про политику, а кончались увядшими розами, улетевшими соловьями
и повесившейся возлюбленной. Тогда ему дали политические
фельетоны. Но вместо политики получались слезливые рассказики
про несчастную любовь.
-- Хотя и говорят, что любовь -- это пружина, которая
вращает земной шар,-- заметил флегматичный Филимон,-- но в
данном случае эта пружина крутится наоборот.
-- Переведем его на место корректора!- решил неистовый
Артамон.
Но потомок Чингисхана, свирепо закусив свой пустой
мундштук, стал лепить в гранках еще больше опечаток, чем сами
наборщики. Чтобы хоть как-то приткнуть его к делу, его перевели
на должность машинистки. С тех пор потомок Чингисхана мирно
восседал в комнате машинисток, лупил двумя пальцами по клавишам
машинки, как по роялю, и подпрыгивал в такт своей симфонии. Со
стороны казалось, что это не машинистка, а композитор в
процессе вдохновенного творчества.
Свой календарь потомок Чингисхана исчислял по тому,
сколько дней осталось до получки. Сразу после получки он
незаметно, как тень в полдень, исчезал. Управделами
Бреш-ко-Брешковский недовольно ворчал:
-- Куда это Лука делся?
Швейцар Назар, который знал все тайны дома чудес, виновато
переминался с ноги на ногу:
-- Куды ж ему еще итить... Известно куды...
-- Так где он?
-- Сами знаете где...-- качал головой Назар. Зарабатывал
потомок Чингисхана вполне прилично, но денег у него не было
никогда. Свои финансы, как и календарь, он исчислял в обратном
порядке -- в форме вечных долгов. Ходил он обычно, как
беспризорник, в одежде с чужого плеча. Когда у него изредка
бывали папиросы, он усиленно угощал ими всех и каждого, словно
стараясь поскорее избавиться от них. Потом он стрелял папиросы
у всех и каждого или демонстративно собирал окурки, словно
стараясь подчеркнуть этим свое бедственное положение. Когда ему
давали закурить, у него не оказывалось спичек. Когда ему давали
спички, они у него обязательно тухли.
-- Божий человек,-- сочувственно вздыхал неохристна-нин
Серафим Аллилуев.- Раньше такие около церкви стояли. Босиком на
снегу. А на шее вериги.
-- Типичный недобитый битник,-- возражал Остап
Огло-едов.-- У него в голове перекос -- параллакс.
Больше всего потомок Чингисхана приставал с куревом к
Акопу Саркисьяну.. Тогда финансовый гений завел себе огромную
трубку. От трубочного табака бедный Лука начинал чихать и
спешно покидал бухгалтерию. Выкурив своего разорителя, бывший
миллионер довольно посасывал свой кальян и оправдывался:
-- Ведь у меня тут не табачная фабрика!
Чтобы потомок Чингисхана не бегал к нему за спичками,
флегматичный Филимон подарил ему старую зажигалку. Но на
следующий день рассеянный поэт опять явился к нему за огоньком.
-- А где же твоя зажигалка?удивился Филимон.
-- Да я ее, проклятую, потерял,-- со скрытым торжеством
признался потомок Чингисхана. Казалось, что дело вовсе не в
спичках, а ему просто нравилось играть роль беспомощного
иждивенца.
Питался потомок Чингисхана, как колхозный воробей: то
пожует сухую корочку хлеба, то разведет себе в кипятке
бульонный кубик или пьет голый чай. От такой диеты он в конце
концов заболел и слег в постель. Швайцар Назар поставил такой
диагноз:
-- Ничегошеньки не лопает, ну вот кишки и ссохлись. И
действительно, непрерывным постом потомок Чингисхана довел свою
плоть до того, что у него получилось сращение пищеварительного
тракта и потребовалось медицинское вмешательство.
Всезнайка Остап Оглоедов комментировал:
-- Это он тренируется по системе йогов. Хочет в нирвану
проскочить.
По виду потомок Чингисхана никак не походил на диверсанта.
Но, как и все остальные члены шайки Гильруда, во время войны он
был советским агентом в немецкой армии. Правда, он заведовал
там армейской прачечной и воевал, так сказать, с грязным
бельем.
Но стирать свое собственное белье потомок Чингисхана
считал ниже своего достоинства. Поэтому от горделивого поэта
довольно прозаически -- извините за выражение -- пованивало.
Дабы привести его в человеческий вид, Акоп однажды удержал ему
деньги из жалованья, чтобы купить ему свежего белья и рубашек.
Но тишайший Лука Перфильевич вдруг разбушевался, как настоящий
Чингисхан;
-- К черту рубашки!-- завопил он.-- Давай деньги!
-- А зачем тебе деньги?
-- Это не твое дело. Мои деньги -- захочу и сожгу! Акоп
повернулся к швейцару Назару:
-- Слушай, куда он таскает свои деньги?
-- Да все туды же,-- уныло ответил Назар.-- Все в ту же
дырку.
Потомок Чингисхана вырвал деньги из рук Акопа и выскочил
из бухгалтерии так стремительно, словно от этого зависела его
жизнь или смерть.
По этому поводу устроили производственное совещание.
Комиссар Гильруд предложил:
-- А нельзя ли заставить эту разбойницу, чтобы она не
грабила бедного старика?
-- Ее можно,-- флегматично сказал Филимон,-- Но его --
нельзя.
-- Почему?
-- Он себе моментально другую найдет,- хмуро ответил
Аргамон.-- Да еще похлеще первой.
-- Так что же делать?
-- Ничего,-- хором ответили Филимон и Артамон. Акоп
Саркисьян-резюмировал:
-- Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны...
Действительно, источником всех странностей потомка
Чингисхана была любовь. Как настоящий магометанин, он
утверждал, что у него было шесть жен. Каждый Новый год он
публично писал всем своим шести женам поздравительные открытки
во все концы света, но ответа не получал ни от одной. Потом
выяснилось, что аморальность многоженства носила чисто
платонический характер: все эти жены существовали только в его
пылком воображении.
Как в своем литературном творчестве, так и в жизни Лука
Тимуров признавал только несчастную любовь. И в жизни это
удавалось ему даже лучше, чем на бумаге. Каким-то особым чутьем
он находил себе соответствующий объект обожания. Обычно это
была подержанная блудница с темным прошлым. К ее ногам, как
мышь в нору, он тащил абсолютно все: свое жалованье, папиросы,
еду, цветы и, наконец, свои стихи про несчастную любовь. Когда
его припирали к стенке, он сердито огрызался:
-- А может быть, у меня по отношению к ней моральные
обязательства? Может быть, грехи молодости?
Ни на что большее, кроме возможности пострадать,
престарелый обожатель не рассчитывал. Рано или поздно такое
бескорыстие становилось невмоготу даже самой прожженной
блуднице, и она отказывала ему от дома. Тогда Лука бродил по
дому чудес немножко грустный, немножко растерянный и .не знал,
куда девать свои папиросы, стихи и деньги. Но вскоре он опять
находил себе очередной предмет обожания, еще похлеще первого, и
снова принимался счастливо страдать.
Помимо шести несуществующих жен, о которых он вспоминал с
большим удовольствием, у потомка Чинхисхана имелась еще одна
настоящая жена, о которой он вспоминать не любил.
Седьмая жена потомка Чингисхана, писательница и поэтесса
Ирина Забубенная, была фигура оригинальная и красочная во всех
отношениях. Как и большинство членов оперативной группы
Гильруда, родом она была из Прибалтики. Говорили, что она
полуеврейка и во время войны оперировала как баронесса
Роэенберг. Но сама она об этом помалкивала.
Теперь же баронесса Розенберг переключилась на
психологическую войну и стала Ириной Забубенной. Для хлеба она
бойко строчила обычную казенную пропаганду. Зато для души она
писала на редкость чистые, искренние и проникновенные стихи или
стилизованные рассказы о возвышающих качествах человеческой
души, или символические повести, выточенные мастерским
филиграном белых строф.
Читателю невольно представлялась призрачная, как далекая
мечта, поэтесса в строгом платье из черного бархата с белым
воротничком из брабантских кружев. Читатель видел неземное
существо, сотканное из солнечных лучей и чистых, орошенных
росой лепестков белых роз в том саду, где поют соловьи.
Читатель ощущал слабые и нежные восковые пальчики, которые
пахнут ладаном, и голос, ласкающий слух, как журчание лесного
ручейка.
Так же думал и Филимон Сикля, когда однажды сидел в
редакции дома чудес и правил рукопись Ирины Забубенной. По
пустому коридору приближались шаги. Сначала Филимон подумал,
что это шагает Каменный Гость. Но в комнату вошла самая обычная
пожилая женщина, небольшого роста и слегка склонная к полноте.
Филимон непроизвольно бросил взгляд на ноги посетительницы --
уж не железные ли у нее сапоги? Нет, женщина была обута в
простые туфли со стоптанными каблуками. Но зато поступь у нее
была железная.
Когда поэтесса Ирина Забубенная подошла ближе, то запахло
от нее не ладаном, а густой смесью водочного перегара и
махорки. Когда она раскрыла рот, то вместо нежного журчания
ручейка раздался пропитой мужской баритон. Не вынимая изо рта
цигарку, поэтесса решительно потребовала аванс.
-- Это, собственно, не для меня,-- извинилась бывшая
баронесса,-- а для моих хахалей.
-- Кха-кха,-- поперхнулся Филимон.
-- Да, в моем возрасте уже приходится покупать мужчинам
водку,-- откровенно пояснила баронесса-поэтесса, которая пишет
стихи про чистую любовь.- Иначе с вашим братом каши не сваришь.
Когда Ирина Забубенная была помоложе, она была идеальной
парой для своего супруга. Потомок Чингисхана всегда стремился к
несчастной любви, и Ирина давала ему все возможности испытать
это удовольствие на практике. В поисках творческого вдохновения
она устраивала пьяные оргии и на глазах у своего благоверного
мужа изменяла ему сразу с несколькими собутыльниками в самом
голом смысле этого слова.
А потомок Чингисхана сидел за столом, как в кино, наблюдал
все происходящее, пил водку с теми, кто дожидался своей
очереди, плакал горючими слезами и экспромтом сочинял стихи про
несчастную любовь. Потом Ирина вспоминала, как Мережковский
описывал интимную жизнь Аристотеля и его возлюбленной. В
подражание Аристотелю потомок Чингисхана становился на
четвереньки, а пьяная Ирина садилась на него верхом и со
стаканом водки в руке каталась на нем голая по комнате.
Во время одной, из таких пьяных вакханалий потомок
Чинхисхана, мешая водку со слезами, нацарапал на обрывке бумаги
бессвязную песенку "Серые глаза". Кто-то подобрал к этим словам
музыку, и вскоре этот печальный романс распевала вся Москва,
затем весь Советский Союз. Его переписывали из рук в руки.
Через несколько лет из Франции, Америки и даже Японии в
Москву тайком привозили пластинки, где грустно звучал всемирно
известный романс на слова неизвестного автора "Серые глаза". Но
потомку Чингисхана от этого легче не стало. Обладательница
серых глаз по-прежнему каталась верхом на всемирно неизвестном
поэте.
Хотя жили они теперь в разводе, но факт седьмой жены
оспаривать было нельзя, так как налицо имелся взрослый сын.
Своим видом этот отпрыск поэзии и прозы походил на мать,
характером -- на отца. А по фамилии он был ни в мать ни в отца,
а в проезжего молодца. Звали его почему-то Алексей Шелапутин. А
сокращенно его звали Люсей.
Хотя имя Люся было женское, но говорили, что это можно в
высших сферах и в хороших еврейских семьях. Так, например,
режиссера Алексея Каплера, в которого была влюблена сама
Светлана Сталина, тоже звали Люсей. Правда, потом папа Сталин,
не считаясь с модами, загнал этого Люсю на 10 лет в концлагерь.
Люся Шелапутин ходил по дому чудес всегда как-то немножко
