Работая ведущим инженером СВА, я получал 8.000 марок в месяц на всем готовом.
Потому не удивительно, что к моменту избрания "свободы" у меня оказалось около
40.000 оккупационных (и инфляционных) марок.
Немецким проводникам, которые вели меня через границу, я заплатил 1.000 марок. И
это был честный гешефт. Но теперь американская разведка взяла с меня за
"свободу" 20.000 марок и все профессиональные документы, включая и диплом
инженера, который может еще пригодиться мне в будущем. И этот американский
бизнес особого восторга во мне не вызывал.
В переводе на американские деньги 20.000 марок были тогда чепухой - что-то около
100 долларов. Но офицеры американской разведки не побрезгали и этим. Однако, для
меня, беженца, эта сумма выглядела иначе. Ведь тогда немцы, среди которых мне
предстояло жить, получали 400-500 марок в месяц.
Если бы американская разведка обокрала только меня, если бы это была
случайность, то я просто плюнул бы и не описывал бы этого так подробно. Но это
была не случайность, а система. Так тогда, в 1945-50 годах, поступали почти со
всеми советскими людьми, кто "избирал свободу". Позже, будучи председателем
Центрального Объединения Послевоенных Эмигрантов из СССР, то есть людей,
прошедших подобный путь, я слышал от них много подобных историй.
Американскую разведку официально называют the intelligence arm of the
U.S.Government. Но я должен сказать дяде Саму, что эта его рука не столь
интеллигентная, как воровливая.
Должен заметить, что воровство или грабеж в Камп-Кинге производились вполне
организованно и предусмотрительно. За день до того, как меня выпустили, в мою
камеру вошел американский сержант и сунул мне для подписи бумажку, где
говорилось, что настоящим я подтверждаю, что я получил назад в целости и
сохранности все документы, ценности и вообще все, что было отобрано у меня при
аресте.
Поглядев на пустые руки сержанта, я спросил:
- А где же все это?
- Вы получите это завтра, когда вас будут выпускать, - ответил сержант.
После трех месяцев в одиночке, да еще с перспективой выдачи назад - на расстрел,
мне не особенно хотелось спорить с сержантом из-за каких-то бумажек. Поэтому я
взял и подписал подсунутую сержантом бумажку.
Так американская разведка меня не только обокрала, но еще и получила расписку,
что мне все вернули. Может быть, только для этого меня и держали три месяца в
одиночке - в качестве психологической подготовки, чтобы запугать человека.
Никакой другой логической причины я не вижу.
Пожив несколько дней в Штутгарте, я стал думать, что же мне делать дальше. По
Штутгарту тогда еще разгуливали советские офицеры из репатриационной миссии. И
герру Вернеру было как-то немножко странно смотреть на эту форму, которую еще
недавно носил и он сам.
Мне почему-то вспомнился Союзный Контрольный Совет в Берлине, где я встречался с
американцами. Там ясно чувствовалось, кто настоящие победители гитлеровской
Германии. Советская сторона вела себя явно бесцеремонно, а американцы явно
заискивали. Там они щупали мои пуговицы, погоны и льстиво улыбались. Тогда за
моей спиной стояли советские танковые дивизии. Тогда они думали, что я
советский, а я думал, что они джентльмены. Теперь советский стал русским, а
джентльмены стали жуликами. Конечно, не все, но...
Но у меня еще не выветрилась психология победителя из Контрольного Совета. А
что, подумал я, если я просто пойду к американскому консулу в Штутгарте и
попрошу у него совета, что мне делать? Ведь в Контрольном Совете американцы
лопались от желания со мной поговорить. Но тогда я не мог. А теперь я могу. Ну,
вот, давайте поговорим. Ведь вы здесь хозяева. И мне от вас скрывать нечего.
Если даже американская разведка и засорена жульем, то уж американские дипломаты
должны быть настоящими джентльменами.
Итак, я сижу у консула. На вид - симпатичный джентльмен с брюшком. Но этого
джентльмена почему-то больше всего заинтересовало, где и как я получил свою
кеннкарту. - В немецкой полиции, - отвечаю я. - Но с помощью американской
разведки.
- А вы что-нибудь за это платили?
Вопрос довольно щекотливый и даже немножко провокационный. Если я умолчу, то
консул может проверить, и тогда меня спросят: А почему вы это скрываете? Может
быть, вы и еще чего-нибудь скрываете?
- И да - и нет, - отвечаю я.
- То есть? - настаивает консул.
- Я-то сам не платил, но у меня взяли.
- Сколько?
- Двадцать тысяч марок.
- Кто? - Американская разведка.
Выяснив этот финансовый вопрос, джентльмен с брюшком сразу потерял ко мне всякий
интерес. Может быть, это и правда, что американцы интересуются только деньгами?
- подумал я. Прощаясь, консул пообещал, что он что-то сделает.
И, действительно, - уже на следующее утро меня подняла из постели американская
военная полиция. Посадили в джип - со всеми вещами - и повезли. Привезли в тот
же самый лагерь Камп-Кинг около Франкфурта. Отобрали мою новую кеннкарту и опять
заперли в одиночку.
В этой одиночке я просидел еще три месяца. Без единого допроса. Только один раз
за все это время в мою камеру зашли, - так, как будто промежду прочим - три
джентльмена: полковник, майор и сержант, служивший в качестве переводчика с
английского на немецкий, вернее, опять на идиш, где я с трудом понимал только
отдельные слова.
Укоризненным тоном полковник сообщил мне, что они хотели мне помочь, но,
поскольку вместо благодарности я доставляю им только неприятности - трабл, то
теперь они просто не знают, что со мной делать: по-видимому, им просто придется
отправить меня назад. После этого, укоризненно качая головами, джентльмены
удалились.
Поскольку полковник является, по-видимому, одним из начальников лагеря, думал я,
то, значит, это не проделки отдельных офицеров, а система: вся Главная Квартира
американской контрразведки в руках гангстеров. И американский консул в Штутгарте
тоже не лучше. Все они одна шайка - джентльмены с большой дороги.
Мое личное мнение, конечно, чепуха. Но так думал не только я, но и сотни
советских людей, которые избрали свободу и прошли идеологическое перевоспитание
в Камп-Кинге. ***
Как-то ночью я проснулся от грохота в одной из соседних камер. Сквозь стены
доносился шум борьбы, как будто там кого-то связывают, и громкая матерная
ругань... По-русски... Топот и голоса американцев... Потом кого-то тащат по
коридору.
Эх, подумал я, значит, кого-то из наших потащили... На выдачу...
После этого мне стало так противно, что из чувства протеста я решил объявить
голодную забастовку и утром отказался брать поднос с завтраком. Но сержант
поставил поднос на верхнюю койку и запер дверь. Там завтрак стоял до обеда. В
обед другой сержант поставил другой поднос, который стоял там до ужина. А ужин
стоял на верхней койке до утра. И так каждый день. В течение двенадцати дней.
Если кто подумает, что это танталовы муки, то ничего подобного. Хотя пища все
время стояла у меня над головой, есть мне совершенно не хотелось. Потом даже
перестаешь пить. Только появляется усталость и сонливость. И все это абсолютно
безболезненно. Кто хочет похудеть - может попробовать. Но сначала нужно сесть в
камеру смертников.
Наконец, после двенадцати дней голодовки, ко мне в камеру пришел американский
майор с трубкой в зубах и спросил, в чем дело. Дело в том, сказал я, что я сам
хочу знать - в чем дело? И почему меня здесь держат?
Глядя на трубку в зубах майора, я вспомнил, что я уже несколько дней не курил, и
попросил у него закурить. Майор пошарил по карманам, потом заглянул в свою
трубку, которая была пуста и даже без пепла, и сообщил, что у него нет ни
сигарет, ни табаку. Он сосал пустую трубку. Просто для фасона.
Подражает Шерлоку Холмсу, - подумал я.
Кроме того, с точки зрения фрейдовского психоанализа, который столь популярен в
Америке, пустую трубку любят сосать импотенты - чтобы казаться мощными
мужчинами. А импотенция частенько связана с садизмом. А садизм в свою очередь
частенько связан с патологической жаждой власти над другими людьми. И такими
типами кишат все злачные места - Чека, Гестапо или американский концлагерь - где
один человек может безнаказанно поиздеваться над другим.
Посасывая свою пустую трубку, майор сквозь зубы процедил, что завтра меня
отправляют, и порекомендовал прекратить голодовку, чтобы набраться сил на
дорогу.
- А куда меня отправляют? - спросил я.
- Этого я не знаю, - ответил майор.
- А это точно, что завтра?
- Даю вам честное слово американского офицера, - сказал майор, видимо, слегка
задетый тем, что я не верю ему с первого слова.
Ну, что ж, подумал я, если завтра отправляют и неизвестно куда, то лучше,
действительно, запастись силами на дорогу - чтобы продать свою жизнь подороже.
Не вынимая изо рта своей пустой трубки, майор пожелал мне приятного аппетита и
ушел. Но, поскольку забастовка кончалась на довольно туманных условиях, несмотря
на двенадцать дней голодовки, аппетита у меня не было. На верхней койке стоял
поднос с остывшим обедом. Но я подождал до ужина, когда принесли теплую смену, и
только тогда поел. И тоже без аппетита.
Следующий день прошел безо всяких изменений. За ним второй. И третий. Итак,
честное слово американского офицера оказалось такой же ложью, как его пустая
трубка!
До этого меня, как особо опасного преступника, выводили на прогулку одного.
Теперь же я прогуливался в компании эсэсовского генерала и гестаповского
полковника. Сначала я стеснялся сказать им, кто я такой. Мне было стыдно не за
себя, а за американцев. Когда же я наконец раскрыл свою тайну, мои тюремные
коллеги чуть не лопнули от смеха. Они ожидали все что угодно, но не такого
абсурда.
Но мне было не до смеха. Что же все-таки делать? Ждать, пока тебя ночью свяжут,
как барана, и выдадут назад? А по советским законам бегство за границу
официально считается государственной изменой, и за это полагается расстрел. И
подобные приговоры я не раз читал в приказах по Штабу СВА.
Из чувства бессильного протеста я решил испробовать самоубийство. Конечно, я
вряд ли собирался самоубиваться всерьез. Но когда тебя вскоре могут убить
другие, то почему не попробовать это удовольствие сначала самому. Есть хоть то
преимущество, что в последний момент можно передумать. В этом пока моя
единственная свобода.
После ужина я принялся за дело. Разорвал свою рубашку на полоски, скрутил из них
жгуты и смазал их мылом. Потом связал эти жгуты в веревку и сделал на конце
петлю. Единственное, куда эту веревку можно было прицепить - это решетка в
потолке, за которой была спрятана электрическая лампочка.
В камере уже полутьма. Я уселся на верхнюю койку, привязал веревку к решетке - и
посмотрел на потолок. Потом надавил на потолок рукой. Для инженера, изучавшего
сопротивление материалов, было ясно, что игра не стоит свеч: моя шея была
значительно крепче, чем тонкий фанерный потолок.
Чтобы не заниматься самообманом, я решил сначала проверить потолок. А чтобы не
тратить свою шею попусту, я взялся за петлю обеими руками и прыгнул вниз.
Мои расчеты по сопротивлению материалов оказались правильными. Я мягко, как в
гимнастическом зале, приземлился на полу. А сверху мне сыпались на голову всякие
строительные материалы и осколки электрической лампочки.
Поскольку спать мне еще не хотелось, то я решил испробовать другой метод
самоубивания. В темноте я нащупал на полу патрон от электрической лампочки с
острыми, как пила, обломками стекла по краям. Усевшись на нижнюю койку, я
принялся пилить этим инструментом вены на левой руке. Там, где бьется пульс.
Мне было вовсе не жалко перепилить вены, откуда течет кровь. Крови у меня много.
Во время войны я часто давал свою кровь для переливания - просто так, поскольку
у меня ее много. Но, как ни странно, мне почему-то было жалко перепилить в
темноте сухожилия, которые где-то совсем рядом. Ведь потом, думал я, в случае
чего и кулака не сожмешь.
По руке, как говорят писатели, текло что-то теплое и липкое. Пилка с осколками
стекла была довольно неудобная и рвала мясо. В конце концов эта скучная
процедура мне надоела и захотелось спать. Я лег на койку, опустил руку вниз
