Мепл-Уайт со своим товарищем. Но год назад здесь произошло сильное
землетрясение, и верхнюю часть туннеля наглухо завалило обломками скал.
Когда мы выражали желание спуститься вниз, на равнину, индейцы только
пожимали плечами и отрицательно качали головой. То ли они действительно не
могли помочь нам, то ли не хотели, сказать трудно.
После победоносного похода индейцы перегнали уцелевших обезьян в
другую часть плато (боже, как они выли дорогой!) и поселили их неподалеку
от своих пещер. И с этого дня обезьянье племя перешло в полное рабство к
человеку.
Среди ночной тишины часто раздавались протяжные вопли какого-нибудь
первобытного Иезекииля, оплакивающего свою былую славу и былое величие
обезьяньего города. Отныне покоренные обезьяны должны были
довольствоваться скромной ролью дровосеков и водоносов при своем
властелине - человеке.
Через два дня после битвы мы снова пересекли плато и расположились
лагерем у подножия красных скал. Индейцы предлагали нам устроиться в
пещерах, но лорд Джон не согласился на это, считая, что если они замыслят
что-нибудь против нас, то мы будем всецело в их власти.
Поэтому мы предпочли сохранить свою независимость и, поддерживая с
нашими союзниками самые лучшие отношения, все же держали оружие наготове.
Нам часто приходилось бывать в их пещерах, но мы так и не выяснили, кому
индейцы обязаны этим замечательным жильем - самим себе или природе. Пещеры
были вырыты на одном уровне в какой-то рыхлой породе, залегавшей между
красноватым базальтом вулканического происхождения и твердым гранитом,
который служил основанием скал.
Ко входам в них, находившимся примерно на высоте восьмидесяти футов
от земли, вели каменные ступени, такие узкие и крутые, что по ним не могло
бы подняться ни одно крупное животное. Внутри было тепло и сухо. Пещеры
уходили в толщу кряжа на различную глубину; по их гладким серым стенам
тянулись нарисованные обугленными палочками великолепные изображения
животных, населяющих плато. Если б в Стране Мепл-Уайта не осталось ни
одного живого существа, будущий исследователь нашел бы на стенах этих
пещер исчерпывающие сведения о ее диковинной фауне, ибо здесь было все - и
динозавры, и игуанодоны, и ихтиозавры.
Узнав, что огромные игуанодоны считаются у индейцев ручным скотом
или, вернее, чем-то вроде ходячей мясной кладовой, мы вообразили, будто
человек даже при наличии столь несовершенного оружия, как луки и копья,
полностью установил свое господство на плато. Однако нам вскоре пришлось
убедиться, что это неверно и что пока его здесь только терпят.
Драма разыгралась на третий день после того, как мы поселились возле
пещер. Челленджер и Саммерли с утра отправились к озеру, где туземцы
вылавливали для них гарпунами ящериц. Мы с лордом Джоном остались в
лагере; неподалеку от нас на травянистом склоне перед пещерами расхаживали
индейцы, занятые своими делами. И вдруг сотни голосов пронзительно
закричали: "Стоа! Стоа!." Взрослые и дети бросились со всех сторон к
пещерам и, тесня друг друга, стали карабкаться вверх по каменным
ступенькам.
Добравшись до своих убежищ, они замахали руками, приглашая нас
поскорее присоединиться к ним. Мы схватили винтовки и побежали выяснить,
что случилось, а навстречу нам из небольшой рощи уже неслись что было сил
десять-пятнадцать индейцев, преследуемых по пятам двумя чудовищами - точно
такими, как непрошеный гость, явившийся в наш лагерь, и как мой ночной
преследователь. Они передвигались прыжками и были похожи на омерзительных
жаб невероятных размеров. До сих пор нам приходилось видеть этих исполинов
только в темноте, так как они охотятся ночью, а днем выходят из своих
берлог лишь в том случае, если их потревожат, как было на сей раз. Мы
стояли, пораженные зрелищем, открывшимся нашим глазам. Пятнистая
бородавчатая кожа этих исполинских жаб отливала на солнце всеми цветами
радуги и поблескивала, как рыбья чешуя. Впрочем, наблюдать нам пришлось
недолго, ибо эти твари в несколько прыжков нагнали несчастных индейцев...
И тут началось нечто страшное. Прием у них был такой: обрушившись всей
своей тяжестью на ближайшую жертву, они оставляли ее, раздавленную,
изуродованную, и кидались за следующей. Дико крича, индейцы неслись к
пещерам, но не могли уйти от своих преследователей. Они гибли один за
другим, и к тому времени, когда мы с лордом Джоном подоспели на помощь, от
всей их группы осталось не больше пяти-шести человек. Впрочем, мы не
только не помогли им, но и сами чуть не погибли. Пуля за пулей впивалась в
шкуры этих тварей, производя такой же эффект, как если б наши винтовки
были заряжены бумажными шариками. А ведь стрельба велась с каких-нибудь
двухсот ярдов! Организм громадных пресмыкающихся не боялся ранений, а
отсутствие центрального мозгового аппарата делало даже самое современное
оружие бесполезным в борьбе с ними. Единственное, что нам удалось сделать,
- это отвлечь их внимание треском выстрелов и вспышками огня и таким
образом дать возможность и себе, и индейцам добежать до спасительных
ступеней.
Но там, где конические разрывные пули двадцатого века оказывались
бессильными, приходилось полагаться на отравленные стрелы дикарей,
вымоченные в настое строфанта и смазанные трупным ядом. Такие стрелы
бесполезны на охоте, ибо кровообращение у доисторических чудовищ настолько
вяло, что они обычно успевают настичь и растерзать свою жертву до того,
как почувствуют действие яда. Но теперь положение было иное: как только
наши преследователи очутились у каменных ступеней, ведущих в пещеры, из
каждой расщелины в горном кряже со свистом полетели стрелы. Жабы обросли
ими, как перьями, но, по-видимому, в первые минуты боль не ощущалась, так
как они продолжали в бессильной ярости карабкаться вверх по ступенькам, не
желая упускать добычу. Они с трудом одолевали несколько ярдов и тотчас
срывались вниз. Но вот яд начал действовать. Один зверь глухо заревел и
уткнулся плоской головой в землю. Второй пронзительно взвыл, сделал
несколько нелепых прыжков, потом в корчах повалился рядом с первым и
вскоре тоже затих. Тогда индейцы толпой высыпали из пещер и с ликующими
криками закружились вокруг трупов, торжествуя победу над двумя опаснейшими
врагами.
Есть это мясо было нельзя, так как яд продолжал действовать, и
индейцы в ту же ночь разрезали обе туши на куски и отнесли их в лес, чтобы
не заражать здесь воздух. Около пещер остались только два огромных сердца,
каждое величиной с подушку; они жили самостоятельной жизнью, медленно и
ритмично сокращаясь и расширяясь, и эта омерзительная пульсация
продолжалась день, другой и затихла только на третьи сутки.
Когда-нибудь, когда у меня будет настоящий стол, а не заменяющая его
консервная банка, и лучшие письменные принадлежности, чем огрызок
карандаша и один-единственный истрепанный блокнот, я подробно опишу
индейцев племени аккала, опишу нашу жизнь среди них и волшебную Страну
Мепл-Уайта, мало-помалу открывавшую перед нами свои чудеса. Память не
изменит мне; наряду с первыми впечатлениями детства в ней до конца дней
моих сохранится каждая минута, каждый час, проведенные нами на плато, и
ничто другое не вытеснит этих воспоминаний. Придет время, и я опишу ту
чудесную лунную ночь на центральном озере, когда индейцы выловили сетью
чуть не перевернувшего наш челн молодого ихтиозавра - существо, похожее не
то на тюленя, не то на рыбу с тремя глазами, причем третий глаз сидел у
него на темени, а другие два были защищены костяными пластинками. В ту же
ночь зеленая водяная змея стрелой метнулась к нам из тростниковых
зарослей, оплела своими кольцами рулевого в лодке Челленджера и скрылась с
ним под водой.
Я не забуду рассказать и о том диковинном белом существе - мы и по
сей день не знаем, что это было: пресмыкающееся или зверь, - которое
обитало в гнилом болоте восточнее центрального озера и по ночам сновало
среди кустов, излучая слабый фосфорический блеск. Индейцы так боялись его,
что даже близко не подходили к тому болоту, а мы дважды были там, видели
этого зверя издали, но не могли пробраться к нему через топи. Скажу
только, что величиной он больше коровы и распространяет вокруг себя
неприятный мускусный запах.
В моих будущих записях вы встретите также упоминание о гигантской
быстроногой птице, от которой Челленджеру пришлось удирать однажды под
защиту скал. Она много выше страуса, и безобразная голова сидит у нее на
длинной голой шее. Когда Челленджер карабкался вверх по камням, она одним
ударом своего свирепого изогнутого клюва, как долотом, сорвала ему каблук.
Но на этот раз современное оружие не посрамило себя: огромный фороракос
двенадцати футов ростом (ликующий профессор, не успев отдышаться как
следует, уже сообщил нам его название) повалился на землю, сраженный пулей
лорда Джона, и судорожно забил ногами, взметая тучу перьев и не сводя с
нас сверкающих яростным огнем желтых глаз. Как бы мне хотелось дожить до
того дня, когда эта свирепая приплюснутая голова найдет свое место среди
других трофеев, украшающих кабинет в "Олбени.!
Под конец надо будет обязательно упомянуть и о токсодоне- исполинской
морской свинке ростом в десять футов с выступающими вперед острыми зубами,
которую мы подстрелили как-то на рассвете у водопоя.
Со временем я расскажу обо всем этом более подробно и наряду с нашими
приключениями любовно опишу чудесные летние вечера, когда мы четверо мирно
лежали где-нибудь на лесной опушке среди неведомых нам ярких цветов и,
глядя вверх сквозь отягченные сочными плодами ветки деревьев, дивились
причудливым птицам, пролетавшим в высокой синеве неба, потом переводили
взгляд в густую траву и наблюдали за странными существами, которые
выползали из своих норок поглазеть на нас; опишу долгие лунные ночи, когда
мы выплывали в челнах на середину озера и с невольным страхом смотрели на
его сверкающую гладь. Вот нечто фантастическое взметнулось над водой,
пустив по ней широкие круги... Вот темная глубина озарилась зеленоватым
светом, отмечающим путь нового, неведомого нам существа... Я запомню эти
картины во всех подробностях, и когда-нибудь моя память и мое перо отдадут
им должное.
Но вы, наверно, спросите, как можно было заниматься такими
наблюдениями, когда нам следовало и день, и ночь искать способа вернуться
в цивилизованный мир. Отвечу вам, что мы все ломали над этим голову, но
тщетно. Выяснилось только одно: на помощь индейцев рассчитывать не
приходится. Они были нашими друзьями и относились к нам чуть ли не с
рабской преданностью, но как только мы заикались о помощи, о том, чтобы
перетащить к обрыву какую-нибудь длинную доску или сплести канат из
кожаных ремней и лиан, нас сразу же осаживали мягким, но решительным
отказом. Индейцы улыбались, подмигивали нам, качали головой, и дальше
этого дело не шло. Старый вождь и тот не сдавался, и лишь его сын Маретас
грустно поглядывал на белых людей и знаками выражал им свое искреннее
сочувствие.
После битвы с обезьянами индейцы смотрели на нас, как на
сверхчеловеков, несущих залог победы в своих таинственных, изрыгающих
смерть трубках, и думали, что, пока мы с ними, счастье им не изменит. Нам
предлагали обзавестись краснокожими женами и собственными пещерами, лишь
бы мы согласились забыть свой народ и навсегда остались на плато. Пока все
обходилось тихо и мирно, но мы знали, что наши планы следует хранить в
тайне, так как, прознав о них, индейцы могли задержать нас у себя силой.
