он - всего лишь молекулярное облако, висящее где-то в этой комнате.
Разумеется, он теперь всецело находится в моей власти. Пожелай я  оставить
его в таком подвешенном состоянии, ничто на свете не помешает мне.
     - Я быстро найду способ, как помешать вам.
     И вновь его улыбка превратилась в хищный оскал.
     - Не воображаете ли вы, что подобная мысль в самом деле была  у  меня
на уме? Боже упаси! Ведь только  представить  себе:  окончательный  распад
профессора Челленджера! - исчез, растворился в  пространстве,  не  оставив
никаких следов. Ужасно! Просто ужасно! В то же время он  не  был  со  мной
настолько учтив, как следовало  бы.  Не  кажется  ли  вам,  что  небольшой
урок...
     - Нет, не кажется.
     - Хорошо, назовем это назидательной демонстрацией. Это будет, скажем,
нечто такое, что даст материал для курьезной  заметки  в  вашу  газету.  К
примеру, я  открыл,  что  волосы  на  теле,  поскольку  они  находятся  на
совершенно особой вибрационной частоте  по  отношению  ко  всей  остальной
живой органической ткани, могут по желанию быть включены в  воссоздающуюся
структуру или же удалены из  нее.  Мне  было  бы  интересно  взглянуть  на
медведя без его щетины. Получайте!
     Щелчок тумблера, и секундой позже Челленджер вновь восседал на стуле.
Но что за Челленджер! Какой-то остриженный лев! Хотя я изрядно рассердился
дурной шутке, каковую позволил себе в отношении  профессора  изобретатель,
все же я едва удержался от хохота.
     Его огромная голова была лысой, как у младенца, а подбородок гладким,
как у девушки. Лишенная  своей  великолепной  бороды,  нижняя  часть  лица
сильно смахивала на окорок,  и  профессор  был  похож  теперь  на  старого
гладиатора,  поколоченного  и  обрюзгшего,  массивная  бульдожья   челюсть
которого нависала над двойным подбородком.
     Вероятно,  на  наших  лицах  было  какое-то  особое  выражение  -  не
сомневаюсь, во всяком случае, что дьявольская ухмылка мистера Немора стала
при этом зрелище еще шире, - но, как  бы  то  ни  было,  рука  Челленджера
устремилась к лицу и голове, и он осознал произошедшую перемену. В  ту  же
минуту он вскочил со стула, схватил изобретателя за  горло  и  швырнул  на
пол. Зная невероятную силу Челленджера, я подумал, что час Немора пробил.
     - Ради Бога, осторожнее! Ведь если  вы  убьете  его,  мы  никогда  не
сможем поправить дела! - вскричал я.
     Мои слова возымели действие. Даже в минуты безумного гнева Челленджер
всегда был открыт доводам разума. Он вскочил на  ноги,  потащив  за  собой
дрожащего изобретателя.
     - Даю пять минут, - задыхаясь от ярости, выговорил он. -  Если  через
пять минут я не  стану  таким,  как  прежде,  то  вытрясу  душу  из  вашей
пакостной оболочки!
     С Челленджером, когда он впадал в  ярость,  спорить  было  отнюдь  не
безопасно. Самый храбрый человек и тот дрогнул бы; что уж там  говорить  о
мистере Неморе, который явно  не  отличался  особый  смелостью.  Напротив,
прыщи и бородавки на его лице неожиданно стали виднее прежнего, потому как
оно переменило обычный для себя цвет замазки на белый цвет рыбьего  брюха.
Руки и ноги у него дрожали, он еле-еле мог ворочать языком.
     - И правда, профессор, - залепетал он,  держась  рукой  за  горло,  -
такое насилие совсем ни к чему. Безобидная шутка, мне  подумалось,  вполне
может  быть  уместна  в  кругу   друзей.   Моим   желанием   было   только
продемонстрировать вам возможности своей машины. Мне показалось,  что  вам
хотелось увидеть полную демонстрацию. Ни о каком оскорблении  достоинства,
уверяю вас, профессор, не могло быть речи!
     Вместо ответа Челленджер забрался обратно на стул.
     - Не спускайте  с  него  глаз,  Мелоун.  Не  разрешайте  ему  никаких
вольностей!
     - Я прослежу за этим, сэр.
     - А теперь, милейший, уладьте дело, не то вам  придется  ответить  за
содеянное.
     Напуганный изобретатель приблизился к машине. Восстановительная  сила
ее была пущена на  полную  мощность,  и  через  минуту  старый  лев  вновь
предстал перед нами, украшенный своей спутанной гривой. Обеими  руками  он
любовно разгладил бороду, затем провел по макушке, как бы желая  убедиться
в своей полной реставрации. После чего он  торжественно  сошел  со  своего
насеста.
     - Вы позволили себе бесцеремонность, сэр, которая  едва  не  возымела
для вас весьма серьезные последствия. Однако я принимаю  ваше  объяснение,
что вы сделали это исключительно в целях демонстрации. А теперь я  намерен
задать  вам  несколько  конкретных  вопросов  по   поводу   свойств   этой
удивительной энергии, об открытии которой вы заявили.
     - Я готов ответить на любой из ваших  вопросов,  кроме  того,  какова
природа и источник данной энергии. Это моя тайна.
     - Так вы действительно утверждаете, что никому в мире, кроме вас, она
не известна?
     - Ни у кого нет о ней ни малейшего понятия.
     - А у вас не было помощников?
     - Нет, сэр. Я работаю один.
     -  Вот  как!  Невероятно  интересно.   Вы   рассеяли   мои   сомнения
относительно факта существования этой энергии, но я еще не постиг, в  чем,
собственно, ее практическое значение.
     - Как я уже объяснял, это только модель. Но, разумеется, очень  легко
построить установку большего размаха. Как вы понимаете,  в  данном  случае
дезинтегратор действовал лишь по вертикали. Определенные токи над объектом
и  определенные  под  ним  создают  некоторые   вибрации,   которые   либо
дезинтегрируют, либо  восстанавливают  материальные  объекты.  Но  процесс
может идти и по горизонтали. В этом случае  эффект  действия  его  был  бы
аналогичен, но он  покрыл  бы  земное  пространство  пропорционально  силе
своего тока.
     - Приведите пример.
     - Предположим, что один полюс находится на одном катере, а  другой  -
на  другом.  Тогда  военный  корабль,  попавший   в   поле   между   ними,
просто-напросто исчезнет, распавшись  на  молекулы.  Точно  та  же  участь
постигнет и любое войсковое соединение.
     - И вы уже продали этот секрет  с  монопольным  правом  собственности
одной из европейских держав?
     - Да, сэр, продал. И как только они заплатят мне деньги, они  получат
в свое распоряжение такую силу, которой ни одна нация до сего  времени  не
обладала. Даже сейчас вы не  в  состоянии  представить  всех  возможностей
моего изобретения, если оно попадет в умелые руки,  то  есть  в  руки,  не
боящиеся  пользоваться  оружием,  которое  они  держат.  Эти   возможности
неизмеримы и беспредельны, - злорадная улыбка  пробежала  по  дьявольскому
лицу этого человека. - Представьте себе какой-нибудь квартал, например,  в
Лондоне, где установлены подобные машины. Вообразите эффект такого  потока
энергии в пределах, легко определяемых по воле  оператора.  Что  ж,  -  он
разразился отвратительным хохотом, - я уже вижу целую долину Темзы начисто
выметенной. И ни единого мужчины, ребенка или женщины не осталось  бы  ото
всех кишащих здесь миллионов человеческих существ!
     Ужас  объял  меня  при  этих  словах,  но  еще  более  ужаснуло  меня
воодушевление, с которым они были сказаны. Однако на моего  спутника  они,
по-видимому, оказали совсем иное действие. К моему  изумлению,  Челленджер
расплылся в добродушной улыбке и дружески протянул изобретателю руку.
     - Итак, мистер Немор, следует вас поздравить,  -  заявил  он.  -  Нет
сомнения, что вы завладели  замечательной  собственностью:  могучей  силой
природы и обуздали ее, и теперь человек  может  использовать  ее  в  своих
целях. Весьма, конечно, прискорбно, что применение  это  неизбежно  должно
быть разрушительным, но наука не знает различий  подобного  рода,  а  лишь
следует знанию, куда бы оно ни вело. Помимо принципа,  лежащего  в  основе
действия машины, у вас, я полагаю, нет возражений относительно того, чтобы
я ознакомился с ее конструкцией?
     - Ни в коей мере. Машина всего лишь тело. А вот душой ее,  оживляющим
ее принципом вы, профессор,  разглядывая  это  тело,  завладеть  никак  не
сможете.
     - Безусловно. Но даже и ее механизм представляется творением великого
мастера, большого, я бы позволил себе заметить,  знатока  своего  дела.  -
Некоторое время Челленджер расхаживал вокруг машины, трогал и щупал руками
отдельные ее части. После чего он вновь поместил свое громоздкое  туловище
на стул с электроизоляцией.
     - Не угодно ли вам совершить еще одну  экскурсию  в  пространство?  -
удивился изобретатель.
     - Позже, пожалуй, позже. Между прочим, тут у  вас,  -  вы,  наверное,
знаете об этом, - имеется небольшая утечка электричества. Я,  сидя  здесь,
отчетливо ощущаю, как через меня проходит слабый ток.
     - Не может этого быть. Стул тщательно изолирован.
     - Но уверяю вас, я чувствую контакт с  электричеством,  -  Челленджер
спустился с насеста наземь.
     Изобретатель поспешил занять его место.
     - Я ничего не чувствую, - заявил он.
     - А разве нет дрожи внизу позвоночника?
     - Нет, сэр, я ничего не чувствую.
     Тут последовал резкий щелчок, и Немор исчез. В изумлении я  воззрился
на Челленджера:
     - Силы небесные! Вы трогали машину, профессор!
     Он милостиво улыбнулся мне с видом легкого недоумения.
     - Вот так так! Вероятно, я нечаянно дотронулся до ручки управления, -
сказал он. - Да, вот именно так и  происходят  несчастные  случаи,  а  все
из-за того, что эта модель слишком грубо сделана. Такой рычаг следовало бы
снабдить предохранителем.
     - Он стоит на цифре три. Эта отметка указывает на дезинтеграцию.
     - Да, я это видел, когда опыт проводили над вами.
     - Но я был так взволнован, когда он вернул вас  назад,  что  даже  не
посмотрел, на какой отметке стоит возвращение. А вы заметили?
     - Я бы мог заметить, мой юный друг, но я не обременяю свой ум мелкими
деталями. Здесь много делений, и мы  не  знаем  их  назначения.  Мы  можем
только  ухудшить  дело,  если  станем  экспериментировать   с   неведомым.
Наверное, лучше оставить все, как есть.
     - И вы намерены...
     - Безусловно. Так оно лучше. Небезынтересная личность мистера Теодора
Немора растворилась в пространстве, его машина теперь бесполезна, а  некое
иностранное правительство осталось без знания, посредством коего оно могло
бы причинить много вреда. Мы с вами неплохо поработали нынешним утром, мой
юный друг. Ваша газетенка,  несомненно,  напечатает  теперь  занимательный
репортаж о необъяснимом и  таинственном  исчезновении  одного  латвийского
изобретателя  как  раз  во  время  визита  ее  собственного   специального
корреспондента  к  нему  на  квартиру.  Не  скрою,  я   получил   истинное
удовольствие от проделанного эксперимента. Такие светлые минуты  приходят,
чтобы озарить скучную рутину повседневной деятельности  необычным  светом.
Но в жизни, мой юный  друг,  есть  не  только  удовольствия,  но  также  и
обязанности. И сейчас я возвращаюсь  к  своему  итальянцу  Мазотти  и  его
нелепым взглядам на развитие личинок тропического термита.
     Я оглянулся. Мне почудилось, что легкий  маслянистый  туман  все  еще
окутывает стул.
     - Но все-таки... - начал было я.
     -   Первой   обязанностью   законопослушного   гражданина    является
предотвращение убийства, - изрек профессор Челленджер. - Я так и поступил.
Довольно, Мелоун, довольно! Тема исчерпана и не стоит  обсуждений.  Она  и
так уже слишком надолго отвлекла мои мысли от дел более важных.


     Артур Конан-Дойль.
     Когда земля вскрикнула

     Если мне не изменяет память, мой друг  Эдуард  Мелоун,  журналист  из
Газетт, как-то упоминал о профессоре Челленджере, - кажется, ему  довелось
участвовать вместе с ним  в  каких-то  удивительных  приключениях.  Однако
обычно я так поглощен работой и моя фирма настолько завалена заказами, что
в голове у меня удерживаются  лишь  факты,  не  выходящие  за  рамки  моих
профессиональных интересов. Вот и  о  Челленджере  я  имел  самое  смутное
представление - помнится, слышал о нем как о гениальном сумасброде,  нрава
вспыльчивого и  необузданного.  Поэтому  я  был  крайне  удивлен,  получив
однажды от него деловое письмо следующего содержания:

          14-бис,  Энмор-Гарденс,  Кенсингтон.  Сэр!  Мне   нобходимо
     воспользоваться услугами специалиста по  артезианскому  бурению.
     Не скрою, сам я невысокого мнения о специалистах узкого  профиля
     и предпочитаю  людей,  обладающих,  подобно  мне,  универсальным
     интеллектом, - у них более разумный и широкий  взгляд  на  вещи,
     нежели у тех, кто специализируется в какой-то отдельной  области
     (что, увы, часто  является  не  более  чем  ремеслом)  и  потому
     наделен весьма ограниченным кругозором. Тем не менее  я  намерен
     вас испытать. Мне  довелось  просматривать  список  авторитетных
     специалистов по артезианскому бурению, и мое внимание  привлекло
     ваше имя - несколько странное, чуть было  не  сказал  .нелепое.;
     наведя справки, я выяснил, что мой юный друг, м-р Эдуард Мелоун,
     знаком с вами. Ввиду этого имею честь  сообщить,  что  буду  рад
     побеседовать с вами, и если вы мне подойдете - а мои  требования
     довольно высоки, - я, вероятно,  сочту  возможным  доверить  вам
     одно  весьма  важное  дело.  Большего  пока  сказать  не   могу,
     поскольку дело это сугубо конфиденциальное и обсудить его  можно
     только в приватной беседе. В связи с этим прошу вас отменить все
     другие дела и  прибыть  по  вышеуказанному  адресу  в  следующую
     пятницу в 10.30 утра. Перед дверью имеется скребок для  обуви  и
     коврик - миссис Челленджер крайне щепетильна в  этом  отношении.
     Остаюсь, сэр, как всегда, Джордж Эдуард Челленджер.

     Я отдал письмо своему старшему клерку, и тот от моего  имени  сообщил
профессору, что, мол, м-р Пэрлисс Джоунс рад принять приглашение. Это было
вполне корректное деловое письмо, и начиналось оно с обычной  фразы:  Ваше
письмо от (без даты) получено. Это вызвало новое послание профессора:

          Сэр, - писал он, и почерк его напоминал  забор  из  колючей
     проволоки, - я вижу, вы выражаете неудовольствие в связи с  тем,
     что мое письмо не датировано. Позвольте обратить  ваше  внимание
     на тот факт, что в качестве некоторой компенсации за  чудовищные
     налоги наше правительство имеет  обыкновение  ставить  маленькую
     круглую печать, или штамп, на внешней стороне  конверта,  где  и
     указана дата отправления. Если этот  штамп  отсутствует  или  же
     неразборчив,   то   вам   следует    адресовать    свой    упрек
     соответствующей  почтовой  конторе.  А   вас   я   попросил   бы
     сосредоточиться на вопросах, имеющих непосредственное  отношение
     к делу, ради  которого  я  обратился  к  вам,  и  не  заниматься
     комментариями по поводу формы, в которой написаны мои письма.

     Я понял, что имею дело с  сумасшедшим,  поэтому  счел  благоразумным,
прежде чем браться за это дело, навестить моего друга Мелоуна; мы  знакомы
еще с тех давних пор, когда оба играли в раггер за Ричмонд.  Я  нашел  его
все тем же весельчаком-ирландцем; его очень позабавила моя первая стычка с
Челленджером.
     - Это пустяки, старина, - сказал он. - Стоит провести в его  обществе
хотя бы пять минут - и покажется, что с тебя заживо содрали  кожу.  Уж  по
части оскорблений ему нет равных!
     - Так почему же все это терпят?
     - Вовсе нет. Если сосчитать все  судебные  процессы  по  обвинению  в
клевете, все скандалы и оскорбления действием полицейского суда...
     - Оскорбления действием?!
     - Да, Бог ты мой, ему ничего не стоит спустить человека  с  лестницы,
если тот хоть в чем-то с ним не согласен. Это примитивный пещерный человек
в пиджачной паре. Я  представляю  его  себе  с  дубиной  в  одной  руке  и
кремневым топором в другой. Если некоторые рождаются не в  свое  столетие,
то он появился на свет не в свое тысячелетие. Ему бы жить в раннем неолите
или около того.
     - И при всем при том он профессор!
     - В том-то и чудо! Это самый могучий интеллект в Европе,  к  тому  же
подкрепленный такой  активностью,  которая  позволяет  ему  воплотить  все
замыслы. Коллеги постоянно вставляют ему палки в  колеса,  поскольку  люто
ненавидят его, но это все равно, что сотне траулеров пытаться удержать  на
месте трансатлантический лайнер. Он просто не обращает на них  внимания  и
спокойно идет своим курсом.
     - Ясно одно, - сказал я. - Я не желаю иметь с ним  ничего  общего  и,
пожалуй, отменю встречу.
     - Ни в коем случае. Ты будешь  точен  до  минуты,  да-да,  именно  до
минуты, иначе тебе здорово достанется.
     - Это с какой же стати?
     - Изволь, объясню. Прежде всего не принимай близко к сердцу то, что я
наговорил тебе о старике. Всякий, кому  удается  сойтись  с  ним  поближе,
привязывается к нему всей душой. У старого  медведя,  в  сущности,  доброе
сердце. Помню, как он сотни миль нес на руках заболевшего оспой индейского
младенца - из глухих дебрей до самой Мадейры. Он  велик  во  всем.  И  все
будет в порядке, если вы с ним сработаетесь.
     - Надеюсь, что не предоставлю ему такой возможности.
     - Смотри, прогадаешь. Ты слышал что-нибудь о таинственных раскопках в
районе Хенгист-Дауна на южном побережье?
     - Думаю, это какие-то секретные изыскания, связанные с угледобычей.
     Мелоун подмигнул:
     - Можешь называть это как  хочешь.  Видишь  ли,  я  пользуюсь  полным
доверием старика и не могу сказать ничего определенного, покуда он сам  не
разрешит. Но кое-что все же могу  тебе  сообщить,  поскольку  это  было  в
газетах. Некто Беттертон, разбогатевший на каучуке,  несколько  лет  назад
оставил все свое состояние Челленджеру с условием, что эти средства  будут
использованы в интересах науки. Оказалось, что это  колоссальная  сумма  -
несколько миллионов. Тогда Челленджер приобрел земельный участок в  районе
Хенгист-Дауна в Суссексе. Это была бросовая земля на северной  оконечности
мелового края, значительную часть которой  он  обнес  колючей  проволокой.
Посередине участка была  глубокая  лощина.  Здесь  он  и  начал  раскопки.
Заявил, - тут Мелоун снова подмигнул, - что  в  Англии  есть  нефть  и  он
намерен это доказать.
     Построил небольшой комфортабельный поселок, заселил рабочими, положив
им хорошее жалованье, и те поклялись держать язык за зубами.  Как  и  весь
участок, лощина тоже обнесена колючей проволокой и охраняется  сторожевыми
собаками. Из-за этих зверюг несколько репортеров  чуть  было  не  лишились
жизни, не говоря уж о штанах. Дело это, небывалое по размаху, ведет  фирма
сэра Томаса Мордена, но и  ее  сотрудники  поклялись  молчать.  А  сейчас,
видно,  наступило  время,  когда  потребовалась  помощь   специалиста   по
артезианскому бурению.  Надеюсь,  теперь-то  ты  не  откажешься  от  этого
предложения? Не глупи, дело сулит массу новых впечатлений,  а  вдобавок  и
чек на кругленькую сумму, не говоря уж о перспективе поработать бок о  бок
с самым удивительным человеком из тех, кого  ты  когда-либо  встречал  или
сможешь повстречать в будущем.
     Доводы Мелоуна подействовали,  и  в  пятницу  утром  я  отправился  в
Энмор-Гарденс. Я так боялся опоздать, что оказался  у  двери  на  двадцать
минут раньше назначенного. Я томился в ожидании у дома, и вдруг взгляд мой
упал  на  роллс-ройс,  который  показался  мне  знакомым  -  у  него  была
характерная серебристая стрелка на дверце. Ну конечно же,  это  автомобиль
Джека Девоншира, младшего компаньона знаменитой фирмы Мордена. Я знал  его
как учтивейшего из смертных, и поэтому был  весьма  шокирован,  когда  он,
внезапно  появившись  в  дверях,  воздел  руки  к  небесам  и  с  чувством
воскликнул:
     - О, будь он проклят! Черт бы его побрал!
     - Что случилось, Джек? Вы, кажется, чем-то огорчены?
     - Привет, Пэрлисс! Вы что, тоже ввязались в это дело?
     - Пока нет, но у меня, похоже, есть шанс.
     - Ну, тогда вам не позавидуешь!
     - Да что с вами такое случилось? Вы, кажется, на грани срыва.
     - Пожалуй, что так. Судите сами: выходит дворецкий: Профессор  просил
меня сообщить вам, сэр, что он в настоящее время  крайне  занят  -  кушает
яйцо, - но если вы посетите его в более удобное  время,  весьма  вероятно,
что он примет вас. Так он и велел  мне  передать.  Могу  добавить,  что  я
приходил получить сорок две тысячи фунтов, которые он нам задолжал.
     Я присвистнул:
     - Вы не можете получить с него долг?!
     - О нет, платить он не отказывается. Надо отдать должное этой  старой
горилле: он не скряга. Но платит, когда хочет и как хочет,  ему  никто  не
указ. Ну что ж,  теперь  вы  попытайте  счастья,  посмотрим,  как  он  вам
понравится. - С этими словами Джек вскочил в свой лимузин и был таков.
     Время от времени поглядывая на  часы,  я  ждал,  когда  наступит  час
испытания.  Должен  сказать,  что  я  не  робкого  десятка   и   в   своем
Белсайз-Боксинг-клубе. устойчиво держу второе место  в  среднем  весе,  но
никогда я так не волновался перед деловым визитом. Физической  расправы  я
не боялся: даже если этот безумец войдет в раж и набросится  на  меня,  я,
конечно же, смогу за себя постоять; скорее, это было  сложное  чувство,  в
котором страх перед публичным скандалом перемешивался с опасением потерять
выгодный контракт. Однако не так страшен черт, как его малюют. Я захлопнул
часы и направился к двери.
     Мне открыл пожилой дворецкий с  каменным  лицом,  выражение  которого
(или, вернее, отсутствие такового) явственно говорило, что его  обладатель
привык к любым потрясениям и ничто на свете уже не может его удивить.
     - Вам назначено, сэр?
     - Конечно.
     Он заглянул в список, который держал в руке.
     - Ваше имя, сэр?. Все точно, мистер Пэрлисс Джоунс. Десять  тридцать.
Все в порядке. Мы должны соблюдать осторожность, мистер Джоунс,  поскольку
нас  одолевают  журналисты.  Профессор,  как  вы,  возможно,  осведомлены,
недолюбливает прессу. Пожалуйте сюда,  сэр.  Профессор  Челленджер  сейчас
примет вас.
     В следующее мгновение я уже был в обществе профессора. Мой  друг  Тэд
Мелоун в своем рассказе Затерянный мир. обрисовал этого  человека  гораздо
лучше, чем это мог бы  сделать  я,  и  потому  не  стану  затруднять  себя
описанием. Единственное, что бросилось мне  в  глаза,  -  это  исполинских
размеров туша за письменным столом красного дерева, длинная черная  борода
лопатой  и  два  громадных  серых   глаза,   вызывающе   глядящих   из-под
полуприкрытых век. Огромная голова была откинута назад,  борода  выдвинута
вперед, и всем своим видом, выражавшим высокомерное нетерпение, он  словно
говорил: Ну, какого черта  тебе  здесь  надо?.  Я  положил  на  стол  свою
карточку.
     - Ага, - сказал он, взяв карточку так, будто она скверно пахла. -  Ну
да, конечно. Вы и есть  так  называемый  эксперт,  мистер  Джоунс.  Мистер
Пэрлисс Джоунс. Скажите спасибо  вашему  крестному  отцу,  мистер  Джоунс,
поскольку именно это нелепое имя1 и привлекло поначалу мое внимание.
     - Профессор Челленджер, я пришел сюда для деловой беседы,  а  не  для
того, чтобы обсуждать с вами мое имя, - сказал я с достоинством.
     - Вы, милый мой, похоже, очень обидчивы. У вас нервы не в порядке.  С
вами надо быть начеку, мистер Джоунс. Прошу вас, садитесь и успокойтесь. Я
читал вашу брошюрку  о  мелиорации  Синайского  полуострова.  Вы  ее  сами
написали?
     - Конечно, сэр. Кажется, на обложке проставлено мое имя.
     - Вот именно! Вот именно! Но это не всегда одно и то же, не  так  ли?
Тем не менее я готов принять на веру ваше утверждение. Книга эта не лишена
определенных достоинств. За  скучным  тяжеловесным  слогом  обнаруживаются
неожиданные проблески мысли. Тут и там мелькают крупицы  здравого  смысла.
Вы женаты?
     - Нет, сэр. Не женат.
     - Ну, в таком случае есть надежда, что вы сумеете хранить тайну.
     - Если уж я дам слово, то непременно его сдержу.
     - Ну, хорошо. Мой юный друг Мелоун, - он  говорил  так,  словно  Тэду
было не больше десяти лет от роду, - хорошо отзывается о вас. Он  считает,
что вам можно доверять. Это очень важно, поскольку  я  в  настоящее  время
провожу один из величайших экспериментов, - можно даже сказать, величайший
эксперимент, - в мировой истории. И предлагаю вам участвовать в нем.
     - Почту за честь.
     - Это действительно большая честь. Признаюсь, я не привлек бы  никого
к  этому  делу,  если  бы  гигантский  размах  предприятия   не   требовал
специалистов высочайшего класса. Теперь, мистер Джоунс, заручившись  вашим
словом, перехожу к существу вопроса. Так вот,  я  считаю,  что  Земля,  на
которой мы живем, сама является живым организмом со своим кровообращением,
органами дыхания, а также нервной системой.
     Передо мной, несомненно, сидел сумасшедший.
     - Ваш мозг, насколько я могу судить, - продолжал он, - не в состоянии
воспринять мою идею. Но постепенно он свыкнется с ней. Вспомните хотя  бы,
насколько болотистая местность, поросшая  вереском,  напоминает  волосяной
покров гигантского животного. И такие параллели можно провести везде и  во
всем. Подумайте о периодических подъемах и опусканиях суши, которые  можно
сравнить с медленным дыханием животного.  Наконец,  обратите  внимание  на
бесконечное  ерзание  и  почесывание,  которые   наш   лилипутский   разум
воспринимает как землетрясения и бури.
     - А как насчет вулканов?
     - Да-да-да. Они соответствуют тепловым точкам нашего тела.
     Мысли путались у меня в голове - я судорожно пытался найти  аргументы
против этих чудовищных фантазий.
     - А температура?! - закричал я. - Ведь  неопровержимо  доказано,  что
она стремительно повышается по мере продвижения в  глубь  Земли,  а  центр
Земли - это расплавленная субстанция!
     Он отмел мои доводы:
     - Возможно, вы знаете, сэр - ведь среднее образование теперь доступно
каждому, - что Земля несколько сплющена у полюсов. Это означает, что полюс
ближе к центру, чем любая другая точка земной поверхности, и таким образом
в гораздо большей  степени  подвержен  воздействию  тепла,  о  котором  вы
говорите.  Если  следовать  вашей  логике,  то  на  полюсах  должен   быть
тропический климат!
     - Эта идея совершенно нова для меня.
     - Еще бы. Выдвигать новые идеи,  которые  поначалу  удивляют  простых
смертных, - это привилегия оригинально мыслящей личности. А  теперь,  сэр,
взгляните: что это такое? - он поднял со стола небольшой предмет.
     - Полагаю, морской еж.
     - Именно! - воскликнул он с несколько преувеличенным  восторгом,  как
если бы  услышал  разумные  слова  из  уст  ребенка.  -  Это  морской  еж,
обыкновенный Echinus. Природа воспроизводит себя в  разных  видах,  размер
здесь не так важен. Этот еж - модель, прототип Земли. Вы видите, у него не
идеально круглая форма, он слегка приплюснут у полюсов. Давайте представим
себе Землю в виде огромного морского ежа. Что вы на это скажете?
     Я мог бы сказать, что все это чушь, но постеснялся и  стал  подбирать
довод, опровергающий его конкретные положения.
     - Живое существо нуждается в пище, -  сказал  я,  -  а  чем  питается
гигантский организм Земли?
     - Замечательный вопрос! Замечательный! - заявил профессор с  изрядной
долей снисходительности. -  Вы  быстро  схватываете  очевидное,  но  более
сложные вещи доходят до  вас  с  трудом.  Чем  питается  земной  организм?
Обратимся к нашему маленькому другу - ежу. Вода,  в  которой  он  обитает,
проходит через поры его крохотного тельца и обеспечивает питание.
     - Так вы полагаете, что вода...
     - Нет, сэр, не вода. Эфир.  Земля  пасется  на  орбитальных  полях  в
космическом пространстве, и по мере ее вращения эфир проникает  внутрь  ее
организма, обеспечивая  тем  самым  его  жизнедеятельность.  Целая  стайка
других планет-ежей делает то же самое: Венера, Марс и  остальные,  -  и  у
каждой свое пастбище.
     Этот человек был совершенно безумен, но спорить с ним  не  следовало.
Он принял мое молчание как знак согласия и улыбнулся с  самым  добродушным
видом.
     - Похоже, мы делаем успехи, - заметил он. - Впереди уже  виден  свет.
Поначалу он, конечно, несколько ослепляет, но скоро мы к  нему  привыкнем.
Прошу вас уделить мне еще несколько минут, и мы покончим с этим  существом
у меня в руке. Допустим, что по твердой оболочке его  тела  ползают  некие
крохотные  насекомые.  Как  вы  думаете,  будет  ли   еж   знать   об   их
существовании?
     - Думаю, что нет.
     - Теперь  вам,  надеюсь,  ясно,  что  Земля  не  имеет  ни  малейшего
представления о том, как человечество эксплуатирует ее. Она не подозревает
ни о развитии растительного мира, ни об эволюции  живых  существ,  которые
расплодились на ней за время ее путешествий вокруг солнца, словно  ракушки
на днище старого корабля. Таково нынешнее положение  вещей,  которое  я  и
предлагаю изменить.
     Я остолбенел.
     - Как это изменить?!
     - Я хочу, чтобы Земля узнала, что существует  по  меньшей  мере  один
человек - Джордж Эдуард Челленджер, -  который  просит  внимания,  -  нет,
который требует к себе внимания. Для нее это наверняка будет  первый  опыт
такого рода.
     - А как, интересно, вам это удастся?
     - Ага, вот тут-то мы и  подошли  к  самому  главному.  Давайте  вновь
обратимся к интересному маленькому созданию, которое я держу в  руке.  Под
этой защитной коркой все сплошь  нервы  и  чувствительные  центры.  Вполне
очевидно, что если паразитирующее на нем существо пожелает привлечь к себе
внимание, то ему достаточно будет проделать отверстие  в  этом  панцире  и
таким образом возбудить сенсорный аппарат.
     - Безусловно.
     - Возьмем другой пример: допустим, блоха или комар ползает по  нашему
телу, но мы не замечаем этого до тех пор, пока насекомое  не  вонзит  свой
хоботок в кожу, которая и есть наша защитная оболочка. Это, кстати, служит
нам неприятным напоминанием о том, что мы не одни.  Теперь,  надеюсь,  вам
ясна моя мысль. Опять во тьме забрезжил свет.
     - О Боже! Так вы предлагаете вонзить жало в земную кору?
     С удовлетворенным видом он закрыл глаза.
     - Перед вами, - сказал он, - первый человек, который  пробуравит  эту
огрубевшую шкуру. Можно даже сказать об этом, как  о  свершившемся  факте:
который пробуравил ее.
     - Вы... сделали это?
     - При весьма  эффективном  содействии  Мордена  и  Ко;  думаю,  можно
сказать: да, я сделал это. Несколько лет неустанной  работы,  которая,  не
прекращаясь ни днем, ни  ночью,  велась  при  помощи  всевозможных  буров,
сверл, землечерпалок и взрывов и в конце концов привела нас к цели.
     - Вы хотите сказать, что пробили кору?
     - Если ваше замечание означает удивление, то это еще ничего. Но  если
оно означает недоверие...
     - Что вы! Избави Бог, сэр!
     - Вам придется принять мои слова на веру. Мы пробили кору. Если  быть
точным, то ее толщина составила четырнадцать  тысяч  четыреста  сорок  два
ярда, или, грубо  говоря,  восемь  миль.  Возможно,  вам  будет  интересно
узнать, что в ходе работ мы  наткнулись  на  угольные  пласты,  которые  в
конечном итоге  возместят  нам  расходы.  Нашей  главной  трудностью  были
подземые источники в нижнемеловых слоях и гастингские песчаники, но мы  их
преодолели. Теперь нам предстоит заключительный этап, и он пройдет  у  нас
под  знаком  мистера  Пэрлисса  Джоунса.  Вы,  сэр,  в  роли  комара,  ваш
артезианский бур -  как  жалящий  хоботок.  Интеллект  сделал  свое  дело:
мыслитель уходит со сцены. Теперь выход инженера, несравненного  -  с  его
металлическим жалом. Я достаточно ясно выражаюсь?
     - Но вы сказали, восемь миль! - вскричал я. - Сэр, отдаете ли вы себе
отчет, что пять тысяч футов - это почти предел для артезианского  бурения?
Правда, мне известна одна скважина глубиной шесть тысяч двести футов  -  в
Верхней Силезии, но она считается чудом техники!
     - Вы меня не поняли, мистер Пэрлисс. То ли я неясно выражаюсь, то  ли
у  вас  голова  дырявая  -  трудно  сказать.  Я  вполне  представляю  себе
возможности артезианского бурения и вряд ли стал бы  тратить  миллионы  на
мой исполинский туннель, если мне нужно было  бы  пробурить  шестидюймовую
скважину. Единственное, что потребуется  от  вас,  -  это  иметь  наготове
острый  бур  длиной  не   более   ста   футов,   приводимый   в   действие
электромотором.  Вполне   подойдет   обыкновенный   ударно-канатный   бур,
поднимаемый вверх с помощью противовеса.
     - Но почему электромотором?
     - Я, мистер Джоунс, даю распоряжения, а не объясняю. Прежде,  чем  мы
закончим эксперимент, может случиться, - подчеркиваю, может  случиться,  -
что  ваша  жизнь  будет  зависеть  от  того,  насколько  надежно  налажено
управление буром на расстоянии  при  помощи  электричества.  Надеюсь,  это
несложно сделать?
     - Конечно, нет.
     - Тогда готовьтесь. Дело  пока  не  требует  вашего  присутствия,  но
необходимые приготовления можно сделать  уже  сейчас.  Мне  больше  нечего
добавить.
     - Но мне необходимо знать, - возразил  я,  -  какую  почву  предстоит
бурить. Песок, глина, известняк - каждая порода требует особого обращения.
     - Ну, скажем, желе, - ответил Челленджер. - Да, давайте пока считать,
что придется бурить желе. А теперь, мистер  Джоунс,  у  меня  есть  другие
дела, поэтому желаю вам всего хорошего. Можете набросать проект  контракта
с расчетом ваших расходов и представить управляющему работами.
     Я поклонился и  повернулся,  чтобы  уйти,  но,  не  дойдя  до  двери,
остановился: одолело любопытство.  Профессор  уже  яростно  писал  что-то,
скрипя по бумаге гусиным пером, и недовольно поднял на меня глаза.
     - Ну, сэр, что вам еще? Я думал, вы уже ушли.
     - Позвольте все-таки  спросить,  сэр,  каково  практическое  значение
столь необычного эксперимента?
     - Довольно, сэр, убирайтесь! - раздраженно закричал он. - Будьте выше
низменной меркантильности  и  примитивного  торгашества.  Избавляйтесь  от
ваших убогих представлений о бизнесе. Науке нужны знания. Даже  если  путь
познания сам ведет нас к цели, мы все равно должны прилагать усилия  к  ее
достижению. Понять раз и навсегда, кто мы, где мы, почему живем,  -  разве
это  само  по  себе  не  величайшее  стремление  человечества?  Все,  сэр,
проваливайте!
     Его массивная черная голова вновь склонилась над бумагами и слилась с
бородой. Гусиное перо заскрипело еще пронзительнее. Я оставил  его,  этого
удивительного  человека,  ломая  голову  над  странным  делом,  в  которое
оказался вовлечен с его легкой руки.
     Вернувшись в контору, я застал там Тэда Мелоуна; широко ухмыляясь, он
поджидал меня, чтобы узнать о результатах визита.
     - Ну как, - воскликнул  он,  -  ты  не  пострадал?  Не  было  попытки
нападения или оскорбления действием?  Должно  быть,  ты  вел  себя  с  ним
чрезвычайно тактично. Так что ты думаешь о старике?
     - Это самый раздражительный, высокомерный, нетерпимый,  самонадеянный
человек из всех, кого я знал, но...
     - Вот именно! - вскричал Мелоун. - Все мы  спотыкаемся  на  этом  но.
Конечно, он именно таков, как ты говоришь, и даже хуже, но согласись,  что
к столь великому человеку неприложимы наши мерки и от него можно вытерпеть
больше, чем от простого смертного. Не так ли?
     - Ну, я не настолько близко с ним  знаком,  чтобы  судить  наверняка.
Однако признаю, что, если все его слова - правда, а не бред  сумасшедшего,
страдающего манией величия, тогда он, безусловно, выдающаяся личность.  Но
неужели это правда?
     - Конечно же, правда. Челленджер не станет зря говорить. Но насколько
ты в курсе дела? Он уже рассказал тебе о Хенгист-Дауне?
     - Да, но не вполне внятно.
     - Можешь мне поверить, дело  это  грандиозное  и  по  замыслу,  и  по
исполнению. Он ненавидит газетчиков, но мне доверяет - знает, что  лишнего
не скажу. Оттого-то я и допущен к его секретам, или,  точнее,  посвящен  в
некоторые из  них.  Он  стреляный  воробей,  поэтому  никогда  не  знаешь,
насколько он откровенен. Но как бы то ни было,  я  достаточно  осведомлен,
чтобы  заверить  тебя,  что  Хенгист-Даун  -  это  реальное  дело,  причем
находящееся на стадии завершения.  Мой  тебе  совет:  не  торопи  события,
просто держи свою технику наготове. Очень скоро тебе придет уведомление  -
или от него, или от меня.
     Получилось так, что с известием явился сам Мелоун.  Несколько  недель
спустя он ни свет ни заря пришел ко мне в контору с важным сообщением.
     - Я только что от Челленджера, - сказал он.
     - Ты совсем как рыба-лоцман у акулы.
     - Я гордился бы любым положением при нем. Это  воистину  удивительный
человек. Он блестяще осуществил свой  проект.  Теперь  дело  за  тобой,  и
только потом он даст сигнал к поднятию занавеса.
     - Не поверю, пока не увижу собственными глазами. Тем не менее у  меня
все готово и даже погружено в машину. Грузовик может отправиться  в  любую
минуту.
     - Тогда не стоит терять времени.  Я  рекомендовал  тебя  как  сгусток
энергии и олицетворение пунктуальности, так что уж не подводи меня.  А  мы
тем временем вместе поедем на поезде, и по дороге  я  расскажу  тебе,  что
предстоит сделать.
     Было чудесное весеннее утро - 22 мая, чтобы быть до конца  точным,  -
когда мы отправились в путешествие, которое положило начало моему  участию
в событиях, ставших впоследствии историческими. По  дороге  Мелоун  вручил
мне письмо от Челленджера, которое должно было стать для меня руководством
к действию. В нем говорилось следующее:

          Сэр!  По  прибытии   в   Хенгист-Даун   вы   поступаете   в
     распоряжение м-ра Барфорта, главного инженера, который полностью
     в курсе моих планов. Мой юный друг Мелоун, податель сего,  также
     поддерживает со мной связь и таким  образом  избавляет  меня  от
     необходимости лично присутствовать на объекте. В  стволе  шахты,
     на глубине четырнадцати тысяч футов  и  ниже,  мы  зафиксировали
     некоторые явления, которые полностью  подтверждают  мои  догадки
     относительно  природы  земного   организма,   однако   требуются
     дополнительные - сенсационные -  доказательства,  прежде  чем  я
     смогу быть уверенным, что произведу достаточное  впечатление  на
     инертное сознание современного научного мира. Вам  выпала  честь
     добыть необходимые доказательства, а этим горе-ученым  останется
     только их засвидетельствовать. Спускаясь в лифте под  землю,  вы
     заметите (конечно, при  условии,  если  обладаете  столь  редким
     качеством, как наблюдательность), что последовательно  проходите
     мезозойские слои известняковых пород, угольные пласты, девонские
     и кембрийские  отложения  и,  наконец,  гранит,  сквозь  который
     пробита большая часть нашего  туннеля.  В  настоящее  время  дно
     покрыто брезентом, и я  запрещаю  вам  трогать  его,  ибо  любое
     грубое прикосновение к внутренней чувствительной  пленке  земной
     плоти  может  вызвать  непредсказуемые  последствия.   Двадцатью
     футами выше поперек шахты закреплены по моему  распоряжению  два
     бревна. Между ними есть небольшой зазор, его можно  использовать
     для зажима вашей артезианской трубы.  Установите  бур  длиной  в
     пятьдесят футов так, чтобы его острие почти упиралось в брезент.
     Если вам дорога жизнь, не опускайте  бур  ниже.  Тридцатифутовая
     часть  бура  останется  над  бревнами,   и   когда   мы   начнем
     эксперимент, бур, надо полагать, не меньше, чем футов на  сорок,
     сможет погрузиться в земное вещество. Поскольку  это  субстанция
     чрезвычайно мягкая, вам, я думаю, не  придется  силой  приводить
     установку в движение, а достаточно будет  отпустить  бур,  и  он
     войдет в слой, который мы обнажили,  под  собственной  тяжестью.
     Этих рекомендаций, на мой взгляд, вполне достаточно  для  любого
     среднего интеллекта, но я не  сомневаюсь,  что  вам  потребуются
     дополнительные указания;  свои  вопросы  можете  задавать  через
     нашего юного друга Мелоуна. Джордж Эдуард Челленджер.

     Вполне понятно, что по прибытии на станцию Сторрингтон,  к  северному
подножью Южного Даунса, я был крайне взволнован. Нас ожидал видавший  виды
Воксхолл-30; на нем мы  проехали  шесть-семь  миль,  трясясь  по  каким-то
проселкам и тайным тропам. Несмотря на свою кажущуюся  заброшенность,  они
были глубоко изборождены колеями  и  носили  следы  оживленного  движения.
Лежавший  в  траве   сломанный   грузовик,   попавшийся   нам   по   пути,
свидетельствовал о том, что дорога эта стала тяжелым испытанием не  только
для  нас.  Однажды  из-за  куста  утесника  показались   части   какого-то
заржавевшего механизма,  похожие  на  клапаны  и  поршень  гидравлического
насоса.
     - Это все Челленджер, - ухмыльнулся Мелоун. - Говорят, машина на одну
десятую дюйма оказалась больше необходимого размера, и он  просто  выкинул
ее на обочину.
     - И ему, конечно же, был предъявлен иск.
     - Иск? Милый мой, да нам можно держать  здесь  собственный  суд.  Дел
наберется  столько,  что  судья  целый  год  будет  над  ними  корпеть.  И
правительство, кстати, тоже.  Старому  черту  на  всех  наплевать.  Король
против Джорджа Челленджера и  Джордж  Челленджер  против  короля  -  ну  и
насутяжничаются же они. Вот мы и приехали. Все в порядке, Дженкинс, можете
нас впустить.
     В автомобиль заглядывал здоровенный детина  с  заметно  изуродованным
ухом;  лицо  его  выражало  подозрительность.  Узнав  моего  спутника,  он
успокоился и отдал честь.
     - Порядок, мистер Мелоун. А я, было,  подумал,  что  это  Ассошиэйтед
пресс. из Америки.
     - Так это они сейчас у нас на хвосте?
     - Сегодня они, а вчера - Таймс. Околачиваются тут! Вот,  полюбуйтесь,
- он указал на крошечную точку, где-то на горизонте. - Видите отблеск? Это
телескоп чикагской Дейли ньюс. Да они теперь буквально охотятся  за  нами.
Однажды я видел, как они сгрудились, словно стая ворон, там у Бикона.
     - Бедная пресс-команда! - сказал Мелоун,  когда  мы  проходили  через
калитку в ощетинившейся колючей проволокой неприступной ограде. - Я сам из
их числа, поэтому представляю, каково им сейчас.
     Тут мы услышали позади жалобное блеяние:
     - Мелоун! Тэд Мелоун!
     Блеяние исходило от маленького толстячка, который только что подъехал
на  велосипеде  и  теперь  тщетно  пытался  вырваться  из  мощных  объятий
привратника.
     - Отпустите меня! - шипел он. - Уберите руки!  Мелоун,  ну  скажи  ты
этой проклятой горилле!
     - Отпустите его, Дженкинс! Это мой друг,  -  крикнул  Мелоун.  -  Ну,
старина, в чем дело? Чего ты здесь потерял? Твое место на Флит-стрит, а не
в этом медвежьем углу.
     - Сам знаешь, чего, - сказал наш газетчик. - У меня задание  написать
репортаж о Хенгист-Дауне, без него мне лучше не возвращаться.
     - Очень сожалею, Рой,  но  тебе  здесь  ничего  не  светит.  Придется
остаться по ту сторону забора. Если тебя это  не  устраивает,  обратись  к
профессору и попроси разрешения на осмотр объекта.
     - Я уже просил, - сказал журналист уныло. - Сегодня утром.
     - Ну и что он сказал?
     - Сказал, что выбросит меня в окно.
     Мелоун засмеялся:
     - А ты что?
     - А я ему: У вас  что,  дверь  сломана?.  -  и  шасть  в  нее,  чтобы
показать, что с ней все в порядке. Не было времени спорить. Я просто  взял
и ушел. Ну и дружки у тебя, Мелоун, -  тот  бородатый  ассирийский  бык  в
Лондоне, здесь - этот головорез, который только  что  испортил  мой  новый
целлулоидный воротничок...
     - Боюсь все-таки, что ничем не смогу помочь, Рой, тут я бессилен.  На
Флит-стрит говорят, что тебя еще никогда  не  били,  но  сейчас  ты  очень
рискуешь. Возвращайся в редакцию и подожди пару  дней,  а  я,  как  только
старик позволит, дам тебе всю информацию.
     - Так что, нет никакого шанса войти?
     - Ни малейшего.
     - А если - плата по договоренности?
     - Ты бы лучше думал, что говоришь.
     - Я слышал, это будет кратчайший путь в Новую Зеландию.
     - Это будет кратчайший путь в больницу, если  ты  еще  станешь  здесь
ошиваться, Рой. А теперь прощай, у нас дела.
     - Это Рой Перкинс, военный корреспондент, - объяснил Мелоун, когда мы
шли по двору. - Теперь репутация у него испорчена: ведь он всегда считался
непревзойденным. Ему  помогает  пухленькое  наивное  личико.  Когда-то  мы
работали вместе. А вот  там  -  он  указал  на  группу  деревенского  вида
построек с красными  крышами,  -  живут  рабочие  -  отличные,  специально
отобранные мастера; они получают здесь гораздо больше среднего  заработка.
Для этого им приходится быть холостяками,  трезвенниками  и  притом  уметь
хранить тайну. Не думаю,  что  до  сих  пор  через  них  просочилась  хоть
какая-нибудь информация. Вот их футбольное  поле,  а  домик  неподалеку  -
библиотека и клуб. Старик - прекрасный организатор, уж поверь мне. А вот и
мистер Барфорт, главный инженер.
     Перед нами стоял высокий худой человек с грустными глазами, лицо  его
выражало крайнее беспокойство.
     - Очевидно, вы и есть инженер по  артезианским  скважинам?  -  мрачно
спросил он. - Я ждал вас.  Рад,  что  вы  уже  здесь,  потому  что,  скажу
откровенно, высочайшая ответственность порученного дела действует  мне  на
нервы. Мы работаем не покладая рук, и никогда не угадаешь заранее, что нас
ждет дальше: внезапно хлынувший меловой поток, пласт угля, струя нефти или
языки адского пламени. Мы свое дело сделали, теперь ваша очередь -  свести
воедино все накопленные факты.
     - Там внизу очень жарко?
     -  Жарко,  это  уж  точно.  Но  при  таком  атмосферном  давлении   и
ограниченном пространстве иначе  и  быть  не  может.  Конечно,  вентиляция
отвратительная. Мы накачиваем воздух  вниз,  но  два  часа  -  это  предел
человеческих возможностей, хотя там и работают только  добровольцы.  Вчера
сам профессор спускался вниз и остался весьма доволен. Но давайте  сначала
вместе пообедаем, а потом уж вы сами все увидите.
     После поспешной и скудной  трапезы  главный  инженер  с  трогательным
усердием показал  нам  оборудование  машинного  отделения  и  отработавшие
агрегаты всевозможного назначения, грудой валявшиеся  прямо  на  траве.  С
одной стороны  стояла  огромная  гидравлическая  черпалка  Эррола,  теперь
демонтированная, первой начинавшая  землеройные  работы.  Рядом  виднелась
машина, от которой тянулся длинный стальной трос; на нем  были  закреплены
скипы,  поднимавшие  на  поверхность  породу  со  дна  шахты.  В  машинном
отделении работало несколько мощных  турбин  Эшера-Висса,  вращавшихся  со
скоростью  140   оборотов   в   минуту   и   управлявших   гидравлическими
аккумуляторами, которые создавали давление в тысячу  четыреста  фунтов  на
квадратный дюйм.  По  трехдюймовым  трубам  оно  передавалось  в  шахту  и
приводило в движение четыре перфоратора с полыми  насадками  брандтовского
типа. К зданию машинного отделения  примыкала  электростанция,  снабжавшая
энергией огромную осветительную установку. Рядом была установлена еще одна
турбина, мощностью двести лошадиных  сил,  которая  вращала  десятифутовый
вентилятор, через двенадцатидюймовую трубу нагнетавший воздух на самое дно
шахты.  Демонстрация  всех  этих  новшеств   сопровождалась   пространными
комментариями главного инженера, который был весьма горд своими познаниями
в технике и до смерти утомил меня разного рода техническими подробностями,
что и побуждает меня, в свою  очередь,  отыграться  на  читателе.  Тут,  к
счастью, нас перебил шум мотора,  и  я  увидел  свой  трехтонный  Лейланд,
который,  покачиваясь,  полз  по  траве,  до  отказа  набитый  трубами   и
инструментом. В кабине ехали мой десятник Питерс и его помощник с  чумазой
физиономией. Оба они сразу же принялись разгружать машину, а мы с  главным
инженером и Мелоуном направились к шахте.
     Объект поразил меня масштабами строительства, гораздо большими, чем я
ожидал. Тысячи тонн вынутого грунта были уложены вокруг устья шахты в виде
гигантской  подковы,  образовавшей  довольно  высокий  холм.  У   подножия
подковы, состоявшей из мела,  глины,  угля  и  гранита,  высился  частокол
железных стоек и дисков, к  которым  тянулись  щупальца  насосов  и  тросы
подъемников. Все эти  стойки  и  опоры  соединялись  с  кирпичным  зданием
машинного отделения, замыкавшим концы подковы. Внизу лежало устье шахты  -
огромное зияющее отверстие тридцати-сорока футов  в  диаметре,  выложенное
кирпичом и  местами  забетонированное.  Вытянув  шею,  я  заглянул  в  эту
пугающую бездну, которая, как меня уверяли,  имела  около  восьми  миль  в
глубину, и у меня закружилась голова, когда я представил, что она  в  себе
таит. Солнечный луч по  диагонали  проникал  в  жерло,  но  я  видел  лишь
несколько сот ярдов стены из  грязно-белого  мела,  укрепленной  в  слабых
местах кирпичной кладкой. Глядя вниз, я  заметил  где-то  далеко-далеко  в
темноте крошечный лучик света, еле различимую точку, ярко выделявшуюся  на
черном фоне.
     - Что это за свет? - спросил я.
     Мелоун перегнулся через парапет рядом со мной.
     - Это поднимается одна из клетей,  -  ответил  он  -  Не  правда  ли,
любопытно? Она сейчас в миле от нас, а может, и дальше,  а  едва  уловимый
свет исходит от мощной дуговой лампы. Клеть движется быстро и будет  здесь
через несколько минут.
     Крошечный огонек рос на глазах, пока  не  залил  серебристым  сиянием
весь видимый участок шахты, так что мне  пришлось  отвести  глаза  от  его
слепящего  блеска.  Мгновение  спустя  железная  клеть   остановилась   на
специальной площадке, из нее буквально выползли четыре человека и  побрели
к выходу.
     - Почти вся смена, - сказал Мелоун. - Шутка ли - проработать два часа
на  такой  глубине.  Ну,  кое-что  из  твоего   оборудования   уже   можно
монтировать. Думаю, сейчас стоит спуститься вниз.  Тогда  ты  сам  сможешь
оценить обстановку.
     У машинного отделения была небольшая пристройка,  куда  он  и  провел
меня. На стене висело несколько довольно просторных  костюмов,  сшитых  из
тончайшей шелковой материи. По примеру Мелоуна я разделся  и  облачился  в
один из них; на ноги надел легкие  туфли  на  резиновой  подошве.  Мелоун,
который переоделся быстрее, первым  вышел  из  раздевалки.  Через  секунду
послышался такой шум, словно сцепилась целая свора собак, и,  выскочив  на
улицу, я увидел, как мой друг  катается  по  земле  в  обнимку  с  чумазым
рабочим, который сопровождал мое оборудование. Мелоун явно пытался вырвать
у него из рук какой-то предмет, но тот судорожно вцепился в него.  Мелоун,
который оказался намного сильнее, в конце концов все же завладел предметом
и, бросив его на землю, топтал ногами до тех пор, пока он не разлетелся на
куски. Только тогда я понял, что это был фотоаппарат. Мой  работник  уныло
поднялся с земли.
     - Чтоб ты сдох, Мелоун, - сказал он. - Совсем новый аппарат, и  стоит
десять гиней!
     - Ничем не могу помочь, Рой. Вижу - ты  собираешься  фотографировать,
что мне еще оставалось делать?
     - Как, черт побери, вам удалось заделаться  ко  мне  в  помощники?  -
закричал я, горя праведным гневом.
     Ловкач ухмыльнулся и подмигнул:
     - Есть способы. Но ваш  десятник  ни  при  чем.  Я  просто  поменялся
одеждой с его напарником, вот так и пробрался внутрь.
     - А теперь постарайся точно так же выбраться наружу, - сказал Мелоун.
- Нет смысла препираться, Рой. Твое счастье, что здесь нет Челленджера,  а
то он спустил бы на тебя собак. Я и сам бывал  в  переделках,  поэтому  не
буду к тебе слишком  суров,  но  на  будущее  учти:  лучше  тебе  сюда  не
соваться! А ну, проваливай отсюда!
     Наш предприимчивый посетитель  был  с  позором  изгнан  с  территории
лагеря двумя ухмыляющимися парнями.  Теперь-то  наконец  читающая  публика
поймет подоплеку той нашумевшей статьи на  четыре  колонки,  озаглавленной
БЕЗУМНАЯ МЕЧТА УЧЕНОГО,  с  подзаголовком  Кратчайший  путь  в  Австралию,
которая появилась в Эдвайзере; с Челленджером чуть  не  случился  удар,  а
главный редактор Эдвайзера пережил несколько  неприятных  минут,  едва  не
ставших для него последними, когда оказался вынужден  с  ним  объясняться.
Статья, изобиловавшая яркими, хотя и не во всем правдивыми  подробностями,
явилась отчетом Роя Перкинса, нашего опытного военного  корреспондента,  о
пережитых им  приключениях  и  содержала,  в  частности,  такие  пикантные
пассажи: этот косматый  буйвол  с  Энмор-Гарденс,  территория  за  колючей
проволокой, охраняемая  бандитами  и  кровожадными  псами.  Заключительный
аккорд звучал так: От входа в англо-австралийский  туннель  меня  оттащили
два головореза, один из которых по профессии журналист, а на  деле  грубый
мужлан, жалкий  прихлебатель,  второй  же  -  мрачная  фигура  в  дурацком
тропическом  костюме,  выдающий  себя  за  специалиста   по   артезианским
скважинам, хотя  внешность  его  больше  напоминает  грабителя  с  большой
дороги. Разделавшись с нами,  мошенник  подробно  описал  уходящие  вглубь
рельсы и петляющий  туннель,  по  которому  поползут  вагончики  подвесной
канатной дороги. Единственной реальной  неприятностью,  которую  доставила
нам статья, было настоящее нашествие зевак, день и ночь торчавших в районе
Южного Даунса в ожидании сенсации. Однако, когда день, богатый  событиями,
наступил, они горько пожалели о том, что не остались дома.
     Мой десятник со своим мнимым  помощником  навалили  оборудование  как
попало, но Мелоун уговорил меня не обращать на это внимания, а  как  можно
скорее спуститься вниз. Мы вошли в подъемник, представлявший  собой  клеть
из стальных решеток, и в сопровождении  главного  инженера  отправились  в
самые  недра  Земли.  Здесь  действовала  целая   система   автоматических
подъемников, каждый из которых управлялся со  своей  площадки,  выбитой  в
стене  шахты.  Подъемники  двигались  с  большой  скоростью;  их   плавное
скольжение больше напоминало ход поезда, нежели безудержное падение  вниз,
которое в нашем сознании ассоциируется с британскими лифтами.
     Как я уже сказал, вместо стен  в  подъемнике  были  стальные  прутья,
горел яркий свет,  поэтому  можно  было  вполне  отчетливо  разглядеть  те
породы, мимо которых мы двигались. Я машинально отмечал их про  себя:  вот
желтоватый известняк, вот кофейного цвета  гастингские  залегания,  вот  -
более светлый тон ашбэрнхемских пород, затем - темные карбоновые глины  и,
наконец,  сверкающий   и   искрящийся   в   лучах   электрического   света
агатово-черный уголь, прослоенный глиняными пластами. Тут и там  виднелись
кирпичные крепления, хотя по большей части стены держались сами  по  себе,
и, глядя на них, нельзя было не подивиться огромному труду  и  инженерному
мастерству,  вложенным  в  строительство.  Вслед  за  угольными   пластами
начинался какой-то смешанный слой, по виду напоминавший  бетон,  а  дальше
шел  обыкновенный  гранит,  кварцевые  кристаллики  которого   мерцали   и
вспыхивали так, словно темные стены шахты были покрыты  алмазной  крошкой.
Мы забирались все глубже и наконец достигли такой глубины, на какую прежде
не спускался еще ни один смертный. Удивительно разными по цвету  были  эти
доисторические напластования, и мне никогда не забыть широкий розовый пояс
полевого шпата, который засиял неземной  красотой  в  лучах  наших  мощных
ламп.
     Мы ехали вниз, сменяя лифты, а воздух становился все более плотным  и
жарким, так что в конце концов даже легкие шелковые одежды стали  казаться
невыносимыми, а пот стекал струйками прямо в туфли на  резиновой  подошве.
Наконец, когда  я  решил,  что  больше  не  выдержу,  наш  последний  лифт
остановился и мы ступили на круглую платформу, устроенную  в  нише  шахты.
Мелоун окинул стены каким-то подозрительным взглядом, и если бы я не знал,
что он не из робкого десятка, то подумал бы, что он сильно нервничает.
     - Интересно, - сказал главный инженер, проводя рукой по стене.  Затем
он поднес руку к свету, и мы увидели, что на ней блестит какой-то странный
липкий налет. - Здесь постоянно что-то движется, колеблется, меняется. Ума
не приложу, в чем тут дело. Профессор, похоже, доволен, но  для  меня  все
это крайне непривычно.
     - Должен признаться, что  я  своими  глазами  видел,  как  эта  стена
буквально-таки вздрогнула, - сказал Мелоун. -  В  прошлый  раз,  когда  мы
устанавливали эти брусы для  твоих  буров,  -  для  большей  прочности  их
вбивали в стену, - так она  вздрагивала  при  каждом  ударе.  Идеи  нашего
старика кажутся дикими в Лондоне, когда стоишь на твердой почве, а  здесь,
на глубине восьми миль, я уже не так уверен в их абсурдности.
     -  Если  бы  вы  видели,  что  творится  под  этим  брезентом,  вашей
уверенности еще поубавилось бы, - буркнул инженер. - Мы прошли нижние слои
как по маслу и  уперлись  в  какую-то  небывалую  породу.  Закройте  и  не
прикасайтесь к ней, - приказал  профессор.  Вот  тогда  мы,  выполняя  его
указания, и накрыли ее брезентом.
     - Нельзя ли нам взглянуть?
     На скорбном лице главного инженера отразился испуг.
     - Не шуточное это дело - нарушить приказ профессора. До  того  хитер,
что от него ничего не укроется. Ну,  да  ладно,  была  не  была,  заглянем
внутрь, авось обойдется.
     Он повернул лампу, и свет ее упал на темный брезент.  Потом  нагнулся
и, взявшись за веревку, привязанную  к  краю,  обнажил  небольшой  участок
поверхности.
     Нам открылся вид необычайный  и  пугающий.  Поверхность  представляла
собой какую-то  сероватую  субстанцию,  лоснящуюся  и  блестящую,  которая
вздымалась и  опускалась  так,  словно  внутри  билось  сердце.  Это  были
неотчетливые, хотя и ритмичные колебания,  они  скорее  походили  на  чуть
заметное волнение, легкую рябь, едва пробегавшую по поверхности. Да и сама
поверхность не была однородной; внутри, просвечивая сквозь тонкую  пленку,
виднелись мутные беловатые пятна; напоминая собой вакуоли,  они  постоянно
меняли форму и размер. Мы стояли, ошеломленные этим невиданным зрелищем.
     - Очень похоже на зверя, с которого заживо содрали  шкуру,  -  сказал
Мелоун благоговейным шепотом. - Старик недалек  от  истины  с  этим  своим
несчастным ежом.
     - Боже мой! -  воскликнул  я.  -И  я  должен  вонзить  гарпун  в  это
чудовище!
     - Да, тебе выпала такая честь, сын мой,  -  покровительственно  изрек
Мелоун, - и, к сожалению, вынужден констатировать, что, если не  возникнет
непредвиденных обстоятельств, мне придется быть  в  этот  момент  рядом  с
тобой.
     - А мне нет, - решительно заявил главный инженер. - Ни за  что!  Если
же старик станет настаивать, я просто откажусь от должности. Бог  мой,  да
вы только посмотрите!
     Серая масса неожиданно вздыбилась, надвигаясь на нас, словно  морская
волна на стену  волнореза.  Затем  волна  спала,  и  возобновилась  слабая
пульсация. Барфорт отпустил веревку, и брезент лег на прежнее место.
     - Такое впечатление, будто оно знает о нашем  присутствии,  -  сказал
он. - Иначе зачем  бы  ему  так  наступать  на  нас?  По-моему,  это  свет
оказывает на него такое воздействие.
     - Какова же теперь моя задача? - спросил я.
     Мистер Барфорт указал на брусья, укрепленные на дне шахты как раз под
площадкой для лифта. Расстояние между ними составляло около девяти дюймов.
     - Это идея нашего старика, -  сказал  Барфорт.  -  Можно  было  бы  и
получше закрепить их, но  спорить  с  ним  -  все  равно  что  противиться
бешеному буйволу. Легче и безопаснее просто выполнять его  приказания.  Он
считает, что вам следует установить здесь шестидюймовый бур, закрепив  его
на брусьях.
     - Думаю, это не составит труда. Сегодня же и приступлю.
     Можно себе представить, насколько необычной была для меня эта работа,
а ведь мне доводилось бурить скважины на всех шести континентах. Профессор
Челленджер настаивал, чтобы управление буром производилось на  расстоянии,
и я находил, что это вполне разумно, поэтому мне предстояло подключить мою
установку к электромотору, что, впрочем, было нетрудно, так как шахта была
буквально напичкана проводами.
     С крайней осторожностью мы с Питерсом спустили вниз все наши трубы  и
сложили их на каменистой платформе. Потом приподняли клеть нижнего  лифта,
чтобы освободить  достаточно  места  для  работы.  Мы  все  же  собирались
использовать  ударно-канатный  метод,  поскольку  нельзя  было   полностью
рассчитывать на силу тяжести. Для этого под площадкой лифта мы  установили
блок, через который с одной стороны был перекинут стофунтовый  груз,  а  с
другой  -  наши  трубы  с  V-образным  наконечником.  В  завершение  трос,
державший груз, закрепили так, чтобы им можно  было  легко  управлять  при
помощи электромотора. Это была в высшей степени тонкая и сложная работа, и
выполнялась она в условиях более чем тропической жары; к тому  же  нас  не
оставляло сознание, что одно неосторожное движение или  случайное  падение
инструмента на дно может  привести  к  немыслимой  катастрофе.  Да  и  вся
окружающая обстановка внушала нам  благоговейный  трепет.  Вновь  и  вновь
наблюдал я дрожь, проходящую по стенам, и даже  ощущал  слабую  пульсацию,
стоило мне дотронуться до  них.  Понятно,  что  мы  с  Питерсом  не  очень
огорчились, когда в последний раз подали  сигнал  к  подъему.  Наверху  мы
сообщили мистеру Барфорту, что профессор  Челленджер  может  приступать  к
эксперименту, как только пожелает.
     Нам не пришлось долго ждать. Спустя три дня  по  завершении  работ  я
получил приглашение.
     Это был обычный пригласительный билет, из тех, какие используются для
семейных торжеств; текст на нем гласил:

          Профессор ДЖ. Э. ЧЕЛЛЕНДЖЕР, ЧКО, ДМ, ДН и проч,  и  проч.1
     (бывший президент Зоологического института,  удостоенный  такого
     количества почетных званий и степеней, что все они не уместились
     бы на  этом  билете),  приглашает  мистера  ДЖОУНСА  (без  дамы)
     прибыть в 11.30  утра,  во  вторник  21  июня,  в  ХЕНГИСТ-ДАУН,
     СУССЕКС, чтобы стать свидетелем небывалого торжества разума  над
     материей. Специальный поезд  отправится  с  вокзала  Виктория  в
     10.05. Проезд за счет  пассажиров.  По  завершении  эксперимента
     состоится обед (или не состоится,  смотря  по  обстоятельствам).
     Станция  назначения   -   Сторрингтон.   Просьба   ответить   на
     приглашение  (далее  вновь  следовало  имя  печатными  буквами).
     14-бис, Энмор-Гарденс, Кенсингтон.

     Оказалось, что Мелоун получил аналогичное послание, и я застал его  в
тот момент, когда он весело гоготал над ним.
     - Просто нахальство - посылать это нам, - заявил он. - Мы  там  будем
при всех условиях, как сказал палач убийце. Ну, доложу я  вам,  в  Лондоне
только  и  разговоров,  что  об  этом  деле.  Старик  наверху  блаженства:
наконец-то к его косматой голове привлечено всеобщее внимание.
     И вот наступил великий  день.  Сам-то  я  отправился  на  место  днем
раньше, чтобы проверить,  все  ли  в  порядке.  Бур  пребывал  в  заданном
положении,  груз  был  надежно   закреплен,   электрическое   оборудование
исправно, и я был доволен: с моей стороны сделано все,  чтобы  эксперимент
прошел без сучка и  задоринки.  Пульт  управления  установили  примерно  в
пятистах  ярдах  от  устья  шахты,  чтобы  свести  до  минимума  опасность
непредвиденных последствий. Так что, когда я в то роковое утро прекрасного
летнего дня поднялся на поверхность, душа моя была спокойна, и я взобрался
на холм, чтобы окинуть взором площадку, которой предстояло  стать  главным
местом действия.
     Казалось, весь мир устремился в Хенгист-Даун. Насколько хватало глаз,
дороги были  запружены  народом.  По  проселкам  тряслись  и  подпрыгивали
автомобили, иные уже  высаживали  своих  пассажиров  у  наших  ворот.  Для
большинства прибывших здесь и был конечный пункт следования.  У  входа  их
встречал целый отряд привратников, на которых не действовали  ни  уговоры,
ни взятки, так что  за  ограду  мог  попасть  лишь  счастливый  обладатель
приглашения. Менее удачливые присоединялись к огромной  толпе,  постепенно
образовавшей на склоне и гребне  холма  плотный  слой  зрителей.  Все  это
напоминало Эпсом-Даунс в день дерби.
     Наш  лагерь  был  разбит  на   несколько   участков   со   специально
подготовленными местами, предназначенными для  привилегированной  публики.
Один участок был отведен для пэров, другой - для палаты  общин,  третий  -
для  руководителей  научных  обществ  и  светил   науки,   среди   которых
находились, в  частности,  Лепелье  из  Сорбонны  и  доктор  Дризингер  из
Берлинской   академии.   Немного    поодаль    располагалось    специально
оборудованное укрытие, обложенное  мешками  с  песком  и  крытое  рифленым
железом, - для членов королевской семьи.
     В  четверть  двенадцатого  вереница  экипажей  доставила  со  станции
приглашенных гостей, и я спустился в лагерь, чтобы помочь в их размещении.
Профессор Челленджер стоял возле особого  ограждения  и  был  неотразим  в
своем  сюртуке,  белом  жилете  и  блестящем  цилиндре;  лицо  его  носило
приторно-сладкое   выражение   благодушия,   смешанного   с    необычайным
самодовольством. Типичная жертва мании величия, - как писал о нем один  из
его недоброжелателей. Он провожал, а иногда просто  подталкивал  гостей  к
приготовленным для  них  местам,  а  затем,  собрав  вокруг  себя  горстку
избранных, взобрался на вершину небольшого холмика и оглядел всех с  видом
председателя, ожидающего приветственных аплодисментов.  Поскольку  таковых
не последовало, он сразу приступил к делу, и его голос загремел,  достигая
самых отдаленных уголков нашего лагеря.
     - Господа, - прогрохотал он, - слава Богу,  нет  нужды  обращаться  к
дамам. Если я и не пригласил их быть с нами в этот  день,  то  уж,  уверяю
вас, вовсе не из желания набить себе цену таинственностью, поскольку, смею
вас заверить - эти слова, сказанные с притворной  скромностью,  прозвучали
довольно тяжеловесно,  -  у  меня  с  прекрасным  полом  (причем  взаимно)
отношения всегда  были  открытые  и,  конечно  же,  вполне  доверительные.
Истинная причина состоит в том, что наш эксперимент таит в себе некоторую,
крайне незначительную, долю опасности, впрочем,  недостаточную  для  того,
чтобы оправдать беспокойство, которое я замечаю на многих  лицах.  Надеюсь
порадовать представителей прессы тем, что я отвел им  особые  места  -  на
отвалах у входа в шахту, - места, позволяющие им  стать  непосредственными
свидетелями происходящего.  Они  проявили  к  моим  делам  такой  интерес,
который порой было трудно отличить от беспардонного вмешательства,  но  уж
на этот раз они не смогут упрекнуть меня в том, что я без внимания отнесся
к их проблемам. Если эксперимент не  удастся  и  ничего  не  произойдет  -
нельзя исключать и такой возможности, - я, по крайней мере, сделал для них
все, что мог. Если же, напротив, что-то произойдет, они окажутся  в  самом
выгодном положении и смогут в полной мере насладиться увиденным,  а  затем
все подробно описать, конечно, если в конце концов  окажутся  в  состоянии
это сделать.
     Надеюсь,  вы   поймете,   как   трудно   человеку   науки   объяснить
невежественной, прошу прощения, толпе те  разнообразные  причины,  которые
приводят его к  определенным  выводам  или  поступкам.  Я  слышу  какие-то
выкрики с места. Попросил бы джентльмена в роговых  очках  не  размахивать
зонтиком! (Голос:  Определение,  данное  вами  гостям,  в  высшей  степени
оскорбительно!) Возможно, джентльмена  возмутили  мои  слова  относительно
толпы.  Но не будем спорить о словах. Так вот, в тот  момент,  когда  меня
перебили  этой  неуместной  репликой,  я  собирался  сообщить,  что   все,
относящееся к эксперименту, весьма полно и вполне доступно изложено в моем
сборнике, скоро выходящем из печати, куда вошли статьи о Земле и который я
без ложной скромности определил бы как одну из книг, открывающих новую эру
в истории человечества. (Общий шум и возгласы: Давайте по существу!  Зачем
мы здесь собрались?  Это  что  -  розыгрыш?.)  Я  как  раз  собирался  все
объяснить, но если шум будет продолжаться, мне  придется  принять  меры  к
наведению порядка. Суть дела в том, что я пробил шахту сквозь земную  кору
и сейчас собираюсь сильнейшим  образом  воздействовать  на  чувствительные
центры Земли. Эту тонкую операцию мне помогут осуществить мои подчиненные:
мистер Пэрлисс Джоунс, так называемый специалист по артезианскому бурению,
и мистер Эдуард Мелоун, в данном  случае  мой  полномочный  представитель.
Обнаженная чувствительная субстанция подвергнется внешнему воздействию,  а
как уж она станет реагировать на это, покажет эксперимент. Будьте любезны,
займите свои места, а эти два джентльмена  спустятся  в  шахту  и  сделают
последние приготовления. Тогда я нажму кнопку на этом столе и  эксперимент
состоится.
     Обычно после подобных обращений Челленджера публика чувствовала  себя
так же, как сейчас Земля - словно ей проткнули кожу и обнажили нервы. Наше
собрание не было исключением, и, конечно же, все рассаживались по местам с
ропотом неодобрения и даже возмущения. Челленджер остался  один  на  своем
возвышении; его черная грива и борода тряслись от волнения. Однако  ни  я,
ни Мелоун не могли в полной  мере  насладиться  этим  зрелищем,  поскольку
спешили исполнить свою невиданную доселе миссию. Двадцать минут спустя  мы
были уже на дне шахты и убирали брезент с обнаженной поверхности.
     Нам  открылось  удивительное  зрелище.  Благодаря  какой-то  странной
космической  телепатии  наша  старушка  планета  словно  поняла,  что   по
отношению к ней готовится  неслыханная  дерзость.  Обнаженная  поверхность
походила на кипящий  котел.  На  ней  вздувались  огромные  серые  пузыри,
которые тут же лопались с громким треском.  Наполненные  воздухом  вакуоли
делились  и  сливались  вновь   с   повышенной   активностью.   Поперечное
волнообразное движение стало отчетливее. В соустьях извилистых  канальцев,
проходящих под поверхностью, казалось, пульсирует какая-то  темно-багровая
жидкость. Во всем чувствовалось  биение  жизни.  Тяжелый  запах  затруднял
дыхание.
     Я зачарованно  наблюдал  это  зрелище,  как  вдруг  Мелоун,  стоявший
неподалеку от меня, сдавленно вскрикнул:
     - Боже мой, Джоунс! Ты только взгляни туда!
     Одного  взгляда  было  достаточно,  чтобы  оценить  обстановку,  и  в
следующее мгновение я уже прыгнул в клеть подъемника.
     - Скорее! - закричал я. - Возможно, дело идет о жизни и смерти!
     То, что мы увидели, было поистине пугающим. Вся нижняя  часть  шахты,
казалось, тоже участвовала в том неистовом движении, которое  мы  заметили
на дне: стены вздымались и пульсировали  в  такт  обнаженной  поверхности.
Наконец это движение достигло отверстий, в которых  были  закреплены  наши
брусья, и стало ясно, что брусья вот-вот рухнут. Если же  это  произойдет,
заостренный  конец  моего  бура  войдет  в  тело   Земли,   не   дожидаясь
электрического сигнала. Но прежде нам с Мелоуном  надо  выбраться  наружу.
Находиться на глубине восьми миль под землей, где  в  любой  момент  может
произойти небывалый катаклизм, - это была жуткая  перспектива.  Мы  бешено
понеслись вверх.
     Забудем ли мы хоть когда-нибудь этот кошмарный подъем? Лифты  мчались
с визгом и скрежетом, и все равно минуты казались  часами.  Добравшись  до
очередной  пересадочной  площадки,  мы  выскакивали,  садились   в   новый
подъемник, нажимали кнопку .пуск. и летели дальше. Через решетчатую  крышу
клетей далеко вверху виднелось маленькое пятнышко света - выход из  шахты.
Пятнышко росло, пока  не  превратилось  в  большой  круг,  и  тогда  мы  с
облегчением увидели кирпичную кладку устья. Мы поднимались все выше и выше
и наконец в безумном ликовании выпрыгнули из нашей  тюрьмы,  вновь  ощутив
под ногами мягкий зеленый покров. Но  нужно  было  бежать.  Не  успели  мы
сделать и тридцати шагов, как где-то  на  огромной  глубине  мой  железный
дротик вонзился в нервный центр  старушки  Земли  -  и  великое  мгновение
наступило.
     Что же произошло? Ни  я,  ни  Мелоун  не  успели  ничего  сообразить,
поскольку небывалой силы вихрь сбил нас с ног и мы  покатились  по  траве,
словно камни для кэрлинга по ледяному  полю.  Тогда  же  до  нашего  слуха
донесся самый страшный вопль, какой  нам  когда-либо  доводилось  слышать.
Найдется ли среди сотен очевидцев  хоть  один,  кто  сможет  описать  этот
вопль? Это был рев, в котором боль, гнев, угроза  и  оскорбленное  величие
Природы слились в ужасающий пронзительный звук. Он длился целую  минуту  и
был подобен слившимся  воедино  голосам  тысячи  сирен;  парализовав  всех
присутствующих  своей  неистовой  мощью,  он  пронесся  по  всему   южному
побережью, достиг берегов соседней Франции, перелетев через Ла-Манш,  и  в
конце концов растаял в спокойном летнем  воздухе.  Ни  один  звук  за  всю
историю человечества не мог бы сравниться с этим криком раненой Земли.
     Потрясенные и оглушенные  всем  случившимся,  мы  с  Мелоуном  успели
почувствовать удар  и  услышать  звук,  но  об  остальных  событиях  этого
удивительного дня мы узнали лишь из рассказов очевидцев.
     Первым делом на поверхность  вылетели  клети  подъемников.  Остальные
механизмы, размещенные в нишах, остались  на  месте,  но  уж  твердый  пол
клетей принял на себя всю силу подземного удара. Подобно тому,  как  ядра,
заряженные в пушку, вылетают поочередно, одно за другим, все  четырнадцать
клетей чередой взмыли в воздух и, описав величественные параболы, попадали
вниз, причем одна из них рухнула куда-то в море возле Уортингской дамбы, а
другая - в поле неподалеку от Чичестера. Очевидцы уверяли, что  не  видели
ничего более удивительного, чем четырнадцать клетей, безмятежно парящих  в
небесной сини.
     Затем настала очередь гейзера. В небо на две тысячи футов взметнулась
невероятных  размеров  струя  какой-то  безобразной  густой  жидкости,  по
консистенции напоминающей деготь. Патрульный  аэроплан,  облетавший  место
действия, был сметен, как артиллерийским обстрелом, и совершил вынужденную
посадку, зарывшись в зловонную жижу. Возможно, эта немыслимая субстанция с
едким  тошнотворным  запахом  была  кровью   планеты.   Однако   профессор
Дризингер, которого поддерживает вся Берлинская школа, полагает,  что  это
защитная жидкость, подобная той, которую выбрасывает скунс, и  служит  она
для того, чтобы оберегать матушку Землю от посяганий всяких там назойливых
Челленджеров. Если это так, то  главный  виновник,  восседавший  на  своем
троне на холмике, остался безнаказанным, в то время  как  многострадальные
представители прессы, оказавшиеся на самой линии огня,  до  нитки  вымокли
под  струей  вонючего  фонтана  и  потом  в  течение  длительного  времени
стыдились показываться в приличном обществе. Зловонный дождь  был  отнесен
ветром к югу и обрушился как раз на толпу горемык, столь долго и терпеливо
ожидавших грандиозных событий на  вершине  холма.  Несчастных  случаев  не
было. Не было и разрушений, однако многие дома приобрели весьма устойчивый
запах, и некоторые из них до сих пор хранят память об этом  знаменательном
событии.
     В конце концов жерло потухло и закрылось. Так уж  заведено  природой,
что  рана  затягивается  постепенно,  изнутри;  вот  и  Земля  с  чудесной
скоростью восстанавливает любую прореху в  своем  вечно  живом  организме.
Долго слышался пронзительный треск - звук, родившийся  в  самых  недрах  и
постепенно поднимавшийся к поверхности, - это сходились стены шахты,  пока
наконец с  оглушительным  грохотом  не  захлопнулось  выложенное  кирпичом
устье; тогда словно небольшое землетрясение всколыхнуло  вал,  ограждавший
вход в шахту, и на месте дыры образовалась пирамида из каких-то обломков и
железяк. Эксперимент профессора Челленджера был не просто  закончен  -  он
был навсегда погребен и укрыт от постороннего глаза. Если бы  не  памятная
плита, водруженная недавно  Королевским  обществом,  вряд  ли  бы  кто  из
потомков узнал, где именно состоялось это удивительное представление.
     И наконец  наступил  финал-апофеоз.  На  некоторое  время  воцарилась
тишина: люди пытались собраться  с  мыслями  и  понять,  что  же  все-таки
произошло. И вдруг они осознали, что на их  глазах  свершилось  величайшее
открытие, только тогда оценив гениальность замысла и простоту  исполнения.
В этот миг  все  в  едином  порыве  повернулись  к  Челленджеру.  Отовсюду
полетели к нему крики восторга, а он взирал вниз со своего  возвышения  на
море поднятых кверху лиц и приветственные  взмахи  платков.  И  сейчас  он
стоит у меня перед глазами - даже отчетливее, чем тогда. Вот  он  поднялся
со стула - глаза полузакрыты, на губах самодовольная  улыбка,  левая  рука
уперта в бок, правая засунута за  борт  сюртука.  Эта  сцена  останется  в
веках: я слышал, как защелкали  фотокамеры,  словно  кузнечики  в  зеленой
траве. Вот освещенный лучами июньского солнца он сдержанно  поклонился  на
все четыре стороны,  -  Челленджер-суперученый,  Челленджер-первопроходец,
Челленджер  -  единственный  представитель  рода  человеческого,  которого
вынуждена была признать сама матушка Земля.
     Несколько слов вместо эпилога. Всем известно, что эксперимент  потряс
мир. Конечно, нигде больше планета не издала такого  рыка,  как  на  месте
непосредственного вмешательства, но своим поведением в других частях света
она продемонстрировала,  что  действительно  составляет  единый  организм.
Через  всевозможные  отверстия,  клапаны  и  вулканы  выразила  она   свое
возмущение. Страшно бушевала Гекла, и исландцы боялись мировой катастрофы.
Везувий фонтанировал так, что его верхушка чуть не  обрушилась  на  землю.
Этна извергла столько  лавы,  что  Челленджеру  в  итальянских  судах  был
предъявлен  иск  на  общую  сумму  в  полмиллиона   лир   за   причиненный
виноградникам ущерб. Даже в  Мексике  и  Центральной  Америке  наблюдались
признаки мощного глубинного возмущения, а вопли  Стромболи  разнеслись  по
всему  восточному  Средиземноморью.  Каждый  человек  испытывает   желание
заставить  мир  заговорить.  Но  заставить  мир  кричать   -   это   стало
исключительной привилегией Челленджера.


   Артур Конан Дойль.
   Двигатель Брауна - Перикорда



 Перевод: П.Колпаков
 Сканирование и проверка: Несененко Алексей tsw@inel.ru 31.01.1999


                                  Перевод П. Колпакова


    Стоял туманный майский вечер - холодный и тоскливый.
Неясные расплывчатые тени вдоль Стрэнда отмечали
местонахождение фонарей. Ярко освещенные витрины магазинов
смутно мерцали тусклым светом сквозь густые и тяжелые испарения.
    Ряды высоких домов, спускавшихся к набережной, были
темны и пустынны или освещены только едва горящими фонарями
привратницкой. Однако в одном доме из трех окон на втором
этаже изливался буйный поток света, нарушавший угрюмое
однообразие улицы. Прохожие с любопытством взглядывали
вверх, привлекая внимание других на яркое сияние, которое
отмечало холостяцкую квартиру Френсиса Перикорда -
талантливого инженера-электрика и изобретателя. Сияние его
ламп в долгие часы ночи свидетельствовало о не знающей
устали и покоя энергии и трудолюбии, которые быстро
поставили его в один ряд с лучшими представителями его
профессии.
    Два человека сидели в квартире. Первым был сам Перикорд
собственной персоной - с угловатым лицом и орлиным
крючковатым носом, с черными, как смоль волосами и резкими
отрывистыми движениями, выдававшими в нем кельтское
происхождение. Второй - толстый, коренастый, с голубыми
глазами - был Иеремия Браун, известный механик. То была
давние партнеры по части изобретательства, где творческий
гений одного дополнялся практической сметкой другого, и кто
из них был лучше - этого не могли сказать даже их знакомые.
    Браун зашел в мастерскую Перикорда в такой поздний для
визитов час не случайно - ему нужно было обсудить одно дело,
то самое, которое решило бы успех или неудачу многих месяцев
работы и которое могло бы повлиять на всю их дальнейшую
судьбу. Длинный потемневший от времени верстак стоял между
ними - весь в рыжих потеках и пятнах от ржавчины и кислоты,
уставленный большими бутылями для кислоты, аккумуляторам
Фора, вольтовыми столбами, мотками провода и большими
плитами изоляционного фарфора. Посреди всего этого хлама
стояла необычного вида вращающаяся с ревом машина, к которой
были прикованы взгляды обоих партнеров.
    Небольшая квадратная металлическая коробка была
подсоединена множеством проводов к широкому стальному
фланцу, или поясу, со смонтированным на нем или по бокам
двумя мощными выступающими наружу кривошипами. Фланец
оставался неподвижным, зато кривошипы с прикрепленными к ним
короткими кулисами метали вокруг через каждые несколько
секунд вспышки света и застывали на мгновение после каждого
мерного оборота. Приводившая их в движение энергия,
очевидно, поступала из металлической коробки. Тонкий запах
озона висел в воздухе.
    - Как насчет лопастей, Браун? - спросил изобретатель.
    - Готовы. Но они слишком громоздки, чтобы их тащить
сюда. Представляешь, семь футов на три. Каждая. Правда,
двигатель, как я погляжу, достаточно мощный, чтобы привести
их в движение. Я уверен в этом.
    - Алюминий в сплаве с медью?
    - Да.
    - Видал, как здорово двигатель работает?
    - Перикорд вытянул вперед тонкую жилистую руку и нажал
на установленную на машине кнопку. Кривошипы замедлили
вращение и вскоре замерли. Изобретатель опять коснулся
кнопки - кулисы дрогнули, снова пробуждаясь к четкой,
размеренной механической жизни.
    - Экспериментатору не нужно прикладывать усилий, -
заметил Перикорд. - Он должен оставаться пассивным и
использовать свой мозг.
    - Благодаря моему двигателю, - промолвил Браун.
    - Нашему двигателю! - резко оборвал его другой.
    ~ Ну конечно, - сказал нетерпеливо Браун. - Двигатель,
который ты придумал, а я воплотил в жизнь, назови его как
хочешь...
    - Я назвал его двигателем Брауна-Перикорда, - вскричал
изобретатель с гневной вспышкой в черных- глазах. - Ты
изготовил детали, а общая идея моя и только моя!
    - От общей идеи мотор не завращается, - упрямо промолвил
Браун.
    - Именно потому-то я и взял тебя себе в компаньоны, -
резко возразил Перикорд, нервно барабаня пальцами по
верстаку. - Я изобрел, ты построил. Это справедливое
распределение труда.
    Браун поджал губы, словно ничуть не удовлетворенный по
данному вопросу. Однако, видя, что дальнейший разговор
бесполезен, он обратил внимание на машину, которая тряслась
и содрогалась при каждом очередном взмахе кулис так, что
казалось еще немного, и она соскочит со стола и улетит.
    - Ну, разве двигатель не великолепен! - вскричал Перикорд.
- Это же просто чудо, а не двигатель!
    - Да ничего, нормальный, - молвил более флегматичный
англосакс.
    - Есть что-то бессмертное в нем!
    - В нем есть деньги, богатство!
    - Наши имена сохранятся в веках вместе с братьями
Монгольфье.
    - К черту Ротшильдов! Ты, Браун, на все смотришь
слишком узкоматериалистически, вскричал изобретатель, бросая
сверкающий взгляд на своего компаньона. - Деньги - чепуха.
Это такая вещь, которую любой тугодум-плутократ разделит с
нами в стране. Мои мечты и надежды простираются к более
возвышенным целям, чем эта. Настоящая нам награда будет
состоять в благодарности и вечной признательности всего
человечества.
    Браун пожал плечами пренебрежительно.
    - Можешь взять и мою долю, - проговорил он. - А я
человек материалист. Ну, вот что! Нам надо провести
испытание нашего детища.
    - М-мм, это верно. Где бы нам это сделать?
    - Я как раз и зашел затем, чтобы этот вопрос. Место
должно быть совершенно уединенным. Если бы у нас был
собственный полигон, тогда все было бы просто, но здесь, в
Лондоне, разве что скроешь.
    - Тогда надо увезти машину в деревню.
    - У меня как раз есть на этот счет предложение, - сказал
Браун. У моего брата в Суссексе, на мысе Бичи-Хэд есть
небольшая усадьба. Там, насколько я помню, имеется большой
высокий сарай рядом с домом. Биль сейчас в Шотландии, но
ключ всегда в моем распоряжении. Почему бы нам не захватить
завтра двигатель и не испытать его там?
    - Ничего лучшего и придумать нельзя.
    - В час дня в Итборн отходит поезд.
    - Хорошо, я буду на станции.
    - Захвати с собой двигатель и все необходимое для
испытания, а я прихвачу лопасти, сказал механик, поднимаясь.
- Завтрашний день покажет, останемся ли мы прозябать в
безвестности или же в наших руках будет крупное состояние.
В общем, в час на станции Виктория.
    Проговорив это, механик Браун стал поспешно спускаться
по лестнице и через минуту был поглощен неприятно холодным и
липким людским потоком, текущим в обе стороны по Стрэнду.

x x x

    Утро оказалось чистым и по-весеннему ярким, солнечным.
Над Лондоном раскинулось Светло-голубое небо с лениво
тянущимися по нему одинокими призрачно-белыми облаками.
    В одиннадцать часов можно было видеть, как Браун зашел в
бюро патентов с ворохом рукописей, чертежей и планов под
мышкой. В двенадцать он снова появился на улице:  весь
сияющий, с бумажником в руке, куда бережно уложил небольшой
листок какого-то документа с синей полосой. Пять минут
первого его кеб подкатил к станции Виктория. Снятые
кебменом сверху два больших, завернутых в брезент тюка,
похожих на два гигантских воздушных змея, были вверены
заботам кондуктора багажного вагона. На платформе крупным
нервным шагом, размахивая руками, ходил взад-вперед
Перикорд; его болезненно-желтое лицо с впалыми щеками слегка
порозовело.
    - Порядок? - спросил он.
    Вместо ответа Браун кивнул на свой багаж.
    - Я уже уложил в багажный вагон двигатель и фланец. Эй,
кондуктор, поосторожней там, механизм очень хрупкий и
ценный. Ну, теперь мы можем с легким сердцем отправиться в
путь.
    В Истборне двигатель погрузились в извозчичью карету,
а лопасти уложили наверх. Долгая и утомительная дорога наконец
привела их к дому, где хранились ключи, после чего Перикорд и
Браун покатили дальше по голым склонам меловых гор Южной
Англии. Усадьба, куда они направлялись, представляла собой
ничем не примечательное, выбеленное известкой здание с разбросанными
там и сям конюшнями и надворными строениями, возвышающимися
среди зеленой лощины, отлого спускавшейся с гребня меловых
гор. Дом производил унылое, безрадостное впечатление, даже
когда в нем жили, а теперь он со своими холодными печными
трубами и закрытыми наглухо ставнями выглядев вдвойне
печально и мрачно. Хозяин усадьбы высадил небольшую рощу
молодых сосен и лиственниц, ветки увяли, и верхушки деревьев
уныло поникли вниз. Место было мрачное и неприветливое.
    Однако наши изобретатели не склонны были обращать
внимание на подобные пустяки. Чем пустыннее место, тем
лучше оно подходило их целям. С помощью извозчика они
перетащили свой груз по тропинке вниз и сложили его в
столовой. Солнце закатилось, когда отдаленный стук колес
возвестил, что они остались наконец то одни.
    Перикорд рывком открыл ставни, и мягкий предвечерний
свет ворвался в комнату сквозь грязные, запыленные окна.
Браун вытащил из кармана длинный и острый нож и перерезал
бечевку, которой был перевязан брезент. Когда коричневая
обертка упала, то под ней обнаружились две большие
золотистого цвета металлические лопасти. Он бережно
прислонил к стене. Фланец, кулисный механизм и двигатель, в
свои черед, были распакованы. Стемнело, прежде чем они
управились с делом. Зажгли лампу, керосиновую,
двадцатнлинейную, и при ее свете два человека продолжали
затягивать гайки, ставить заклепки, производя последние
приготовления к испытанию.
    - Ну, вот и готово, - сказал наконец Браун, отступая
назад и оглядывая машину.
    Перикорд промолчал, но его лицо осветилось гордостью и
надеждой.
    - Нам бы надо перекусить слегка, - промолвил Браун,
выкладывая провизию, которую он захватил с собой.
    - А, после!
    - Нет, сейчас, - сказал упрямый механик. - Я сильно
проголодался.
    Он подошел к столу, застелил часть ее газетой "Монинг
стар" и приготовил обильный ужин, пока его компаньон с
тревогой в очах нетерпеливо вышагивал взад- вперед, сжимая и
разжимая кулаки.
    - Ну, - сказал Браун, оборачиваясь и стряхивая крошки с
колен на пол, - кто сядет в машину?
    - Я, - возбужденно проговорил Перикорд. - То, что мы
сегодня сделаем, станет наверняка достоянием истории.
    - Но тут есть опасность, - заметил Браун. - Мы же не
можем стопроцентно ручаться, как двигатель поведет себя во
время испытаний.
    - Пустое, - возразил Перикорд, отмахиваясь.
    - Но какой смысл подвергать себя опасности?
    - Так что же тогда? Кому-то из нас все равно придется
сесть в машину.
    - Совсем не обязательно. Двигатель будет работать
ничуть не хуже, если к нему привязать какой-нибудь
неодушевленный предмет.
    - Что же, верно, - проговорил задумчиво Перикорд.
    - В сарае, как я знаю, лежат кирпичи. Вот мешок.
Набьем его кирпичами, и пусть он займет наше место.
    - Отличная идея. Я не вижу возражений.
    - Тогда пошли.
    И два человека отвалили от стола, таща с Собой различные
узлы машины.
    Месяц, холодный и ясный, светил им сквозь редкие рваные
облака, проносившиеся мимо. Вокруг стояли тишина и
спокойствие. Браун с Перикордом немного постояли,
прислушиваясь, прежде чем войти в сарай, однако ни звука не
донеслось до их ушей, если не считать неясного шепота моря и
отдаленного лая собак. Пока Браун набивал мешок кирпичами,
Перикорд раз пять прокурсировал в дом и обратно,
перетаскивая все, что им могло понадобиться для испытаний.
    Когда все было готово, дверь сарая закрыли, лампу
поставили на пустой ящик, а мешок с кирпичами положили на
двое оказавшихся под рукой козел и затянули вокруг него
широкий стальной фланец. Затем, в свой черед, прикрепили к
фланцу большие лопасти, провода и металлическую коробку с
двигателем. И наконец последним к низу привязала плоский
стальной подвесной руль.
    - Надо сделать так, чтобы машина летала маленькими
кругами, - сказал Перикорд, окидывая взглядом высокие голые
стены сарая.
    - Подвяжи руль внизу к одному боку, - предложил Браун.
- Вот так. Готово? Тогда нажми кнопку выключателя, и пусть
ее летит.
    Перикорд наклонился вперед. Его длинное
болезненно-желтое лицо подергивалось от нервного
возбуждения. Белые жилистые руки метались туда-сюда среди
проводов. Браун стоял невозмутимо, осуждающе поглядывая на
своего компаньона. Раздался трескучий грохот машины.
Огромные желтые крылья конвульсивно дернулись, сделав первый
взмах. Потом второй. За ним третий, более плавный и
энергичный, с большим размахом. Наконец четвертый поднял в
сарае ветер, при пятом мешок с кирпичами слегка оторвался от
козел, на шестом он подпрыгнул вверх и свалился бы на пол,
если бы не седьмой взмах лопастей, который подхватил его и
подбросил высоко в воздух. Медленно поднявшись, машина,
тяжело хлопая крыльями, словно какая-то большая неуклюжая
птица, полетела по кругу, наполнив сарай гулом и шумом. В
неясном желтом свете единственной лампы странно было видеть
очертания могучей машины, которая махала крыльями в
полумраке, то и дело пересекая узкую полосу света.
    Некоторое время два человека стояли в молчании. Затем
Перикорд вскинул вверх свои длинные руки и закричал:
    - Ура-а-а!.. Летит!.. Двигатель Брауна - Перикорда
работает!..
    И он как сумасшедший закружил в восторге по сараю.
Браун поморгал глазами и принялся фальшиво насвистывать
какой-то легкий мотивчик.
    - Видишь, Браун, как плавно он летит! - Кричал
изобретатель. - А руль, смотри. Как здорово действует!
Нам надо завтра же получить патент.
    Лицо его компаньона потемнело и стало каменным.
    - Он уже получен, - сказал он, натянуто улыбаясь.
    - Получен?! - переспросил Перикорд. - Как получен?..
- повторил он сперва шепотом, а потом чуть ли не крича. -
Кто посмел запатентовать мое изобретение?
    - Я это сделал сегодня утром. Так что нечего
волноваться. Тут все в порядке.
    - Ты запатентовал двигатель?! Под чьим именем?
    - Под собственным, - буркнул мрачно Браун. - Я считаю,
что у меня больше прав на него.
    - И мое имя там не будет поминаться?!
    - Нет... но...
    - Подлец!.. - воскликнул Перикорд. - Ты жулик и
подлец!.. Ты украл мой труд. Ты воспользовался моим
доверием. Я получу этот патент назад или перерву тебе
глотку!..
    Мрачный огонь гневно заполыхал в его глазах, а руки так
и сводило от ярости.
    Браун не был трусливым, однако, он начал понемногу
отступать назад, когда другой начал надвигаться на него.
    - Убери руки прочь! - кричал Браун, выхватывая из
кармана длинный острый нож, которым недавно перерезывал
бечевку. - Я ударю, если ты нападешь на меня.
    - Ты мне угрожаешь?.. Мне?! - вскричал в бешенстве
Перикорд, лицо которого перекосилось от ярости и гнева. -
Ты мошенник и подлец! Отдашь или нет патент?
    - Не отдам.
    - Браун, добром прошу, дай его сюда!
    - Не дам! Я сконструировал эту машину.
    Перикорд как бешеный дико прыгнул вперед со сверкающими
глазами и сжатыми кулаками.
    Его компаньон увернулся от объятий Перикорда и,
споткнувшись о пустой ящик, упал через него. Лампа
опрокинулась и погасла, сарай погрузился в темноту.
Одинокий луч луны, падая сквозь узенькую щель в крыше сарая,
вспыхивал на больших лопастях машины, когда она поднимались
и опускались при очередном взмахе.
    - Браун, ты дашь сюда патент или нет? Молчание было
ответом.
    - Дашь или нет?
    Ни звука. Ничто но нарушало шума и гула над головой.
Дикий приступ страха и сомнения охватил душу Перикорда. Он
бесцельно шарил руками в темноте, пока ею пальцы не
наткнулись на чужую руку. Она была холодной и безжизненной.
Весь его гнев обратился в леденящий ужас, он чиркнул спичкой
и, поставив лампу на место, зажег ее.
    Браун лежал, свернувшись калачиком, по другую сторону
пустого ящика. Перикорд подхватил его под мышки и
судорожным усилием поднял. И тут-то прояснилась причина
молчания Брауна. Когда он падал, то подвернул под себя
правую руку, в которой был нож, и всей тяжестью своего тела
всадил его себе глубоко в грудь. Он умер без звука.
Страшная, роковая драма разыгралась мгновенно и
бесповоротно.
    Перикорд молча уселся на край ящика и, уставившись в
землю отсутствующим взглядом, затрясся, словно в ознобе, в
то время как двигатель Брауна - Перикорда, мелькая словно
тень, проносился с шумом над ним. Сколько он так сидел ~
неизвестно. Может, минуты, а может, часы. Тысячи безумных
планов проносились в его воспаленном мозгу. Конечно, он был
лишь косвенной причиной смерти. Но кто этому поверит? Он
взглянул на свою окровавленную одежду. Все против него. Уж
лучше бежать, скрыться, чем сидеть вот так и ждать, когда
тебя арестуют, полагаясь на свою невиновность. Никто в
Лондоне не знает, куда они уехали. Если бы ему удалось
каким-то образом избавиться от трупа, то у него впереди
оказалось бы несколько дней в запасе прежде, чем возникнут
подозрения.
    Внезапно громкий треск пробудил его от дум. Летающий
мешок с кирпичами, поднимаясь с каждым витком все выше и
выше, достиг потолка и ударился о стропила крыши. При ударе
выключатель разомкнулся, и машина грузно свалилась на пол.
Перикорд отстегнул фланец. Двигатель оказался цел и
невредим. Внезапно безумная мысль сверкнула в голове
ошалевшего изобретателя, пока он глядел на свое детище.
Машина эта стала ему ненавистна. Он может избавиться от
нее, а заодно и от трупа так, что собьет с толку любых
сыщиков.
    Он рывком распахнул дверь сарая и вытащил своего
умершего компаньона на лунный свет. Он положил мертвое тело
на небольшой бугор, который оказался возле сарая, затем
вытащил из помещения двигатель, фланец и крылья. Дрожащими
руками, весь обмирая от тягостного страха, он прикрепил
широкий фланец вокруг пояса Брауна. Затем затянул болты в
гнездах крыльев. Подвесил коробку двигателя, подключил
провода и нажал на кнопку. Минуты две или три огромные
распростертые крылья, поблескивая золотом, хлопали и
содрогались, пытаясь приподнять машину. Потом машина начала
двигаться небольшими скачками вниз по склоку бугра,
постепенно набирая кинетическую энергию, пока наконец не
взмыла в воздух и начала грузно подниматься вверх, при свете
луны. Руль Перикорд не прикрепил, а просто направил машину
на юг, в сторону моря. Роковой, причинивший столько горя
двигатель постепенно набирал высоту, увеличивая скорость,
пока не пересек гряду меловых утесов и не понесся
стремительно над безгласным морем. Изобретатель следил за
ним, поворачивая бледное искаженное состраданием лицо до тех
пор, пока то, что казалось огромной черной птицей, не
скрылось, окутанное полупрозрачной пеленой, стлавшейся над
водами.

x x x

    В государственной психиатрической больнице штата
Нью-Йорк содержится человек с безумным взглядом черных глаз,
ни имя, ни место рождения которого никому не известны.
    Разум его помутился от какого-то внезапного сильного
потрясения, говорят врачи, хотя какова природа и чем оно
было вызвано, им не удалось выяснить. Мозг - вещь очень
нежная и хрупкая, говорят они, его легко вывести из строя, и
указывают в доказательство своей аксиомы на сложнейшие
хитроумные электрические двигатели и замечательные
авиационные аппараты, которые их пациент любит
конструировать в часы просветления.



   Артур Конан-Дойл.
   Хирург с Гастеровских болот

   Перевод В. Штенгеля

Глава I. ПОЯВЛЕНИЕ НЕИЗВЕСТНОЙ. ЖЕНЩИНЫ В КИРКБИ-МАЛЬХАУЗЕ

   Городок Киркби-Мальхауз угрюм и открыт всем ветрам.
Болота, окружающие его, сумрачны и неприветливы. Он состоит
из одной-единственной улицы; серые каменные домики, крытые
шифером, разбросаны по склонам длинных торфяных холмов,
заросших дроком. Вдали видны очертания гористой местности -
йоркшира; округленные вершины холмов как бы играют в прятки
друг с другом. Вблизи пейзаж имеет желтоватый оттенок, но
по мере удаления этот оттенок переходит в оливковый цвет, за
исключением разве только тех мест, где скалы нарушают
однообразие этой бесплодной равнины. С небольшого холма,
расположенного за церковью, можно разглядеть на западе
золотые и серебряные полосы: там пески Моркэмба омываются
водами Ирландского моря.
   И вот летом 1885 года судьба занесла меня, Джемса
Эппертона, в это заброшенное, уединенное местечко. Здесь не
было ничего, что могло бы заинтересовать меня, но я нашел в
этих краях то, о чем давно мечтал: уединение. Мне надоела
никчемная житейская суета, бесплодная борьба. С самых юных
лет я был во власти бурных событий, удивительных испытаний.
К тридцати девяти годам я побывал повсюду. Не было, кажется
таких стран, которые бы я не посетил; вряд ли существовали
радости или беды, которые я не испытал бы. Я был в числе
немногочисленных европейцев, впервые проникших на далекие
берега озера Танганьика, дважды побывал в непроходимых
безлюдных джунглях, граничащих с великим плоскогорьем
Рорайма. Мне приходилось сражаться под разными знаменами, я
был в армии Джексона в долине Шенандоа, был в войсках Шанзи
на Луаре, и может показаться странным, что после такой
бурной жизни я мог удовлетвориться бесцветным прозябанием в
Западном Райдинге. Но существуют обстоятельства, при
которых мозг человека бывает в таком состоянии экстаза, по
сравнению с которым все опасности, все приключения кажутся
обыденными и банальными.
   Многие годы я посвятил изучению философий Египта, Индии,
Древней Греции, средневековья. И сейчас наконец-то и?
огромного хаоса этих учений передо мной стали смутно
вырисовываться величественные истины. Я, кажется, был
близок к тому, чтобы понять значение символов, которые люди
высоких знаний применяли в своих трудах, желая скрыть
драгоценные истины от злых и грубых людей. Гностики и
неоплатоники, халдеи, розенкрейцеры, мистики Индии - все их
учения были мне знакомы, я понимал значение и роль каждого
из них. Для меня терминология Парацельса, загадки
алхимиков, видения Сведенборга имели глубокий смысл и
содержание. Мне удалось расшифровать загадочные надписи
Эль-Сирма, я понимал значение странных письмен, начертанных
неизвестным народом на отвесных скалах Южного Туркестана.
Поглощенный этими великим" захватывающими проблемами, я
ничего не требовал от жизни, за исключением скромного уголка
для меня и моих книг, возможности продолжать исследования
без вмешательства кого бы то ни было.
   Но даже в этом уединенном местечке, окруженном торфяными
болотами, я, как оказалось, не смог укрыться от наблюдений
посторонних. Когда я проходил по улице городка, местные
жители с любопытством глядели мне вслед, а матери прятали
своих детей. По вечерам, кода мне случалось выглядывать из
окна, я замечал группу глупых поселян, полных любопытства и
страха. Они таращили глаза и вытягивали шеи, стараясь
разглядеть меня за работой. Моя болтливая хозяйка засыпала
меня тысячами вопросов по самым ничтожным поводам, применяла
всякие уловки и хитрости, чтобы заставить меня рассказать о
самом себе и своих планах. Все это было достаточно трудно
выносить, но когда я узнал, что вскоре уже не буду
единственным жильцом в доме и что какая-то дама, к тому же
иностранка, сняла соседнюю комнату, я понял, что пора
подыскивать себе более спокойное пристанище.
   Во время прогулок я хорошо ознакомился с дикой
заброшенной местностью у границ Йоркшира, Ланкашира и
Уэстморлэнда. Я нередко бродил по этим местам и знал их
вдоль и поперек. Мне казалось, что мрачное величие пейзажа
и устрашающая тишина и безлюдье этих скалистых мест смогут
обеспечить мне надежное убежище от подглядывания и сплетен.
   Случилось как-то, что, блуждая там, я набрел на одинокую,
заброшенную хижину, расположенную, казалось, в самом центре
этих пустынных мест. Без колебаний я решил поселиться в
ней. В весеннее половодье ручей Гастер, текущий с
Гастеровских болот, подмыл берег и снес часть стены этой
хижины. Крыша тоже была в плохом состоянии, и все же
главная часть дома была совершенно нетронута, и для меня не
составило особых трудов привести все в порядок. Я не был
богат, но все же имел возможность осуществить свою фантазию,
не скупясь на затраты. Из Киркби-Мальхауза прибыли
кровельщики, каменщики, и вскоре одинокая хижина на
Гастеровских болотах вновь приобрела вполне сносный вид.
   В доме было две комнаты, которые я обставил совершенно
по-разному. У меня были спартанские вкусы, и первая комната
была обставлена именно в этом духе. Керосиновая плитка
Риппенджиля из Бирмингема давала мне возможность готовить
себе пищу; два больших мешка - один с мукой, другой с
картофелем - делали меня независимым от поставок провизии
извне. В выборе пищи я был сторонником пифагорейцев.
Поэтому тощим длинноногим овцам, пасшимся на жесткой траве
около ручья Гастер, не приходилось опасаться нового соседа.
Бочонок из-под нефти в десять галлонов служил мне буфетом, а
список мебели включал только квадратный стол, сосновый стул
и низенькую кровать на колесиках.
   Как видите, обстановка этой комнаты была совсем
неприглядной, почти нищенской, но зато ее скромность с
избытком возмещалась роскошью помещения, предназначенного
для моих научных занятий. Я всегда придерживался той точки
зрения, что для плодотворной работы ума необходима
обстановка, которая гармонировала бы с его деятельностью, и
что наиболее возвышенные и отвлеченные идеи требуют
окружения, радующего взор и эстетические чувства. Комната,
предназначенная для моих занятий, была обставлена мрачно и
торжественно, что должно было гармонировать с моими мыслями.
Стены и потолок я оклеил черной блестящей бумагой, на
которой золотом были начертаны причудливые и мрачные узоры.
Черные бархатные занавески закрывали единственное окно с
граненым стеклом; толстый и мягкий бархатный ковер поглощал
звуки шагов. Вдоль карниза были протянуты золотые прутья,
на которых висели шесть мрачных и фантастических картин,
созвучных моему настроению. С центра потолка спускалась
одна- единственная золотая нить, такая тонкая, что ее едва
можно было различить, но зато очень крепкая. На ней висел
золотой голубь с распростертыми крыльями. Птица была полая,
и в ней находилась ароматическая жидкость. Фигура,
изображающая сильфа, причудливо украшенная розовым
хрусталем, парила над лампой и рассеивала мягкий свет.
Бронзовый камин, выложенный малахитом, две тигровые шкуры на
ковре, стол с инкрустациями из бронзы и два мягких кресла,
отделанных плюшем янтарного цвета и слоновой костью,
завершали обстановку моего рабочего кабинета, не считая
длинных полок с книгами, протянувшихся под окном. Здесь
были самые лучшие произведения тех, кто посвятил себя
изучению тайны жизни. Беме, Сведенборг, Дамтон, Берто,
Лацци, Синнет, Гардиндж, Бриттен, Дэнлоп, Эмберли, Винвуд
Рид, де Муссо, Алан Кардек, Лепсиус, Сефер, Тольдо и аббат
Любуа - таков далеко не полный перечень авторов,
произведения которых были размещены на моих дубовых полках.
Когда по ночам горела лампа и ее бледный мерцающий свет
падал на мрачную и странную обстановку, создавалось именно
то настроение, которое было мне необходимо. Кроме того, это
настроение усиливалось завыванием ветра, который проносился
над окружавшей меня унылой пустыней. Я думал, что здесь-то
наконец я нашел тихую пристань в бурном потоке жизни, здесь
я смогу спокойно жить и работать, забыв обо всем и позабытый
всеми.
   Но прежде чем я достиг этой тихой пристани, мне суждено
было почувствовать, что я все же являюсь частицей рода
человеческого и что нет возможности совсем порвать узы,
связующие нас с себе подобными.
   Я уже заканчивал сборы по переезду в мой новый дом, как
вдруг однажды вечером я услышал грубый голос моей хозяйки,
которая кого-то радостно приветствовала. А вскоре легкие и
быстрые шаги прошелестели мимо двери моего кабинета, и я
понял, что новая соседка заняла свою комнату. Итак,
опасения оправдались, мои научные занятия были поставлены
под угрозу из-за вторжения этой женщины. И я мысленно дал
себе клятву, что вечер следующего дня я встречу на новой
квартире, в тиши своего кабинета, вдали от мирских помех.
   На другой день я, как обычно, встал очень рано и был
удивлен, увидев из окна мою новую соседку, которая, опустив
голову, шла узкой тропинкой со стороны болот. В руках она
несла охапку диких цветов. Это была высокая девушка, в
облике которой чувствовались изящество, утонченность, резко
отличавшие ее от обитателей наших мест Она быстро и легко
прошла по тропинке и, войдя через калитку в дальнем конце
сада, села на зеленую скамью перед моим окном. Рассыпав на
коленях цветы, она принялась приводить их в порядок. Я
увидел величавую, красиво посаженную головку девушки и вдруг
понял, что она необыкновенно прекрасна. Ее лицо, овальное,
оливкового цвета, с черными блестящими глазами и нежными
губами, было скорее испанского типа, чем английского. С
обеих сторон ее грациозной царственной шейки спадали из-под
широкополой соломенной шляпы два тугих локона иссиня-черных
волос Правда, меня удивило, что ее ботинки и подол юбки
свидетельствовали о долгой ходьбе по болоту, а не о краткой
утренней прогулке, как вначале подумал. Легкое платье
девушки было в пятнах, мокрое, на подошвах ботинок налип
толстый слой желтой болотной почвы. Лицо казалось усталым,
сверкающая красота юности была затуманена тенью внутренних
переживаний. И вот, пока я разглядывал ее, она вдруг
разразилась рыданиями и, отбросив цветы, быстро вбежала в
дом.
   Как я ни был рассеян, как мне ни был противен окружающий
мир, меня вдруг охватил внезапный порыв сочувствия и
симпатии при виде этой вспышки отчаяния, потрясшей странную
"прелестную незнакомку. Я снова склонился над книгами, но
мои мысли все время возвращались к гордо и четко очерченному
лицу моей соседки, опущенной головке, испачканному платью, к
горю, которое чувствовалось в каждой черточке ее лица.
   Я снова и снова заставал себя за тем, что стою у окна и
высматриваю, не появится ли она опять.
   Миссис Адамс, моя хозяйка, обычно приносила завтрак ко
мне в комнату, и я очень редко разрешал ей прерывать течение
моих мыслей или отвлекать мой ум праздной болтовней от более
серьезных дел. Но в это утро она вдруг обнаружила, что я
готов слушать ее россказни, и она охотно стала говорить о
нашей прелестной гостье.
   - Звать ее Ева Камерон, сэр, - сказала она, - но кто она
такая и откуда появилась, я знаю не больше вашего. Может
быть, она приехала в Киркби-Мальхауз по той же причине, что
и вы, сэр.
   - Возможно, - заметил я, не обращая внимания на
замаскированный вопрос. - Только думаю, что вряд ли
Киркби-Мальхауз мог бы предоставить молодой леди
какие-нибудь особенные развлечения.
   - Здесь бывает весело, когда начинается ярмарка, -
сказала миссис Адамс. - Но может быть молодая леди
нуждается в отдыхе и укреплении здоровья?
   - Весьма вероятно, - согласился я, размешивая кофе, - и
несомненно, кто-либо из ваших друзей посоветовал ей
обратиться в поисках того или другого к вам и вашему уютному
домику.
   - Нет, сэр! - воскликнула она. - Тут-то вся и
загвоздка. Леди только что прибыла из Франции, как она
узнала обо мне, я просто не приложу ума. Неделю тому назад
ко мне заявляется мужчина, красивый мужчина, сэр и
джентльмен - это было видно с одного взгляда "Вы миссис
Адамс? - говорит он. - Я сниму у вас помещение для мисс
Камерон Она приедет через неделю" - так он сказал. И затем
исчез, даже не интересуясь моими условиями. А вчера вечером
приехала и сама леди - тихонькая и удрученная. У нее
французский акцент. Но я заболталась, сэр! Мне нужно пойти
заварить чаю, ведь она, бедняжка, наверно, почувствует себя
такой одинокой, проснувшись в чужом доме.
Глава II. Я НАПРАВЛЯЮСЬ К ГАСТЕРОВСКОМУ БОЛОТУ
   Я еще завтракал, когда до меня донеслись грохот посуды и
шум шагов моей хозяйки Она направлялась к своей новой
жилице. А спустя мгновение миссис Адамс, пробежав по
коридору, ворвалась в мою комнату с воздетыми руками и
испуганным взглядом.
   - Господи боже мои! - кричала она. - Уж простите, что
обеспокоила вас, сэр, но я так перепугалась из-за молодой
леди: ее нет дома.
   - Как так, - сказал я, - вон она где. - Я поднялся со
стула и взглянул в окно. - Она перебирает - цветы, которые
оставила на скамейке.
   - О сэр, поглядите-ка на ее ботинки и платье, - с
негодованием воскликнула хозяйка. - Хотелось бы мне, чтобы
здесь была ее мать, очень хотелось бы. Где она пропадала, я
не знаю, но ее кровать не тронута.
   - Очевидно, она гуляла. Хотя время было, конечно, не
совсем подходящим, - ответил я.
   Миссис Адамс поджала губы и покачала головой. Но пока
она стояла у окна, девушка с улыбкой взглянула вверх и
веселым жестом попросила открыть окно.
   - Вы приготовили мне чаю? - спросила она ясным и мягким
голосом с легким французским акцентом.
   - Он в вашей комнате, мисс.
   Мисс Камерон собрала цветы в подол, и через мгновение мы
услышали по ступенькам ее легкую эластичную походку. Итак,
эта удивительная незнакомка бродила где-то всю ночь. Что
могло заставить ее покинуть свою уютную комнату и
отправиться к этим мрачным холмам, открытым всем ветрам?
Было ли это только следствие неугомонного нрава, любви к
приключениям? А может быть, это ночное путешествие имело
более веские причины?
   Расхаживая взад и вперед по комнате, я думал о склоненной
головке, скорбном лице и о диком взрыве рыданий,
подсмотренном мною в саду. Значит, ночная прогулка, какова
бы ни была ее цель, не допускала мысли о развлечении. И все
же, идя домой, я слышал ее веселый звонкий смех и голосок,
громко протестующий против материнской заботы, с которой
миссис Адамс настаивала, чтобы она тут же сменила
испачканное платье. Мои ученые занятия приучили меня
разрешать глубокие и серьезные проблемы, а тут "передо мной
оказалась столь же серьезная человеческая проблема, которая
в данный момент была недоступна моему пониманию.
   В то утро я вышел на прогулку по болотам. На обратном
пути, когда я поднялся на холм, возвышающийся над нашей
местностью, я вдруг увидел среди скал мисс Камерон. Она
поставила перед собою легкий мольберт с прикрепленной
бумагой и готовилась писать красками великолепный ландшафт
скал и поросшей вереском местности расстилавшейся перед нею.
Наблюдая за девушкой, я увидел, что она беспокойно
озирается. Рядом со мною была впадина, заполненная водой, и
я, зачерпнув крышкой своей фляжки воду, подошел к девушке.
   - Мне кажется, вам сейчас необходимо это, - сказал я,
снимав фуражку и улыбаясь.
   - Спасибо, - ответила она, заполняя водой свою баночку.
- Я как раз разыскивала воду.
   - Я имею честь говорит с мисс Камерон? - спросил я. - Я
ваш сосед. Моя фамилия Эппертон. В этих диких краях
приходится знакомиться без помощи посредников: ведь иначе
мы никогда не смогли бы познакомиться.
   - О, значит, вы тоже живете у миссис Адаме! -
воскликнула девушка. - А я думала, что тут нет никого,
кроме местных крестьян.
   - Я приезжий, как и вы, - ответил я. - Веду научную
работу и приехал сюда в поисках покоя и тишины.
   - Да, здесь действительно тихо, - сказала она, оглядывая
огромные пространства, поросшие вереском. Только
одна-единственная тоненькая полоска серых домиков была видна
в отдалении.
   - И все же здесь недостаточно тихо, - ответил я, -
смеясь. - И потому мне приходится переселиться в глубь этой
болотистой местности для моей работы требуется полный покой
и уединение.
   - Неужели вы построили себе жилье на этих болотах? -
спросила она, вскидывая брови.
   - Да, и думаю в ближайшие дни поселиться там.
   - Ах, как это печально, - воскликнула она. - А где же
этот дом, что вы построили?
   - Вон там, - ответил я. - Видите этот ручей, который
издали похож на серебряный пояс. Это ручей Гастер, текущий
с Гастеровских болот.
   При этих словах она вздрогнула и обратила на меня большие
темные вопрошающие глаза, в которых боролись удивление,
недоверие и что-то похожее на ужас.
   - И выбудете жить на Гастеровских болотах?! -
воскликнула она.
   - Да. А вы что, знаете что-либо о Гастеровских болотах?
- спросил я. - Я думал, что вы совсем чужая в этих краях.
   - Это правда. Я никогда не бывала здесь, - ответила она.
Но мой брат рассказывал мне об этих Йоркширских болотах, и,
если я не ошибаюсь, он называл их невероятно дикими и
безлюдными.
   - Вполне возможно, - сказал я беззаботно. - Это
действительно тоскливое место.
   - Но тогда зачем же вам жить там! - воскликнула она с
волнением. - Подумайте об одиночестве, скуке, отсутствии
удобств и помощи, которая вдруг может понадобиться вам.
   - Помощи? Какая помощь может мне понадобиться на
Гастеровских болотах?
   Она опустила глаза и пожала плечами.
   - Заболеть можно всюду, - сказал она. - Если бы я была
мужчиной, я не согласилась бы жить в одиночестве на
Гастеровских болотах.
   - Мне приходилось преодолевать гораздо большие
неудобства, чем эти, - ответил я, смеясь. - Но, боюсь, ваша
картина будет испорчена: кажется, начинается дождь.
   Действительно, пора уже было искать укрытия, потому что
не успел я закончить фразу, как пошел сильный дождь. Весело
смеясь, моя спутница набросила на голову легкую шаль и,
схватив мольберт, бросилась бежать с грациозной гибкостью
молодой лани по заросшему дроком склону. Я следовал за нею
со складным стулом и коробкой красок.
   Это странное заблудшее существо, заброшенное судьбой в
нашу деревушку в Западном Райдинге, в сильнейшей степени
возбудило мое любопытство. И по мере того как я все больше
узнавал ее, мое любопытство не только не уменьшалось, но,
напротив, все увеличивалось. Здесь мы были отрезаны от
окружающего мира, и поэтому не требовалось много времени,
чтобы между нами возникли чувства дружбы и взаимного
доверия. Мы бродили по утрам на болотах, а вечерами, стоя
на утесе, глядели, как огненное солнце медленно погружается
в далекие воды Моркэмба. О себе девушка говорила
откровенно, ничего не скрывая. Ее мать умерла совсем
молодая, юность мисс Камерон провела в бельгийском
монастыре, который она только что окончательно покинула. Ее
отец и единственный брат, говорила она, составляли всю ее
семью. И все же, когда разговор случайно заходил о том, что
побудило ее поселиться в такой уединенной местности, она
проявляла странную сдержанность и либо погружалась в
безмолвие, либо переводила разговор на другие темы. В
остальном она была превосходным товарищем; симпатичная,
начитанная, с острым и тонким умом и широким кругозором. И
все же какое-то темное облако, которое я заметил еще в
первое утро, как только увидел ее, никогда не покидало
девушки. Я не раз замечал, как ее смех вдруг застывал на
губах, как будто какая-то тайная мысль скрывалась в ней и
подавляла ее радость и юное веселье.
   Но вот настал вечер перед моим отъездом из
Киркби-Мальхауза. Мы сидели на зеленой скамье в саду.
Темные мечтательные глаза мисс Камерон грустно глядели на
мрачные болота. У меня на коленях лежала книга, но я
украдкой разглядывал прелестный профиль девушки, удивляясь,
как могли двадцать лет жизни оставить на ней такой грустный
отпечаток.
   - Вы много читали? - спросил я. - Сейчас женщины имеют
эту возможность в большей степени, чем их матери.
Задумывались ли вы о будущем, о прохождении курса в колледже
или об ученой профессии?
   Она устало улыбнулась в ответ.
   - У меня нет цели, нет стремлений, - сказала она. - Мое
будущее темно, запутанно, хаотично. Моя жизнь похожа на
тропинку в этих болотах. Вы видели такие тропинки, мсье
Эппертон. Она ровные, прямые и четкие только в самом
начале, но потом поворачивают то влево, то вправо по скалам
и утесам, пока не исчезнут в трясине. В Брюсселе моя тропа
была прямой, а сейчас, боже мой, кто может мне сказать, куда
она ведет!
   - Не нужно быть пророком, чтобы ответить на этот вопрос,
мисс Камерон, - молвил я с отцовской нежностью (ведь я был
вдвое старше ее). - Если бы мне было позволено предсказать
ваше будущее, я сказал бы, что вам назначена участь всех
женщин: дать счастье какому-нибудь мужчине.
   - Я никогда не выйду замуж, - сказала она твердо, что
удивило и немного рассмешило меня.
   - Не выйдете замуж, но почему?
   Странное выражение промелькнуло по тонким чертам ее лица,
и она стала нервно рвать травинки около себя.
   - Я не могу рисковать, - сказала она дрожащим от волнения
голосом.
   - Не можете рисковать?
   - Нет, это не для меня. У меня другие дела. Та
тропинка, о которой я вам говорила, должна быть пройдена
мною в одиночестве.
   - Но ведь это ужасно, - сказал я. - Почему ваша участь,
мисс Камерой, должна быть не такой, как у моих сестер или у
тысячи других молодых девушек? Возможно, в вас говорит
недоверие к мужчинам или страх перед ними. Конечно,
замужество связано с некоторой долей риска, но оно приносит
счастье.
   - Риск пришелся бы на долю того мужчины, который женился
бы на мне! - воскликнула она. И вдруг в одно мгновение,
как будто поняв, что сказала слишком много, она вскочила на
ноги и закуталась в свою накидку. - Воздух становится
прохладным, мсье Эппертон, - сказала она и быстро исчезла,
оставив меня в размышлении над странными словами,
сорвавшимися с ее уст.
   Я боялся, что прибытие этой девушки может отвлечь меня от
моих занятий, но я никогда не предполагал, что все мои
мысли, мои увлечения могут измениться за такой короткий
промежуток времени. В этот вечер я допоздна бодрствовал в
своей маленькой комнатке, удивляясь собственному поведению.
Мисс Камерон молода, красива, влечет к себе и красотой, и
странной тайной, окружающей ее. Неужели она могла бы
отвлечь меня от занятий, которые заполняли мой ум? Неужели
могла бы изменить направление всей моей жизни, какое я сам
наметил для себя? Я не был юнцом, которого могли бы
поколебать или вывести из состояния равновесия черные глазки
и нежные улыбки женщин. Но, как-никак, прошло уже три дня,
а мой труд лежал без движения. Ясно, мне пора уходить
отсюда. Я сжал зубы и дал себе клятву, что не пройдет и
дня, как я порву эти нежданные узы и удалюсь в одинокое
пристанище, которое ожидало меня на болотах. На следующее
утро, как только я позавтракал, крестьянин подтащил к моей
двери ручную тележку, на которой нужно было перевезти в
новое жилище мои немногочисленные пожитки. Мисс Камерон не
выходила из комнаты, и, хотя я внутренне боролся с ее
чарами, я все же был очень огорчен, боясь, что она даст мне
уйти, не сказав ни слова на прощание. Ручная тележка с
грузом книг уже тронулась в путь, и я, пожав руку миссис
Адаме, готовился последовать за ней, когда слышал шелест
быстрых шагов по лестнице. И вот мисс Камерон уже была
рядом со Мной, задыхаясь от спешки.
   - Так вы уходите, на самом деле уходите?! - воскликнула
она.
   - Меня зовут мои научные занятия.
   - И вы направляетесь к Гастеровским болотам? - спросила
девушка.
   - Да, к тому домику, что я там построил.
   - И вы будете жить там совсем один?
   - Со мной будет сотня друзей - вон они там лежат в
тележке.
   - Ах, книги! - воскликнула она, сопровождая эти слова
прелестным, грациозным пожатием плеч. - Но вы выполните мою
просьбу?
   - Какую? - спросил я удивленно.
   - О, это такой пустяк. Вы не откажете мне, не правда ли?
   - Вам стоит только сказать...
   Она склонила ко мне свое прелестное личико, на котором
была написана самая напряженная серьезность.
   - Вы обещаете запирать на ночь вашу дверь на засов? -
сказала она и исчезла, прежде чем я успел сказать хотя бы
слово в ответ на ее удивительную просьбу.
   Мне даже не верилось, что я наконец-то водворился в свое
уединенное жилище, которое окружали многочисленные мрачные
гранитные утесы. Более безрадостной и скучной пустыни мне
не приходилось видеть, но в самой этой безрадостности
таилось какое-то обаяние. Что могло здесь, в этих
бесплодных волнообразных холмах или в голуб9м молчаливом
своде неба, отвлечь мои мысли от высоких дум, в которые я
был углублен? Я покинул людей, ушел от них - хорошо это или
плохо - по своей собственной тропинке. Я надеялся забыть
печаль, разочарования, волнения и все прочие мелкие
человеческие слабости. Жить для одной только науки - это
самое высокое стремление, которое возможно в жизни. Но в
первую же ночь, которую я провел на Гастеровских болотах,
произошел странный случай, который вновь вернул мои мысли к
покинутому мною миру.
   Вечер был мрачный и душный, на западе собирались большие
гряды синевато-багровых облаков. Ночь тянулась медленно, и
воздух в моей маленькой хижине был спертым, и гнетущим.
Казалось, какая-то тяжесть лежит у меня на груди. Издалека
донесся низкий стонущий раскат грома. Заснуть было
невозможно. Я оделся и, стоя у дверей хижины, глядел в
окружавший меня мрак, тускло подсвеченный лунным светом.
Журчание Гастеровского ручья и монотонное уханье далекой
совы были единственными звуками, достигавшими моего слуха.
Избрав узкую овечью тропку, проходившую возле реки, я прошел
по ней с сотню ярдов и только повернул, чтобы пойти обратно,
как вдруг нашедшая туча закрыла луну и стало совершенно
темно. Мрак стал настолько полным, что я не мог различить
ни тропинки под ногами, ни ручья, текущего правее меня, ни
скал с левой стороны. Я медленно шел, пытаясь на ощупь
найти путь в густом мраке, как вдруг раздался грохот грома,
ярко сверкнула молния, осветив все пространство болот.
Каждый кустик, каждая скала вырисовывались ясно и четко в
мертвенно-бледном свете. Это продолжалось одно только
мгновение, но я вдруг затрепетал от изумления и страха: на
моей тропинке в каких-нибудь двадцати метрах от меня стояла
женщина. Вспышка молнии озарила каждую черточку ее лица,
платья. Я увидел темные глаза, высокую грациозную фигуру.
Ошибки быть не могло. Это была она - Ева Камерон, девушка,
которую я, по мои предположениям, потерял навсегда.
Какое-то мгновение я стоял остолбенев. Неужели это
действительно была она или только плод моего воображения? Я
быстро побежал вперед в том направлении, где ее увидел.
Громко закричал. Однако ответа не было. Я кричал снова и
снова, однако все было бесполезно. Вторая вспышка молнии
осветила местность, и луна наконец прорвалась из-за туч. Но
хотя я поднялся на холм, с которого была видна вся равнина,
заросшая вереском, я не увидел ни признака этой странной
полуночной путешественницы. А затем я вернулся в свою
маленькую хижину, не уверенный, была ли это действительно
мисс Камерон.
   В течение трех дней, последовавших за этим полуночным
происшествием, я яростно работал с раннего утра и до поздней
ночи. Запирался в четырех стенах моего рабочего кабинета, и
все мои мысли были погружены в книги и рукописи. Мне
казалось, что наконец-то я достиг тихой пристани, оазиса в
научных работах, о котором я так долго мечтал. Но увы!
Моим надеждам и замыслам не было суждено осуществиться.
Вскоре со мною произошел ряд странных и неожиданных событий,
которые полностью нарушили монотонность моего существования.
Глава III. СЕРЫЙ ДОМИК В ЛОЩИНЕ
   Это случилось на четвертый или пятый день после моего
переселения на новое место. Я вдруг услышал шаги около
дверей, и тут же последовал резкий стук в дверь, как будто
от удара палкой. Взрыв адской машины вряд ли удивил бы меня
в большей степени. Я был уверен, что навсегда отстранил от
себя всякое вторжение посторонних, и вдруг такой
бесцеремонный стук, как будто у меня здесь трактир. В гневе
я отбросил книгу и отодвинул засов как раз в то мгновение,
когда пришелец поднял свою палку для того, чтобы повторить
свой стук. Это был высокий мускулистый человек с рыжеватой
бородкой, но далеко не изящный. Пока он стоял, ярко
освещенный солнцем, я разглядел его лицо. Большой мясистый
нос, решительные голубые глаза с густыми нависшими бровями,
широкий лоб, весь изборожденный глубокими морщинами, столь
не соответствующими его возрасту. Несмотря на выцветшую
фетровую шляпу и цветастый платок, наброшенный на
мускулистую загорелую шею, я с первого взгляда заметил, что
это был интеллигентный, культурный человек. Я ожидал
увидеть какого-нибудь пастуха или неотесанного бродягу, но
появление этого человека, естественно, привело меня в
некоторое замешательство.
   - Вы удивлены? - спросил он с улыбкой. - Неужели вы
полагаете, что вы единственный человек в мире, стремящийся к
уединению? Как видите, в этой дикой местности, кроме вас,
имеются еще и другие отшельники.
   - Вы хотите сказать, что живете здесь? - спросил я
довольно недружелюбно.
   - Вон там, наверху, - ответил он, указывая направление
головой. - И я подумал, раз мы с вами соседи, мистер
Эппертон, мне? следует заглянуть и узнать, не нужна ли вам
моя помощь.
   - Благодарю вас, - холодно сказал я, - держа руку на
засове двери. - Я человек со скромными требованиями, и вы
ничем не сможете помочь мне: Вы знаете мое имя, - добавил я
помолчав, - а я...
   Казалось, он был недоволен моим нелюбезным приемом.
   - Я узнал ваше имя от каменщиков, которые здесь работали,
- сказал он. - Что касается меня, то я Хирург с
Гастеровских болот. Здесь меня знают под этим прозвищем.
Оно ничуть не хуже любого имени.
   - У вас здесь, наверно, не такое уж большое поле
деятельности, - заметили.
   - Кроме вас, здесь нет ни души на целые мили во все
стороны.
   - Мне кажется, вы сами когда-то нуждались в помощи, -
заметил я, глядя на большое белое пятно на загорелой щеке
своего гостя, похожее на след от недавнего воздействия
какой-то сильной кислоты.
   - Это пустяки, - ответил он кратко, отворачиваясь,
однако, чтобы скрыть этот знак. - Ну я пойду: меня ждет
мой товарищ. Так если я смогу быть вам чем-нибудь полезен,
пожалуйста, сообщите мне. Нужно только пройти вдоль ручья
против течения около мили, и вы легко найдете меня.
Скажите, у вас есть засов на двери?
   - Да, - ответил я, несколько удивленный этим вопросом.
   - Тогда держите дверь на запоре, - сказал он. - Это
болото странное место. Никогда не знаешь, с кем
повстречаешься. Лучше остерегаться. Прощайте.
   Он приподнял шляпу, повернулся на каблуках и побрел вдоль
берега ручья.
   Я все еще стоял, держась за дверь и глядя вслед
нежданному посетителю, когда заметил еще одного обитателя
этой дикой местности. На некотором расстояний, около
тропинки, по которой пошел незнакомец, лежал большой серый
валун. Облокотись на него, стоял невысокий сморщенный
человек. Он выпрямился при приближении к нему незнакомца и
двинулся ему навстречу.
   Они поговорили одну-две минуты, высокий человек несколько
раз указывал головой в мою сторону, как будто передавал о
том, что произошло между нами. Затем они пошли вместе, пока
не скрылись, за выступом скалы. Потом я увидел, как они,
поднимались по следующему склону. Мой новый знакомый
обхватил рукой своего старшего приятеля то ли из дружеского
расположения, то ли желая помочь ему преодолеть крутой
подъем. Очертания плотной и сильной фигуры моего посетителя
и его тощего сгорбленного товарища были видны на фоне неба.
Обернувшись, они смотрели в мою сторону. Заметив это, я
захлопнул дверь, опасаясь, как бы они не вздумали вернуться.
Когда я спустя несколько минут выглянул из окна, их уже не
было.
   До самого вечера я тщетно старался вернуть себе
безразличное отношение ко всему окружающему. Чтобы я ни
думал, мои мысли возвращались к Хирургу и его сгорбленному
товарищу. Что он имел в виду, говоря о засове моей двери, и
как случилось, что его зловещее предупреждение совпало с
прощальными словами Евы Камерон?.. Я снова и снова
размышлял о том, какие причины побудили моих двух новых
соседей, столь различных по возрасту и облику, поселиться
вместе на этих диких, суровых болотах. Может быть, подобно
мне они были погружены в какие- нибудь захватывающие научные
исследования? А возможно, сообщничество в преступлении
заставило их избегать людных мест? Ведь должна была быть
какая- нибудь причина, и, очевидно, весьма основательная,
чтобы заставить образованного человека вести такой образ
жизни. Только сейчас я начал понимать, что толпы людей в
городе могут в несравненно меньшей степени быть помехой, чем
отдельные лица в глухой местности.
   Весь день я работал над египетскими папирусами, но ни
запутанные рассуждения древнего мемфисского философа, ни
мистический смысл, заключенный в страницах старинных книг,
не могли отвлечь мой ум от земных дел. К вечеру я с
отчаянием отбросил свою работу. Я был очень раздражен на
этого человека за его бесцеремонное вторжение. Стоя возле
ручья, который журчал за дверью моей хижины, я охлаждал на
воздухе разгоряченный лоб и снова обдумывал все с самого
начала. Конечно, загадочность появления двух моих соседей я
заставляет меня так настойчиво думать о лих.
   Если бы эта загадка была выяснена, они перестали бы
мешать моим занятиям. Почему бы мне не отправиться к их
жилищу и не посмотреть самому (так, чтобы они не подозревали
о моем присутствии), что это за люди? Я не сомневался, что
их образ жизни допускает самое простое и прозаическое
объяснение. Во всяком случае, ветер был прекрасный, а
прогулка освежила бы и тело и ум. Я закурил трубку и
отправился по болотам в том направлении, в котором скрылись
оба моих соседа. Солнце уже стояло низко, запад был
огненно-красный, вереск залит темно-розовым светом, вся ширь
неба разрисована самыми разнообразными оттенками, от бледно-
зеленого в зените до яркого темно-красного на горизонте.
Палитра, на которой создатель размешивал свои первоначальные
краски, должна была быть огромной. С обеих сторон
гигантские остроконечные вершины Ингльборо и Пеннингента
глядели вниз на сумрачное, унылое пространство,
расстилающееся между ними. По мере того как я шел вперед,
суровые болотистые места справа и слева образовывали резко
очерченную долину, в центре которой извивался ручей. По
обоим сторонам серые скалы отмечали границы древнего
ледника, морены от которого образовали почву около моего
жилища. Измельченные валуны, крутые откосы и фантастически
разбросанные скалы - все они несли на себе доказательства
огромной силы древнего ледника и показывали места, где его
холодные пальцы рвали и ломали крепкие известняки.
   Почти на полпути по этой дикой лощине стояла небольшая
группа искривленных и чахлых дубов. Позади них поднимался в
тихий вечерний воздух тонкий темный столб дыма. Значит,
здесь находится дом моих соседей. Вскоре я смог добраться
до прикрытия из линии скал и достигнуть места, с которого
можно было наблюдать за домам, оставаясь незамеченным. Это
была небольшая крытая шифером хижина, по размерам немногим
более трех валунов, которые ее окружали. Как и моя хижина,
она, видимо, предназначалась для пастухов, но тут не
понадобилось больших трудов со стороны новых хозяев для
приведения ее в порядок и увеличения размеров жилья. Два
небольших окошка, покосившаяся дверь и облезлый бочонок для
дождевой воды - это было все, по чему я мог составить себе
представление об обитателях этого домика. Но даже эти
предметы наводили на размышления, потому что когда я подошел
поближе, все еще скрываясь за скалами, то увидел, что окна
были заперты толстыми железными засовами, а старая дверь
обита закреплена железом. Эти странные меры
предосторожности наряду с диким окружением и уединенностью
придавали хижине какой-то жуткий вид. Засунув трубку в
карман, я прополз на четвереньках через папоротник, пока не
оказался в ста ярдах от дверей моих соседей. Дальше я не
мог двигаться, опасаясь, что меня заметят.
   Только я успел схорониться в своем убежище, как дверь
хижины распахнулась и человек, называвший себя Хирургом с
Гастеровских болот, вышел из дома. В руках у него была
лопата. Перед дверью расстилался небольшой обработанный
клочок земли, на котором росли картофель, горох и другие
овоща, и он принялся за прополку, напевая что-то. Хирург
был целиком погружен в свою работу, повернувшись спиной к
домику, как вдруг из приоткрытой двери появилось то самое
тощее создание, которое я видел утром. Теперь я заметил,
что это мужчина шестидесяти лет, весь в морщинах,
сгорбленный и слабый, с редкими седыми волосами и длинным
бледным лицом. Робкими шагами он добрался до Хирурга,
который не подозревал о его приближении, пока тот не подошел
к нему вплотную. Его шаги, а может быть, дыхание наконец
обнаружили его близость, потому что работавший резко
выпрямился и повернулся к старику. Они шагнули друг другу
навстречу, как бы желая поприветствовать один другого, и
вдруг - я даже теперь чувствую тот внезапный ужас, который
тогда охватил меня - высокий мужчина набросился на своего
товарища, сбил его с ног и, схватив на руки, быстро скрылся
с ним в хижине.
   Хотя за свою богатую приключениями жизнь я видел многое,
все же внезапность и жестокость, свидетелем которых я
оказался, заставили меня содрогнуться. Возраст маленького
человечка, его слабое телосложение, смиренное и униженное
поведение - все вызывало чувство негодования на поступок
Хирурга. Я был так возмущен, что хотел броситься к хижине,
хотя не имел при себе никакого оружия. Но вскоре звук
голосов изнутри показал, что жертва пришла в себя. Солнце
тем временем опустилось за горизонт, все стало серо, за
исключением красного отблеска на вершине Пеннингента.
   Пользуясь наступающим мраком, я подошел к самой хижине и
напряг слух, чтобы узнать, что происходит. Я слышал высокий
жалобный голос пожилого человека и низкий грубый монотонный
голос Хирурга, слышал странное металлическое звяканье и
лязг. Немного спустя Хирург вышел, запер за собою дверь и
зашагал взад и вперед, хватаясь за голову и размахивая
руками, как безумный. Затем он почти бегом пошел по долине
и вскоре потерялся из виду среди скал. Когда замер звук его
шагов, я вплотную подошел к хижине. Затворник все еще
бормотал что-то и время от времени стонал. Разобрав слова,
я помял, что он молится - пронзительно и многословно.
Молитвы он бормотал быстро и страстно, как это делает
человек, чувствуя неминуемую опасность. Я был охвачен
невыразимым трепетом, слушая этот поток жалобных слов
одинокого страдальца, слов, нарушавших ночную тишину и не
предназначенных для слуха постороннего. Я размышлял над
тем, следует ли мне вмешаться в это дело, как вдруг услышал
издалека звук шагов возвращающегося Хирурга. Я быстро
приник к оконному стеклу и взглянул внутрь. Комната была
освещена мертвенно-бледным светом, исходящим, как я узнал
впоследствии, от химического горна. При его ярком блеске я
увидел множество реторт и пробирок, которые сверкали на
столе и отбрасывали странные, причудливые тени. В дальнем
конце комнаты была деревянная решетка, похожая на клетку для
кур, и в ней, все еще погруженный в молитву, стоял на
коленях человек, голос которого я слышал. Его лицо,
озаренное светом горна, вырисовывалось из мрака, как лица на
картинах Рембрандта. Каждая морщинка была видна на коже,
похожей на пергамент. Я успел бросить только беглый взгляд,
затем, отпрянув от окна, побежал среди скал и вереска, не
замедляя шага, пока снова не оказался у себя дома. Я был
расстроен и потрясен в большей степени, чем мог ожидать.
   Долгие ночные часы я метался и ворочался на подушке. У
меня возникло странное предположение, вызванное сложной
аппаратурой, которую я видел. Могло ли быть, что этот
Хирург был занят какими-то секретными ужасными опытами,
которые он производил на своем товарище? Такое
предположение могло объяснить уединенность жизни, которую он
вел. Но как примирить это предположение с теплыми
дружескими чувствами между ними, свидетелем которых был я не
далее, как в это утро? Горе или безумие заставляли этого
человека рвать на себе волосы и ломать руки, когда он вышел
из хижины? А очаровательная Ева Камерон, неужели и она была
участницей этого темного дела? А загадочные ночные
хождения, которые она совершала, не имели ли они целью
встречаться с моими зловещими соседями? А если так, то
какие же страшные узы могли связывать всех троих? Как я ни
старался, я никак не мог найти удовлетворительного ответа на
все эти вопросы.
   Проснулся я на рассвете измученный и слабый.
   Мои сомнения, действительно ли я видел свою прежнюю
соседку в ту ночь, были наконец разрешены. Идя по тропинке,
ведущей к болотам, я увидел в том месте, где почва была
мягкой, отпечаток ботинка, маленького, изящного женского
ботинка. Этот крошечный каблук и высокий подъем могли
принадлежать только моей приятельнице из Киркби-Мальхауза.
Некоторое расстояние я шел по ее следу, пока он не затерялся
на жесткой, каменистой почве. И все же он указывал
направление к уединенной зловещей хижине. Какие силы могли
гнать эту хрупкую девушку сквозь ветер, дождь и мрак, через
страшные болота на это странное свидание?!
   Но я-то, зачем я позволяю своим мыслям заниматься такими
вещами? Разве я не гордился тем, что живу только своей
собственной жизнью вне сферы интересов других людей? Почему
же мои намерения и решения оказались поколебленными только
потону, что я посчитал непонятным поведение своих соседей?
Это было недостойно, это было просто ребячеством. Я
заставил себя не думать об этом и вернулся к прежнему
спокойствию. Это было не так просто. Прошло несколько
дней, в продолжение которых я не выходил из своей хижины,
как вдруг новое событие опять встревожило мои мысли.
   Я говорил, что ручей протекал по долине у самой моей
двери. Спустя примерно неделю после описанных мною событий
я сидел у окна, как вдруг заметил что-то белое, медленно
плывущее по течению. Первой моей мыслью было, что это тонет
овца. Схватив палку, я побежал на берег и выловил этот
предмет. Он оказался большим куском полотна, разорванным в
клочья. Но что придавало ему особо зловещее значение, так
это то обстоятельство, что по кромкам он был забрызган и
испачкан кровью. В тех местах, которые пропитались водой,
были заметны только следы крови; в других местах пятна были
четкие и совершенно недавнего происхождения. Я содрогнулся,
увидя это. Полотно могло быть принесено потоком только со
стороны хижины в лощине. Какие ужасные и преступные события
оставили этот страшный след? Я тешил себя мыслью, что дела
человеческие не имеют для меня никакого значения, и все же
все мое существо было отхвачено тревогой и желанием узнать,
что случилось. Мог ли я оставаться в стороне, когда такие
дела совершаются всего в какой-нибудь миле от меня? Я
чувствовал, что во мне еще живет прежний человек и что я
обязан разгадать эту тайну. Закрыв за собою дверь хижины, я
отправился в лощину по направлению к домику Хирурга. Но мне
не понадобилось далеко идти: я заметил его самого. Он
быстро шел по склону холма, бил палкой кусты дрока и рычал
как сумасшедший. При виде этого мои сомнения в нормальности
его рассудка значительно окрепли. Когда он приблизился, я
заметил, что его левая рука была на перевязи. Увидев меня,
он в нерешительности остановился, как будто не зная, подойти
ко мне или нет. Но у меня не было ни малейшего желания
говорить с ним, и поэтому я поспешил дальше, а он продолжал
свой путь, все еще крича и нанося удары, палкой вокруг себя.
Когда он скрылся в вереске, я снова пошел к его хижине,
решив найти какое-нибудь объяснение случившемуся. Достигнув
жилища Хирурга, я с удивлением заметил, что обитая железом
дверь раскрыта настежь. Почва около самой двери носила
следы борьбы, химическая аппаратура и горн были разбиты и
разбросаны. Но самое подозрительное было то, что мрачная
деревянная клетка была испачкана кровью, а ее несчастный
обитатель исчез. У меня упало сердце: я был убежден, что
никогда не увижу его больше на этом свете. По долине было
разбросано несколько пирамид, сложенных из серого камня. И
я почему-то невольно подумал, что под какой-то из этих
пирамид скрываются следы последнего акта, завершившего эту
длинную трагедию.
   В хижине не было ничего, что могло бы пролить свет на
личность моих соседей. Комната была заполнена химикалиями и
различной аппаратурой. В одном углу был небольшой книжный
шкаф с ценными научными трудами, в другом - груда
геологических образцов, собранных на известняках. Мой взор
быстро охватил все эти подробности, но мне было не до
тщательного осмотра: я боялся, что хозяин дома может
вернуться и застать меня здесь. Покинув хижину, я поспешил
домой. Тяжесть лежала у меня на сердце. Над уединенным
ущельем нависла жуткая тень нераскрытого преступления,
делавшая мрачные болота еще более мрачными, а дикую
местность еще более тоскливой и страшной. Я подумал, не
сообщить ли о том, что я видел, в полицию Ланкастера, но
меня пугала перспектива сделаться свидетелем в "громком
деле", страшили докучливые репортеры, которые будут влезать
в мою жизнь. Разве для этого я удалился от всего,
человеческого и поселился в этих диких краях? Мысль о
гласности была мне невыносима. Может быть, лучше подождать,
понаблюдать, не предпринимая решительных шагов, пока не
приду к более определенному заключению о том, что я слышал и
видел.
   На обратном пути я не встретил Хирурга, но, когда вошел в
свою хижину, был поражен и возмущен, увидя, что кто-то
побывал здесь за время моего отсутствия. Из-под кровати
были выдвинуты ящики, стулья отодвинуты от стены. Даже мой
рабочий кабинет не избежал грубого вторжения, потому что на
ковре были ясно видны отпечатки тяжелых ботинок. Я не
отличался выдержкой даже в лучшие времена, а это вторжение и
копание в моих вещах привели меня в бешенство. Посылая
проклятья, я схватил с гвоздя свою старую кавалерийскую
саблю и провел пальцем по лезвию. Там посредине была
большая зазубрина, где сабля ударила по ключице баварского
артиллериста в те дни, когда мы отбивали атаки фон-дер Танна
под Орлеаном. Сабля была еще достаточно остра и могла
сослужить мне службу. Я положил ее у изголовья постели так,
чтобы можно было легко ее достать. Я был готов дать
достойный отпор незваному гостю, как только он появится.
Глава IV. О ЧЕЛОВЕКЕ, ПРИШЕДШЕМ В НОЧИ
   Настала бурная грозная ночь, луна была затемнена клочьями
облаков, ветер дул меланхоличными порывами, рыдая и вздыхая
над болотами и заставляя стонать кустарник. По временам
брызги дождя ударяли по оконному стеклу. Я почти до
полуночи просматривал статью Иамбликуса, александрийского
ученого, о бессмертии. Император Юлиан сказал как-то об
Иамбликуса, что он был последователем Платона по времени, но
не по гениальности. Наконец, захлопнув книгу, я открыл
дверь и бросил последний взгляд на, мрачные болота и еще
более мрачное небо. И в это мгновение между облаками ярко
блеснула- луна, и я, увидел человека, называвшего себя
Хирургом с Гастеровских болот. Он сидел на корточках на
склоне холма среди вереска менее чем в двухстах ярдах от
моей двери, неподвижный как изваяние. Пристальный взгляд
Хирурга был устремлен на дверь моего жилища.
   При виде этого стража меня пронзил трепет ужаса:
мрачный, загадочный облик, его создавал вокруг этого
человека какие-то странные чары: время, и место его
появления, казалось, предвещали что-то страшное. Но
возмущение, охватившее меня, вернуло мне самообладание, и я,
сбросив с себя чувство растерянности, направился в сторону
пришельца. Увидев меня. Хирург поднялся, повернулся ко
мне. Луна освещала его серьезное; заросшее бородой лицо и
сверкающие глаза.
   - Что это значит? - воскликнул я, подходя к нему. - Как
высмеете следить за мной?
   Я увидел, как вспышка гнева озарила его лицо.
   - Жизнь в деревне заставила вас позабыть приличия, -
сказал он, - по болоту разрешается ходить всем.
   - А в мой дом, по-вашему, тоже можно всем заходить?! -
воскликнул я. - Вы имели наглость обыскать его сегодня
вечером в мое отсутствие.
   Он вздрогнул, и на лице его появилось крайнее волнение.
   - Клянусь вам, что я тут ни при чем, - воскликнул он. -
Я никогда в жизни не переступал порога вашего дома. О, сэр,
поверьте мне, вам грозит опасность, вам следует
остерегаться.
   - Ну вас к черту, - сказал я, - Я видел, как вы ударили
старика, думая, что вас никто не заметит. Я был около вашей
хижины и знаю все. Если только в Англии существуют законы,
вас повесят за ваше преступление. А что касается меня, то я
старый солдат, я вооружен и запирать дверь не буду. Но если
вы или какой-нибудь другой негодяй попробует перешагнуть мой
порог, вы поплатитесь своей шкурой.
   С этими словами я повернулся и направился в свою хижину.
Когда я оглянулся, он еще глядел мне вслед - мрачная фигура
с низко опущенной головой. Я беспокойно спал всю эту ночь,
но больше ничего не слышал о загадочном страже; его не было
и утром, когда я выглянул из-за двери.
   В течение двух дней ветер свежел и усиливался, налетали
шквалы дождя. Наконец на третью ночь разразилась самая
яростная буря, какую я когда-либо наблюдал в Англии. Гром
ревел и грохотал над головой, непрерывное сверкание молний
озаряло небо. Ветер дул порывами, то уносясь с рыданием
вдаль, то вдруг хохоча и воя у моего окна и заставляя
дребезжать стекла в рамах. Я чувствовал, что уснуть не
смогу. Не мог и читать. Я наполовину приглушил свет лампы
и, откинувшись на спинку стула, предался мечтам. По всей
вероятности, я потерял всякое представление о времени,
потому что не помню, как долго сидел так, на - грани между
размышлением и дремотой. Наконец около трех или, может
быть, четырех часов я, вздрогнув, пришел в себя - не только
пришел в себя: все чувства, все нервы мои были напряжены.
Оглядевшись в тусклом свете, я не обнаружил ничего, что
могло бы оправдать мой внезапный трепет. Знакомая комната,
окно, затуманенное дождем, и крепкая деревянная дверь - все
было по-прежнему. Я стал убеждать себя, что какие-нибудь
бесформенные грезы вызвали эту непонятную дрожь, как вдруг в
одно мгновение понял, в чем дело. Это был звук шагов
человека около моей хижины. В паузах между ударами грома, в
шуме дождя и ветра я мог различить крадущиеся шаги. Я
сидел, затаив, дыхание, вслушиваясь в эти жуткие звуки.
Шаги остановились у самой моей двери. Теперь я слышал
затрудненное дыхание и одышку, как будто этот человек шел
издалека и очень торопился. Сейчас одна только дверь
отделяла меня от ночного бродяги, который с трудом переводил
дыхание. Я не трус, но ночная буря и смутные
предостережения, которые мне делали, а также близость этого
странного посетителя в такой степени лишили меня присутствия
духа, что я не мог вымолвить ни слова. И все же я протянул
рук и схватил свою саблю, устремив пристальный взгляд на
дверь. Я от всего сердца хотел одного, чтобы все скорее
кончилось. Любая явная опасность была лучше этого страшного
безмолвия, нарушаемого только тяжелым дыханием.
   В мерцающем свете угасающей лампы я увидел, что щеколда
моей двери пришла в движение, как будто на нее производилось
легкое давление снаружи. Она медленно поднялась, пока не
освободилась от скобы, затем последовала пауза примерно на
десять секунд, в продолжение которых я сидел с широко
раскрытыми глазами и обнаженной саблей. Потом очень
медленно дверь стала поворачиваться на петлях, и свежий
ночной воздух со свистом проник через щель. Кто-то
действовал очень осторожно: ржавые петли не издали ни
звука. Когда дверь приоткрылась, я разглядел на пороге
темную призрачную фигуру и бледное лицо, обращенное ко мне.
Лицо было человеческое, но в глазах не было ничего похожего
на человеческий взгляд. Они, казалось, горели в темноте
зеленоватым блеском. Вскочив со стула, я поднял было
обнаженную саблю, как вдруг какая-то вторая фигура с диким
криком бросилась к двери. При виде ее мой призрачный
посетитель испустил пронзительный вопль и побежал через
болота, визжа, как побитая собака.
   Дрожа от недавнего страха, я стоял в дверях, вглядываясь
в ночную мглу. В моих ушах все еще звенели резкие крики
беглецов. В этот момент яркая вспышка молнии осветила как
днем всю местность. При этом свете я разглядел далеко на
склоне холма две неясные фигуры, бегущие друг за другом с
невероятной быстротой по заросшей вереском местности. Даже
на таком расстоянии различие между ними не давало
возможности ошибиться: первый - это был маленький
человечек, которого я считал мертвым, второй - мой сосед,
Хирург. Короткое мгновение я видел их четко и ясно в
неземном свете молнии, затем тьма сомкнулась, над ними и они
исчезли.
   Когда я повернулся, чтобы войти в свое жилище, моя нога
наступила на что-то лежащее на пороге. Наклонившись, я
поднял этот предмет. Это был прямой нож, сделанный целиком
из свинца, и такой мягкий и хрупкий, что казалось странным,
что его могли применить в качестве оружия. Чтобы сделать
его более безопасным, конец ножа был срезан. Острие,
однако, было все же старательно отточено на камне, что было
видно по царапинам, и, следовательно, оно все же было
опасным оружием в руках решительного человека. Нож,
очевидно, выпал из руки старика в момент, когда неожиданное
появление Хирурга обратило его в бегство. Не могло быть ни
малейшего сомнения о цели появления моего ночного
посетителя.
   "Но что же произошло?" - спросите вы. В моей бродячей
жизни я не раз встречался с такими же странными,
удивительными происшествиями, как описанные мною события.
Они также нуждались в исчерпывающих объяснениях. Жизнь -
великий творец удивительных историй, но она, как правило,
заканчивает их, не считаясь ни с какими законами
художественного вымысла.
   Сейчас, когда я это пишу, передо мною лежит письмо,
которое я могу привести без всяких пояснений. Оно сделает
понятным все, что могло показаться таинственным.
                    "Лечебница для душевнобольных в Киркби
                                      4 сентября 1885 года
   Сэр! Я понимаю, что обязан принести вам свои извинения и
объяснить весьма необычные и, с вашей точки зрения, даже
загадочные события, которые недавно имели место и вторглись
в вашу уединенную жизнь. Я должен был бы прийти к вам в то
утро, когда мне удалось разыскать своего отца. Но, зная
ваше нерасположение к посетителям, а также - надеюсь, что вы
мне простите это выражение - зная ваш весьма вспыльчивый
характер, я решил, что лучше обратиться к вам с этим
письмом. Во время нашего последнего разговора мне следовало
сказать вам то, что я говорю сейчас. Но ваш намек на
какое-то преступление, в котором вы считали виновным меня, а
также ваш неожиданный уход не позволили мне сделать это.
   Мой бедный отец был трудолюбивым практикующим врачом в
Бирмингеме, где до сих пор помнят и уважают его. Десять лет
тому назад у него начали проявляться признаки душевного
расстройства, которое мы приписывали переутомлению и
солнечному удару. Чувствуя себя некомпетентным в этом деле,
имеющем столь большое значение, я сразу обратился к весьма
авторитетным лицам в Бирмингеме и Лондоне. В числе прочих
мы консультировались с выдающимся психиатром мистером
Фрейзером Брауном, который дал заключение о заболевании
моего отца. Его болезнь по своей природе спорадична, но
опасна во время пароксизмов. "Она может привести к
одержимости манией убийства или к религиозной мании, -
сказал он, - а может быть, одновременно к тому и другому.
Месяцами он может быть совершенно здоровым, как мы все, и
внезапно его болезнь может проявиться. Вы возьмете на себя
большую ответственность, - добавил психиатр, - если оставите
его без присмотра".
   Последующие события показали справедливость этого
диагноза. Болезнь отца быстро приняла характер соединения
мании убийства и религиозной мании. Приступы наступали
неожиданно вслед за месяцами здоровья. Было бы излишним
утомлять вас описанием ужасных переживаний, которые пришлось
испытать нашей семьей. Достаточно сказать, что мы
благодарим бога, что смогли удержать его руки от убийства.
Свою сестру Еву я послал в Брюссель и посвятил себя всецело
отцу. Он невероятно боялся домов для умалишенным и в
периоды нормального состояния так жалобно умолял не помещать
его туда, что у меня не хватило духа не послушать его.
Наконец его приступы стали столь острыми и опасными, что я
решил ради безопасности окружающих увезти его из города в
уединенное место. Таким местом оказались Гастеровские
болота, и здесь мы оба и поселились.
   Я обладаю средствами для безбедного существования и
увлекаюсь химией. Вот почему я мог проводить время с
достаточным комфортом и пользой. А он, бедняга, в здравом
уме был послушен как дитя; лучшего и более сердечного
сотоварища нельзя и пожелать. Мы вместе с ним соорудили
деревянную перегородку, куда он мог удаляться, когда на него
находил приступ, и я устроил окно и дверь таким образом,
чтобы держать его в доме при приближении безумия. Вспоминая
прошлое, могу честно сказать, что я не упустил ни одной
предосторожности, даже необходимые кухонные принадлежности
были сделаны из свинца и затуплены на концах, чтобы помешать
ему причинить вред в периоды безумия.
   Спустя несколько месяцев после нашего переселения ему
казалось, стало лучше. Было ли это результатом целительного
воздуха или отсутствия каких-либо внешних побудительных
мотивов, но за все время он ни разу не проявлял признаков
своего ужасного расстройства. Ваше прибытие впервые
нарушило его душевное равновесие. Один только взгляд на вас
даже издалека пробудил в нем все болезненные порывы, которые
пребывали в скрытом состоянии. В тот же вечер он крадучись
подошел ко мне камнем в руке и убил бы меня, если бы я не
опрокинул его на землю и не запер в клетку, чтобы он смог
прийти в себя. Этот внезапный рецидив, конечно, погрузил
меня в глубокое отчаяние. Два дня я делал все возможное,
чтобы успокоить его. На третий день он, казалось, стал
спокойнее, но, увы, это была только хитрость безумца. Ему
удалось вынуть два прутка клетки, и, когда я позабыл об
осторожности, а был погружен в химические исследования, он
неожиданно набросился на меня с ножом в руке. В борьбе он
порезал мне предплечье и скрылся из хижины прежде, чем я
опомнился и смог определить, в каком направлении он бежал.
Моя рана была пустяковая, и несколько дней я блуждал по
болотам, продираясь сквозь кустарники, в бесплодных поисках.
Я был уверен, что он сделает покушение на вашу жизнь, и это
убеждение усилилось, когда вы сказали, что кто-то в ваше
отсутствие заходил к вам в хижину. Поэтому-то я и наблюдал
за вами в ту ночь. Мертвая, страшно изрезанная овца,
которую я нашел на болотах, доказала мне, что у отца есть
запас продовольствия и что его мания убийства еще не прошла.
Наконец, как я ожидал, он совершил на вас покушение,
которое, если бы я не вмешался, закончилось смертью одного
из вас. Он пытался скрыться, боролся как дикий зверь, но я
был в таком же возбуждении, что и он. Мне удалось сбить его
с ног и отвести в хижину. Последние события убедили меня,
что все надежды на его полное выздоровление тщетны, и я на
следующее утро доставил его в эту больницу. Сейчас он
начинает приходить в себя.
   Разрешите мне, сэр, еще раз выразить свое сожаление по
поводу того, что вы подверглись такому испытанию, и заверить
вас в моем совершенном почтении.
                                          Джон Лайт Камерон.
   Моя сестра Ева просит передать вам сердечный привет. Она
рассказала мне, как вы познакомились с ней в
Киркби-Мальхауэе, а также что вы увидели ее вечером на
болоте. Из этого письма вы поймете, что, когда моя любимая
сестра вернулась из Брюсселя, я не решился привести ее
домой, а поселил в безопасном месте в деревне. Даже тогда я
не осмелился показать ей отца, и только однажды ночью, когда
он спал, мы организовали нашу встречу".
   Вот и вся история об этих удивительных людях, чья
жизненная тропа пересекла мой путь. С той ужасной ночи я ни
разу не слыхал о них и не видел их, за исключением
одного-единственного письма, которое я здесь переписал. Я
все еще живу на Гастеровских болотах, и мой ум все еще
погружен в загадки прошлого. Но когда я брожу по болоту и
когда вижу покинутую маленькую серую хижину среди скал, мой
ум все еще обращается к странной драме и двум удивительным
людям, нарушившим мое уединение.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: