галерку, где можно спать с закрытыми глазами. А активисты
записались выступать в прениях. Самьм активным был Остап
Оглоедов.
Выйдя на трибуну, Остап, как полагается работникам
умственного труда, слегка сстулился под тяжестью своих мыслей.
Потом он гордо тряхнул своей львиной гривой. Стригся он раз в
год, что придавало ему творческий вид и сводило с ума некоторых
женщин. Подобно библейскому герою, у которого вся сила была в
волосах, он повел лапой по своей рыжей шевелюре, как по
источнику вдохновений, и затем приступил к делу.
Говоря со сцены, Остап был подлинным артистом. Он играл
лицом, голосом, жестами, чем угодно. Он говорил горлом, носом
и, как чревовещатель, желудком. Объектом своего выступления он
избрал модерннстический формализм в искусстве и попутно
рассказал несколько сальных анекдотов. Это разогнало скуку в
аудитории, и Остапу дружно аплодировали.
Покончив с выступлением, Остап вышел отдохнуть в коридор и
наткнулся на Бориса Руднева.
-- Знаешь последний анекдот? -- сказал Остап.-- Звери в
зоопарке собрались и тоже обсуждают формалистические уклоны в
искусстве. В общем, постановили сделать выговор следующим
товарищам: воробьям -- как безродным космополитам, жирафам --
за технический конструктивизм, а павианам -- за голый
формализм. Здорово?
-- Забавно,-- согласился Борис.
Рядом с ними за маленьким столиком сидела миловидная
девушка в накинутой на плечи меховой шубке. Она регистрировала
участников конференции и давала справки. В таких случаях на это
место обычно садят цветочек, который покрасивее.
-- Это наша монна Нина,-- подмигнул Остап.-- Нравится?
"Если она накинула шубку, наверно, фигура плохая,-автоматически
подумал Борис.- Или еще что-нибудь не на месте".
Словно угадав его мысли, девушка встала, прошла в зал
заседаний и через минуту вернулась. Фигура у нее была
прекрасная, и все остальное было не только на месте, но и в
приятном изобилии.
-- Сейчас мы это оформим,-- шепнул Остап.- Нина,
познакомьтесь -- это Борис Руднев.
Вопреки всем правилам вежливости монна Нина продолжала
сидеть, не поднимая глаз от бумаг. Но Остап не сдавался:
-- Нина, это тот самый Руднев, который написал "Душу
Востока".
Монна Нина молчала, словно она глухонемая, и делала вид,
что она очень занята своими бумагами. На ее лице играла тихая
мечтательная улыбка. Как у "Монны Лизы", эта улыбка
принадлежала всем вместе и никому в отдельности.
Тогда Остап решил зайти с другого конца. Он отвел Бориса в
сторону и шепнул:
-- Смотри, вон стоит Нинин папа. Пошли, я вас познакомлю.
-- А кто он такой?
-- Да так, Гоняло Мученик.
-- А что это такое?
-- Да так, бегает и зарабатывает где что подвернется.
Знаешь, волка ноги кормят. Знакомит людей со своей дочкой, а
потом занимает у них под эту дочку деньги -- без отдачи. Так
что ты ему ничего не давай.
У Гонялы Мученика был тонкий породистый нос с горбинкой,
аккуратно зачесанный пробор и подстриженные седые усики.
Худощавый, с сонными глазами и усталыми движениями, он походил
на обнищавшего аристократа и производил приятное впечатление. И
фамилия у него тоже была довольно приятная -- Миллер. При
рукопожатии его вялая ладонь сворачивалась с трубочку. Глаза у
него открывались только наполовину.
Закончив свою миссию, Остап помчался дальше. С трудом
преодолевая свою флегму, папа Миллер спросил:
-- Борис Алексаныч, а что вы делаете сегодня вечером?
Заходите-ка к нам поужинать. В семейной обстановке.
Вспомнив, что сегодня тринадцатое число, дурная примета,
инструктор агитпропа попытался перехитрить судьбу:
-- А как насчет завтра?
-- Завтра я не могу,-- сонно ответила судьба.
Видя, что судьбу не перехитришь, Борис согласился. Гоняло
Мученик интимно взял его за пуговицу пиджака, как хорошего
друга семьи, и заботливо разъяснил, как к ним проехать.
Монна Нина сидела за своим столиком и не обращала на
нового друга семьи ни малейшего внимания.
"Хорошо воспитанная девушка,-- подумал Борис,- Не
бросается на шею каждому встречному-поперечному".
Жили Миллеры далеко -- в Сокольниках. Когда Борис выходил
из станции метро, где-то рядом бухнул выстрел.
Под деревьями собралась кучка любопытных. На белом снегу
неподвижно лежало что-то серое.
-- Что случилось?
-- Мальчишка вырвал у женщину сумочку и бросился бежать.
-- Кто же это его?
-- Какой-то военный. Они не то что милиция -- сразу
стреляют.
-- Куда он его попал?
-- . Точно попал. Наповал.
Пожилая женщина, у которой мальчишка вырвал сумочку, тихо
причитала:
-- И зачем ты это сделал, сыночек... Попросил бы, я б тебе
так дала... И сумка-то, подумать, пустая... Боже ж ты мой...
Военный смущенно оправдывался:
-- Да я ведь и не целился. Стрелял просто так...
-- Значит, такая ему судьба,-- сказал кто-то из темноты.
Остановившись под уличным фонарем, Борис вынул из кармана
бумажку и прочел адрес -- переулок Энтузиастов, No 22. Название
хорошее, а номер плохой -- при игре в очко это означает
перебор. И сегодня тринадцатое число. Не хватает еще, чтобы
дорогу перебежала черная кошка.
На калитке висела предостерегающая надпись: "Осторожно!
Злые собаки!" Но папа Миллер заранее предупредил, что надпись
не соответствует действительности. За заборчиком, полузакрытый
деревьями, виднелся небольшой двухэтажный дом, в темноте
напоминавший сказочный теремок с башенками.
Борис подумал, что неплохо было бы, если б двери терема
открыла сама красная девица. Но на пороге стоял папа. С тем же
сонным видом Гоняло Мученик провел гостя в комнату, которая,
судя по обстановке, днем служила гостиной, а ночью -- спальней.
Посередине стол, покрытый пестрой скатертью. Вдоль стенок
самодельные диваны, закамуфлированные всяким тряпьем. На полу
старый изорванный ковер и продавленное плюшевое кресло в углу.
Судя по всему, жили Миллеры небогато.
За столом сидела и раскладывала пасьянс полная круглолицая
особа, напоминающая собой тамбурмажора. Тяжело вздохнув,
мажорная мама подняла свой взор от карт и уставилась на гостя
выпуклыми ястребиными глазами. Потом она протянула ему руку с
таким видом, словно она царица и ожидает верноподданнического
поцелуя.
Звали маму Милица Ивановна. Но большинство людей путало
это редкое имя с более знакомым словом "милиция". Потому маму
частенько называли Милиция Ивановна, и тут даже ее муж путался.
Папу Миллера звали Акакием Петровичем, но мама называла его
попросту Кики.
Больше в комнате никого не было. Милиция Ивановна кивнула
на закрытую дверь в соседнюю комнату и объяснила:
-- Нина занимается там своими делами. Потом Милиция
Ивановна сложила карты и коротко скомандовала:
-- Кики, накрывай на стол!
Папа покорно расставлял тарелки и таскал из кухни
кастрюли, а мама только командовала. Кастрюли были побитые и
закопченные, тарелки потрескавшиеся, ножи зазубренные, вилки
кривые. Прямо как в цыганском таборе.
Когда с кастрюль сняли крышки, из-за закрытой двери
появилась Нина. На ней была скромная белая блузка и черная
юбка. Не говоря ни слова, она уселась за стол, как в пансионе,
и принялась за еду.
-- Ты хоть поздоровайся! -- напомнила мама.
-- Мгм-у,-- с полным ртом кивнула монна Нина, не глядя на
гостя.
На ужин было какое-то комбинированное кушанье,
по-видимому, остатки за последние три дня, сваленные в одну
кастрюлю.
"Комбикорм",-- невольно подумал Борис. Так в колхозах
называют всякие отбросы, которыми кормят скотину.
Картошка из кастрюли была холодная и полусырая, а капуста
пригорела ко дну. Акакий Петрович уныло шевелил челюстями и
что-то бормотал. Борис обсасывал сырую картошку и думал, что же
ему с ней делать: выплюнуть на тарелку неудобно, а в горло она
не лезет. Но согласно "ноблес оближ" картошку он проглотил, а
хозяйке сделал комплимент. Нина быстро проглотила две порции,
даже поскребла тарелку и, повеселев, откинулась на диване.
Когда во времена царя Ивана Грозного выбирали невесту, то
сначала устраивали смотрины и .пировали. При этом опытные свахи
смотрели за невестой: если ест много и быстро, значит, хорошая
невеста, здоровая. В доброе старое время Нину можно было бы
сосватать за царя.
Пока папа возился с посудой для чая, мама развлекала
гостя:
-- Борис Алексаныч, как это вы стали писателем? Вас этому
в университете выучили?
-- Нет, в госпитале. Во время войны.
-- Вас из пушки ранило?
-- Нет, просто свалился с грузовика.
-- И потом вы лежали в госпитале и писали?
-- Нет, рассказывал. В госпитале скучно, ну вот все и
рассказывают по очереди что-нибудь интересное. Правда,
большинство рассказывали, как они по тюрьмам сидели.
-- И вы тоже сидели? -- в первый раз раскрыла рот мон-на
Нина, явно желая сказать гостю какую-нибудь колкость.
-- Нет, я попал в госпиталь с фронта.
-- Но ведь вы же вывалились из грузовика?
-- При бомбежке. Половина вывалилась мертвыми.
-- А-а...
-- В общем, решил я рассказать "Песнь о Нибелунгах". В
таких случаях, как говорят артисты, нужно найти духовный
контакт с аудиторией. Потому рассказывал я так: "А под тем
деревом, величиной с Кремлевскую башню, чудовище такое сидит,
по паспорту змием называется. Сидит, а изо рта у него туды-сюды
пламя полыхает, как "катюша" стреляет. Хвостом кругом лупит,
как бронепоезд изо всех орудий". Рядом умирающие лежали. Так
даже они пооживали и слушают.
-- Попробуйте печенье,-- предложила хозяйка дома. Гость
попробовал и вспомнил те фронтовые сухари, которые нужно было
разбивать прикладом.
-- В госпитале все раненые, как правило, разговаривают
друг с другом на "ты",-продолжал Борис.-А как начал я сказки
рассказывать, со мной вдруг на "вы" перешли. А политруку
тыкают: "Эй, ты..."
Нина посматривала то на отца, то на мать и откровенно
позевывала.
-- Там был один лейтенант-зенитчик. Все знали, что он
умирает. И он знал. Однажды ночью посылает сестру и просит меня
прийти. Приковылял я на костылях, а он, как ребенок, просит:
"Расскажи что-нибудь..." А от Него уже смертью пахнет.
-- Разве смерть пахнет? -- спросила Нина.
-- Да, иногда. У него была газовая гангрена.
-- Что же вы ему рассказали?
-- Надо человеку смерть облегчить. Сказал, что храбрые
солдаты не умирают, а попадают на небо. Фантазировал как мог
про царство небесное. Так он и умер у меня на глазах. Но со
счастливой улыбкой.
-- Я видела, как одна моя подруга рожала,- задумчиво
сказала Нина.- А вот как люди умирают -- этого я еще не видела.
-- Нина, как тебе не стыдно,- сонно проскрипел Кики.
-- Потом политрук хотел сделать мне за это выговор, так
солдаты его чуть костылями не убили,- вспоминал Борис.-Так я
узнал силу человеческого слова. Иногда оно сильнее смерти.
Потом я стал писать во фронтовых газетах. Так из
инженера-механика я стал инженером человеческих душ.
Ознакомившись с биографией гостя, Милиция Ивановна решила
показать и себя и села за пианино. После двух фальшивых
аккордов она заявила, что пианино расстроенное, и взялась за
гитару. Пока мама бренчала на гитаре, папа убирал со стола.
Поджав ноги, Нина сидела на диване, как скромный и
благовоспитанный ребенок. Округлое миловидное лицо с большими,
как у матери, глазами. Только щеки, пожалуй, чуточку слишком
полные, а губы слишком тонкие. Густые каштановые волосы и
