было. И избрание свободы тогда выглядело немножко иначе. Тогда я работал ведущим
инженером СВА - Советской Военной Администрации в Германии.
Попробовал я тогда - в поисках свободы - через немецких посредников попросить у
западных союзников, англичан и американцев, так называемого политического
убежища. По-джентльменски. Но союзные джентльмены ничего такого и слышать не
хотели.
А в берлинских газетах в это же самое время писали, что англичане обменяли
своего агента-шпиона Игоря Штерна, засыпавшегося и арестованного в советской
зоне, на какого-то советского офицера, который избрал свободу и искал
"политического убежища" в английской зоне.
Несколько лет спустя англичане дали этому же Игорю Штерну за какие-то грязные
дела 10 лет тюрьмы. А русский, искавший свободы, заплатил за этого Штерна своей
жизнью.
Поскольку я попал в берлинский Кремль одним из первых, то у меня была хорошая
квартира и много всяких хороших вещей. Демобилизованные офицеры имели право
увезти все это с собой как трофеи. Я же теперь раздаривал все эти хорошие вещи
своим хорошим друзьям. Это были майоры и подполковники инженерной службы, почти
все партийцы. Получая мои подарки, они догадывались, что я собираюсь ехать
куда-куда, но только не в СССР. Некоторые прямо намекали мне об этом. Но я, с
пистолетом в кармане, упрямо твердил свое:
- Я еду в Москву!
Один приятель-майор, оглушив себя для храбрости стаканом водки, признался мне,
что у него дядя в Париже, и предложил записать его адрес. Я покачал головой:
- Я еду в Москву!
Одной милой немецкой подружке по имени Инга я подарил на прощанье целую
автомашину всяких вещей. Она тоже сообразила, что советский офицер, уезжающий в
Россию, не раздает всех своих вещей, и говорит:
Слушай, хочешь, я помогу тебе бежать в Западную Германию?
Я молчу.
У меня есть один школьный товарищ, говорит Инга. - Во время войны он был в
Эс-Эс. А сейчас он промышляет тем, что водит людей через границу. Правда, я
должна тебе сказать, что на границе он их убивает - стреляет в затылок и
грабит... Но я скажу ему, что ты мой жених, и он тебя не убьет... Хочешь, я с
тобой пойду?
Я поблагодарил и сказал, что еду в Москву. Эх. хорошая была эта Инга. Приятно
вспомнить!
В конце концов с помощью немецких посредников я добрался на автомашине до
пограничной деревушки в Тю-рингии. Ночью два проводника, отец и сын, местные
крестьяне, повели меня через границу. Они часто ходили этими лесными тропинками
к своим родственникам по другую сторону границы.
Светлая зимняя ночь. Помня о рассказе Инги, я на всякий случай иду позади моих
проводников - с парабеллумом в кармане. Под пальто висит через плечо дулом вниз
трофейный немецкий автомат. По карманам рассованы ручные гранаты и запасные
обоймы для автомата. Это на тот случай, если встретятся советские пограничники.
Шли мы так часа два или три. И благополучно добрались до первой железнодорожной
станции в американской зоне. Позади здания станции я расплатился с моими
проводниками: дал им, кажется, тысячу оккупационных марок, что тогда составляло
около 5 американских долларов. Это была первая плата за свободу и, должен
сказать, заработанная совершенно честно. В качестве наградных я отдал моим
проводникам свой парабеллум, автомат и ручные гранаты, за что они очень
благодарили и долго раскланивались. Может быть, они не ожидали, что позади них
шагает целый арсенал.
Сел я в поезд. Поехали. Даже не знаю куда. Только подальше от границы. Я так
концентрировался на том, как сбежать из советской зоны, что совершенно не думал,
что я буду делать в американской зоне. Потеряюсь среди немцев, осмотрюсь, а там
видно будет. С этой целью я даже обзавелся немецкой кеннкартой на имя Ральфа
Вернера.
Вскоре по поезду стала ходить американская военная полиция: союзники проверяют
документы. Показываю я свою кеннкарту - и оказываюсь под арестом. На следующей
станции союзники передают меня немецкой полиции. Спрашиваю добродушного
немецкого полицейского, в чем дело. А дело в том, что моя чертова кеннкарта,
оказывается, из советской зоны, а у них здесь другие кеннкарты. А посему герра
Вернера со следующим поездом отправят домой - в советскую зону. Полицейский мне
очень сочувствует, но таков приказ американских оккупационных властей: гнать
всех немецких беженцев из советской зоны назад. В том числе и герра Вернера.
Видя, что делать нечего, я вынул из другого кармана мое удостоверение личности
СВА (СВА - Советская Военная Администрация), где я был изображен в форме
советского офицера.
На следующий день я оказался в гостях у союзников: на загородней вилле около
Касселя, где было что-то вроде дома отдыха для офицеров американской разведки.
После обеда один из них пригласил меня посостязаться в стрельбе из пистолета.
Стреляли мы во дворе по чуркам свеженапиленных дров, поставив их на попа.
Американский разведчик вытащил из-за пояса куцый револьвер, почти без ствола,
какие носят в кинокартинах лихие агенты Эф-Би-Ай. Стрелял он тоже как ковбой в
кино - от бедра, не целясь. И, естественно, все время мазал.
Потом он вытянул из кармана кольт 32 калибра и протянул мне. Поскольку я стрелял
из нормального пистолета и нормальным образом, то результаты у меня были
значительно лучше. Но у меня маленькое подозрение, что после этого американский
разведчик пришел к заключению, что я превосходный стрелок и, следовательно,
опасный советский агент. В свое оправдание могу только сказать, что стрелять
хуже, чем он, было просто невозможно.
Так или иначе, на следующий день меня посадили в джип и отвезли в лагерь
Камп-Кинг в Оберурселе, около Франкфурта Это был бывший немецкий концлагерь, в
котором американцы теперь держали в основном немецких военных преступников. Над
воротами надпись: "Главная Квартира американской контрразведки в Европе".
В этом концлагере я просидел три месяца. В одиночной камере. Так я избрал
свободу - и в первый раз в жизни попал за решетку. Вместе с немецкими военными
преступниками. Союзник в гостях у союзников!
За все это время у меня было, кажется, только два допроса. Тогда я свободно
владел немецким языком, а по-английски только читал, но говорить почти не мог.
Потому на первом допросе в качестве русского переводчика была женщина-галичанка
в форме американского сержанта. Но она не понимала по-русски, а я не понимал
по-галицийски. Что понимал от такого допроса молоденький американский лейтенант?
- Не знаю.
Я сидел и думал: "Боже, значит, у них в Главной Квартире американской
контрразведки нет ни одного русского переводчика!? На протоколах допроса стоит
штамп "Особо секретно". А ведь эта баба не понимает и половины того, что я
говорю. И от этого зависит моя жизнь. Какое идиотство!?"
На втором допросе мне дали немецкого переводчика. Это был молоденький еврей в
форме американского капрала, который вместо немецкого говорил на идиш. Он не
понимал немецкого, а я не понимал идиш. И допрос происходил так:
Вопрос:
- Какое учебное заведение вы окончили?
Я отвечаю по-немецки:
- Политехнише Хохшуле, то есть Политехнический Институт, откуда выпускают
инженеров. Переводчик переводит по-английски так:
- Вокейшенал Хай Скул, - что в Америке означает ремесленное училище, куда
попадают самые плохие ученики, не способные окончить нормальную среднюю школу.
Из последующих вопросов следователь узнает, что я окончил это училище в 23 года,
тогда как самые глупые американцы справляются с этим к 18 годам. Значит, я
какой-то суперкретин. И после этого я был ведущим инженером СВА. Что понял
следователь от такого допроса? - Не знаю.
Я сидел и думал: "Как же вы допрашиваете ваших немецких военных преступников,
если у вас и немецких переводчиков нет? (Кстати, одним из таких переводчиков
американской разведки был еврей Генри Киссингер, который потом стал правой рукой
Президента Никсона). И эта лавочка - это Главная Квартира американской
контрразведки в Европе?!"
В Москве я как-то случайно окончил Военно-Дипломатическую Академию, где тысячи
людей изучали все языки мира, вплоть до негритянских наречий Африки. А здесь?..
Чтобы быть объективным, должен сказать, что кормили хорошо. Каждое утро, при
подъеме флага, установленный во дворе громкоговоритель играл американский гимн,
который я слушал, признаюсь, с величайшим отвращением. Даже теперь, 24 года
спустя, когда я слушаю этот гимн, он автоматически напоминает мне лагерь
Камп-Кинг.
Одиночная камера. На стенах надписи, оставшиеся от бывших заключенных. На всех
языках мира, в том числе и по-русски. Некоторые из них явно предсмертные. За
окном, за решеткой, выглядывает пушка американского танка. Потом колючая
проволока. За проволокой зеленое поле, по которому спокойно бегают немецкие
зайчики. Иногда эти зайчики даже залезают под колючую проволоку и резвятся под
моим окном.
А я сижу и думаю: "Эх, почему я не зайчик?" Заключенный под номером М-62.
Человек, избравший свободу. На допросе я заявил, что я ушел из СССР по
политическим причинам и считаю себя политическим эмигрантом. Но почему меня
держат? Почему нет допросов? Ведь мое дело совершенно ясное. Со мной все мои
советские документы. Мое имя стоит в протоколах Союзного Контрольного Совета в
Берлине, где я работал с американцами и англичанами. У меня много немецких
знакомых, которые живут в американском и английском секторах Берлина, и которые
годами знают меня и по службе, и лично. И все это очень легко проверить.
Если смотреть с легальной точки зрения, то существует договор о взаимном обмене
дезертирами. Но у меня удостоверение о демобилизации из Армии. Со всеми
подписями и печатями. И даже пропуск через границу, на денежной бумаге с
водяными знаками и с моей фотокарточкой. Только пропуск этот не в ту сторону.
Но, так или иначе, договор об обмене дезертирами ко мне не относится.
Но почему же тогда меня держат? Да еще в одиночке. И без допросов. И под штампом
"Особо секретно". Может быть, думал я, чтобы просто обменять на американского
шпиона, засыпавшегося в советской зоне, наподобие Игоря Штерна? Эх, вы, торговцы
живым товаром!
То ли за это время не нашлось никакого подходящего товара для обмена, то ли
какая другая причина - не знаю. Так или иначе, через 3 месяца какой-то
американский майор безразлично информировал меня, что меня выпускают. Попутно он
заметил, что им придется купить для меня новую кеннкарту. На черном рынке. За
мой, конечно, счет - из тех денег, которые были отобраны у меня при аресте.
Меня немножко удивило, что у Главной Квартиры американской контрразведки, да еще
по всей Европе, не было других возможностей достать человеку документы, как
покупая их на черном рынке. Но тогда мне было на все наплевать. Хорошо хоть
выпускают.
Ночью, еще до рассвета, какой-то таджик, который еле-еле говорил по-русски, и
который, по-видимому, служил в этом лагере шофером, отвез меня на автомашине из
Камп-Кинга в Штутгарт. По пути он заехал в какой-то лагерь ДП и взял там клочок
бумажки, удостоверяющий, что я, герр Ральф Вернер, человек неопределенной
национальности, выписался из лагеря ДП и перехожу жить на частную квартиру, то
есть перехожу из американских рук на немецкую экономику. А посему мне должны
выдать новые документы. В этом-то и заключался весь трюк с покупкой документов
на черном рынке.
С этим клочком бумажки мы пошли в немецкую полицию и мой таджик стал получать
для меня новые документы. Но он говорил по-немецки так, что полицейский его не
понимал. Тогда я пришел на помощь американской разведке и объяснил полицейскому,
что документы нужны не этому таджику, а мне, герру Вернеру. Так я получил новую
кеннкарту, разрешение на прописку и продуктовые карточки.
Так победитель избрал судьбу побежденных.
Распрощавшись с таджиком, я сел на скамейку в парке и открыл запечатанный пакет,
который таджик сунул мне в последний момент - от имени своего начальства. Там
должны быть мои документы и деньги, отобранные при аресте. Но все документы
исчезли. Вместе с ними исчезла и половина моих денег - 20.000 оккупационных
марок, цена новой кеннкарты.
