забросил начатую работу, как я думал, на очень долгое время.
Прошло 3-4 года, и мне пришлось, однако, к ней вернуться. Ход событий показал,
что весенние настроения 1917 года были пустой иллюзией, и блестяще подтвердил
верность сделанных мною прежде выводов о причинах и происхождении антисемитизма:
несмотря на полное отсутствие официальных еврейских ограничений, антисемитизм
вспыхнул с новой силой и достиг такого расцвета, какого нельзя было и
представить себе при старом режиме. В частности, он тяжело отразился и на моей
личной жизни. Понятно, что я должен был забросить все текущие научные
педагогические занятия и вернуться к оставленной работе.
Таким образом, настоящая работа - результат продолжительного размышления и
исследований, и потому, как бы ни были велики ее недостатки, ей, во всяком
случае, не может быть поставлена в вину компилятивность или простая регистрация
чужих мнений. Моя точка зрения совершенно новая.
Действительно, чуть ли не каждый исследователь выдвинул особое объяснение
происхождения антисемитизма. Одни видят причину антисемитизма в том, что евреи -
выше окружающей их среды и потому вызывали зависть соседей, это - народ
бескорыстных идеалистов и апостолов (М. Фридлендер), другие, наоборот, в том,
что евреи в нравственном отношении ниже окружающей их среды - они корыстолюбивы
и кровожадны (Ф. Штегелин), это - народ ростовщиков (В. Зомбарт); для одних -
все дело в том, что евреи проникнуты партикуляризмом, они отделяют себя
китайской стеной от окружающих (Э. Шюрер), другие, наоборот, видят историческую
ошибку еврейства в том, что оно слишком охотно проникалось чуждой культурой (И.
Фрейденталь); одни пытаются делить еврейство древности на два обособленных и
враждующих между собой течения и считают, что только одно из этих течений -
узко-националистическое - породило антисемитизм (А. Бертолет), другие, наоборот,
видят в еврействе древности одну тесно сплоченную семью и объясняют антисемитизм
именно этой сплоченностью (Т. Моммзен); одни видят причину антисемитизма в
необыкновенном своеобразии и иррациональности еврейского национального
характера, представляющего собой тесное соединение крайних противоположностей
(Эд. Мейер), другие, наоборот, объясняют антисемитизм более или менее случайными
причинами временного характера - религиозными, экономическими, политическими и
т. д. - и считают, что еврейского народа не существует, а есть только граждане
различных национальностей, исповедующие иудейскую религию (Т. Рейнак).
Как я уже сказал, я определенно примыкаю к той группе ученых, которые, исходя
хотя бы из одного того, что везде, где только ни появляются евреи, вспыхивает и
антисемитизм, делают вывод, что антисемитизм возник не вследствие каких-либо
временных или случайных причин, а вследствие тех или иных свойств, постоянно
соприсущих еврейскому народу. Поэтому необходимо отвергнуть объяснение
антисемитизма случайными экономическими, религиозными или политическими
конъюнктурами.
Конечно, я располагаю доказательным материалом только для эпохи, входящей в круг
моих научных занятий - для античности. Но я а priori убежден, что в средние века
дело обстояло не иначе. Очень любопытна в этом отношении статья L. Canet в Revue
des еtudes juives, 61 (1911) стр. 213 ("La priеre pro iudaeis de la liturgie
catholique romaine"). В католической церкви установлена в Великую Пятницу
молитва за церковь, за папу, за клир, за императора, за прихожан, за страдающих
(больных, голодных и т. д.), за евреев и за язычников.
Каждое отдельное молитвословие состоит из 1) вступления, начинающегося словами:
"Помолимся за... (oremus pro...), 2) коленопреклонения с молитвой про себя и 3)
заключения. Одна из частей этой молитвы представляет собою молитвословие за
евреев ("помолимся за вероломных евреев" - oremus pro perfidis iudaeis), в этом
молитвословии в отличие от всех прочих (включая даже молитвословие за
язычников), начиная с IX века, существеннейшая часть - коленопреклонение -
опускается.
В церковной литературе это объясняется тем, что евреи, издеваясь над Христом,
становились перед ним на колени, поэтому христианам не подобает становиться на
колени за евреев. Объяснение это - заведомо произвольное и придуманное ad hoc:
согласно Евангелию, над муками Христовыми издевались не евреи, а римские
солдаты.
Тщательно изучив церковную литературу, Канэ (стр. 210) приходит к выводу: "У
всех авторов дело сводится к тому, чтобы оправдать уже существующую практику, а
не чтобы ее ввести впервые. По-видимому, эта практика установилась сама собой, и
в ней нужно видеть проявление народного антисемитизма. Доказательство этого мы
имеем в заметке на полях сакраментария Ратольда (или С. Васт и Корби): "в этом
месте никто из нас (т. е. из членов католического клира) не должен становиться
на колени вследствие злобы и ярости народа".
Итак, именно народ не позволял становиться на колени... В том, что народные
массы в Корби отказывались становиться на колени, когда их призывали молиться за
евреев, нет ничего удивительного, таким образом, установился новый обычай.
Духовенство только позаботилось о том, чтобы самая молитва сохранилась и чтобы
этот обычай был оправдан.
Из этого случайно выхваченного примера мы видим, что даже в этом случае, где
легче всего было бы свалить всю вину на пропаганду духовенства и объяснить все
религиозными и экономическими причинами (церковь, мол, была крупным ростовщиком,
и антисемитизм вызывался стремлением церкви устранить конкуренцию
ростовщиков-евреев (Зомбарт), в действительности церковь только послушно плелась
в хвосте народного антисемитизма.
Постоянной причиной, вызывавшей антисемитизм, по нашему мнению, была та
особенность еврейского народа, вследствие которой он, не имея ни своей
территории, ни своего языка, и будучи разбросанным по всему миру, тем не менее
(принимая живейшее участие в жизни новой родины и отнюдь ни от кого не
обособляясь) оставался национально-государственным организмом.
Действительно, всякого рода "конституции" и "законодательства" - только внешнее
закрепление ряда явлений чисто психологических социально- нравственных
переживаний. А эти переживания налицо у евреев не в меньшей, а в большей мере,
чем у народов, обладающих своим языком и своей территорией, эта особенность
евреев, как мы увидим, удовлетворительно объясняется своеобразием древней
истории евреев.
Однако эта особенность осталась непонятой не только "хозяевами" евреев, но и
учеными исследователями из среды самого еврейства, воспитанными на правовых
доктринах "хозяев". Если Фрейденталь готов считать основой национальной
самобытности - язык (см. ниже, ч. II, 1), если Р. Г. Леви (Revue des еtudes
juivеs, 62 (1911), 188), категорически заявляет, что нет еврейского народа, а
есть только граждане различных государств, исповедующие Моисеев закон ("pas plus
quєil nєy a de peuple catholique ni de peuple protestant, il nєy a de peuple
juif"), то они уже в древности имеют предшественников Филона (ниже, 115).
Точно также и для не-евреев этот факт остался непонятным: любопытно, что, напр.,
Блудау характеризует чувство, связывающее евреев разных стран, как "земляческое"
(landsmannschaftliche, ниже стр. 56). А между тем те психологические
переживания, которые налицо у каждого нравственно здорового еврея и в которых
часто он сам не отдает себе отчета, могут быть охарактеризованы только как
государственно- национальные.
В этом отношении показательно следующее. Во время европейской войны, когда, с
одной стороны, расцветали махровым цветом возникшие уже в средние века легенды о
еврейском шпионаже, сжигании евреями хлеба на корню, собирании золота в гробы
для отправки неприятелю и т. д., а с другой стороны, еврейская пресса ("Восход")
из кожи вон лезла, чтобы доказать несуществующий патриотизм евреев и печатала
портреты евреев - георгиевских кавалеров - в еврейской массе был особенно
популярен трогательный рассказ.
Во время панического бегства австрийцев в Карпатах какой-то еврей -
унтер-офицер, грубый и малограмотный человек, но неоднократно отличившийся и
имевший георгиевские кресты, - бросился в атаку одним из первых и, настигнув
ближайшего австрийского солдата пронзил его штыком. Несчастный успел только
воскликнуть: "Шма, Исроэль!" (еврейская повседневная молитва) и упал мертвым. С
злополучным же героем произошла резкая перемена. Он забился в угол, целых три
дня ничего не ел и на четвертый день зарезался бритвой.
Если мы вдумаемся в этот рассказ, то увидим, что психологические переживания
унтер-офицера до и после убийства соплеменника вполне однородны, разница лишь в
том, что до убийства объектом его национально- государственного чувства была
Россия, а после убийства обнаружилось, что это чувство было поверхностным,
наносным, и что в душе унтер-офицера гораздо глубже сидело другое
национально-государственное чувство, объектом которого был еврейский народ.
Естественно, что не-евреи не могли ни понять, ни признать этого факта. Если язык
и территория - conditio sine qua non всякого национального чувства, то свое
еврейское национально-государственное чувство у живших внутри эллинского
общества евреев диаспоры должно было представляться им как преступность, как
нравственное вырождение.
Если эта работа над первоисточниками не столь тщательна и не имеет столь
исчерпывающего характера, как мне бы хотелось, то причина этого в невыносимой
экономической и психологической обстановке настоящего времени.
Моя научная специальность - история Греции, поэтому я был в состоянии
самостоятельно изучать только историю антисемитизма в эллинистически-римскую
эпоху. Если мой труд озаглавлен "Антисемитизм в древнем мире", то только потому,
что данные об антисемитизме в предыдущие эпохи настолько малочисленны, что не
заслуживают рассмотрения в особой книге, а в моей книге необходимы, как
параллель и введение.
Само собой разумеется, что памятники этой эпохи (главным образом, документы
еврейской колонии на Элефантине) не могли быть здесь подвергнуты
самостоятельному разбору, я должен был удовольствоваться только использованием
разработанного уже в науке материала, и никакой ответственности за то или иное
понимание этих документов я поэтому не несу.
Для истории антисемитизма в древности имеется материал и литературный, и
документальный, как на греческом и латинском, так и на еврейском и арабском
языках.
Литературные памятники на греческом и латинском языках были мною изучены
наиболее внимательно. Это, во-первых, произведения антисемитской литературы и
отдельные антисемитские выпады античных писателей. Все они собраны в книге Th.
Reinach, Textes dєauteurs grecs et romains relatifs au judaisme, Paris, 1895. (В
Berliner Philologische Wochenschrift: 1895, стр. 985-989, Вилльрих поместил
придирчивую рецензию на эту книгу и дал длинный список пропущенных Рейнаком
мест.
Я просмотрел эти места, но ничего интересного для моей темы не нашел).
Во-вторых, это остатки еврейской светской литературы, исторических работ и
произведений изящной словесности. Это, в первую голову, Филон и Иосиф Флавий,
далее отрывки из утраченных трудов еврейско-эллинистических историков, собранные
в уже цитированной книге Freudenthalєя; отрывки из трагедии Езекиеля лучше всего
изданы L. M. Phillippson, Ezechiel und Philo, Berlin, 1830. В-третьих, это
греческая Библия, апокрифы и псевдоэпиграфы.
Сличение канонической части Септуагинты с еврейским подлинником и изучение
умышленных отступлений в переводе даст немало материала для нашей темы. К
сожалению, такое сличение сделано мною только для отдельных мест, я не
располагал временем, чтобы провести его в полном объеме. Септуагинту
(каноническая часть и апокрифы) я использовал в издании С. de Tischendorf, Vetus
testamentum graece iuxta LXX interpretes, T. I et II Lipsiae 1880.
Сивиллины оракулы я изучал по изданию Rzach Oracula Sibyllina, Wien 1891.
Пособием для изучения апокрифов и псевдоэпиграфов мне служил двухтомный перевод
со вступительными статьями, изданный E. Kautzschєeм.
