совершенствоваться. Для меня он был не столько товарищем, как любопытным типом.
Он едва-ли мог быть хорошим другом, в его душе было что-то неприятное. Хотя он
никогда не сделал мне никакой гадости, но я подсознательно сохранял в наших
отношениях некоторую дистанцию. Он же слегка снисходительно удостаивал меня
своей дружбой-соперничеством, говоря что я хоть немного разбираюсь в "высоких
материях".
Андрей считал себя непревзойденным и неотразимым. В нашей кампании это служило
источником веселых шуток по его адресу. Достоинством Андрея было, что он,
несмотря на честолюбие, никогда не обижался. Если и обижался, то никогда не
подавал вида. Просто исчезал на некоторое время, а затем, переварив обиду, снова
появлялся в моей комнате как ни в чем не бывало.
Однажды в начале учебного года, когда мы были уже на третьем курсе
Индустриального института, Андрей пришел ко мне и по привычке оседлал стул. Я,
согнувшись над столом, чертил курсовой проект, и не обращал на него никакого
внимания - он был у меня слишком частым гостем.
На этот раз у Андрея была особенно важная новость. Он напустил на себя
чрезвычайно таинственный вид и вертелся как уж. В то же время он старательно
молчал, пытаясь разжечь этим мое любопытство. Я чувствовал, что он почти
лопается от потребности поразить меня своей тайной, но не подавал вида.
"Ты ничего не знаешь?" - наконец не выдержал он.
Я продолжал чертить.
"Ну, конечно, ты ничего не знаешь," - Андрей понизил голос до шепота. - "В этом
году на первом курсе исключительно интересные девушки. Я специально
интересовался проблемой нового набора".
"Я был вчера в общежитии Химфака (химический факультет). Ах, какие девочки. А
одну я там нашел - настоящая принцесса, в полном смысле слова принцесса. Я даже
ее имя узнал - Галина! Я разработал детальный план и пришел теперь
посоветоваться с тобой. Да брось ты свои чертовы чертежи. Слушай сюда!"
Андрей говорил так, как будто сердце принцессы уже лежало в его кармане.
"Я чертовски умно придумал. Посмотрел в какой комнате Галина живет - это раз.
Посмотрел кто с ней еще в комнате живет, их там четверо, - это два. Выбрал самую
уродливую изо всех и очаровывал ее целый вечер, как Мефистофель. Теперь эта жаба
воображает, что я в нее по уши влюблен, даже пригласила меня к себе в комнату.
Понимаешь? А в комнате-то Галина. А-ах! Видишь как дела делаются". Андрей
подскочил на стуле и издал какой-то нечленораздельный звук в восторге от своего
собственного острого ума.
Потом он снова зашептал: "Дело наполовину сделано. Мне только неудобно ходить
туда одному. Нужен компаньон. Пойдем со мной!"
"Ты все равно конкурент не опасный," - добавил он с чувством собственного
превосходства.
Слова Андрея меня удивили - он считался среди студентов самым отъявленным
женоненавистником. Благодаря своей угловатой внешности он не пользовался успехом
у студенток. За неимением других доказательств он с апломбом говорил: "Женщины
все равно ни черта не понимают. Им нужна внешняя оболочка, а не душа."
Затем, видимо, чтобы утешить себя, он бормотал: "К тому же все великие люди до
самой смерти были холостяками".
Итак что-то случилось, если Андрей заговорил о женских прелестях. До сего
времени его интересовали женщины не моложе Екатерины Великой.
Вскоре я сам встретил принцессу, вокруг которой Андрей плел свои хитроумные
сети. Остается еще добавить, что в результате наша с Андреем
дружба-соперничество распространилась также и на Галину.
Весной 1941 года мы с Андреем защитили перед Государственной Экзаменационной
Комиссией наши дипломные работы и стали молодыми инженерами, перед которыми
раскрывался мир.
Студенческая жизнь, несмотря на все ее прелести, была не легкой. Больше половины
выпускников нашего курса заплатили за высшее образование дорогой ценой -
туберкулез, катар желудка, неврастения. Но мы боролись за наше будущее. Теперь
оно раскрывало перед нами свои заманчивые дали. Теперь мы имели солидную
профессию, перспективы на лучшее материальное обеспечение, возможность
осуществить свои планы в жизни. Путевка в жизнь лежала в нашем кармане.
22 июня 1941 года...
Многие из нас никогда не забудут эту дату. Война пришла как гром среди ясного
неба. Она разрушала все наши планы на будущее. На долгие годы мы должны были
отказаться от личной жизни, шагнуть в неизвестность. Несмотря на это, мы
восприняли войну до странности спокойно. Германия олицетворяла для нас Европу, а
Европа была для большинства молодой мыслящей интеллигенции запретным идеалом.
Абсолютный запрет всякого контакта с внешним миром имеет свои отрицательные
стороны - многие из советской молодежи видели в Европе преувеличенное до абсурда
воплощение своих духовных и материальных стремлений.
Многие в первую минуту полагали, что это означает начало коммунистической
мировой революции, что война инсценирована Сталиным, что это очередной
эволюционный маневр Коминтерна - и они испугались. Но когда через несколько дней
пришли первые известия об ошеломляющих успехах немецких войск, о
катастрофических поражениях Красной Армии - люди успокоились. Многие в принципе,
в глубине души, даже радовались войне. Именно такой войне. Они внутренне
воспринимали эту войну, как крестовый поход Европы против большевизма. Это
парадокс, о котором мало кто подозревает в Европе, а русские люди стараются не
вспоминать об этом - слишком горько было разочарование потом.
Гитлер сыграл в руки Сталина крупнейший козырь - доверие народа. Если до войны
большинство молодой интеллигенции принципиально не хотело верить советской
пропаганде или относилось к ней очень критически, то в годы войны эти люди
получили кровавый урок, который они никогда не забудут.
Встретив меня где-нибудь, Андрей взволнованно тащил меня в сторону и сообщал
последние сводки с фронта. Немецкие сводки. С немецкого фронта, где он был
душой. Когда немецкие войска были еще далеко от Киева, он клялся что Киев уже
пал. Каждое поражение советских войск он воспринимал не только с радостью, но
прямо-таки с животным злорадством. В своем воображении он уже командовал
какой-то террористической бандой и в уме подсчитывал количество повешенных его
рукой коммунистов.
Вскоре война разбросала нас с Андреем в разные стороны.
В конце 1941 года я получил от него первое письмо. Написанное на грязном обрывке
бумаги, оно было пронизано безысходной тоской. Это было не письмо, а волчий вой
на луну. Он находился где-то в тылу, в какой-то учебной части. В довершение
всего это была часть специального назначения - по окончании обучения их должны
были перебросить в немецкий тыл в качестве партизан. Он был
инженером-строителем, теперь стал офицером-сапером. Это определяло его будущую
специальность - диверсионная работа в тылу неприятеля.
Прочитав письмо, я был уверен, что на следующий день Андрей перебежит к немцам.
Второе письмо я получил от него не скоро, почти через год. Диковинный конверт,
бумага носила гриф немецкого штаба, крест-накрест перечеркнутый рукой Андрея.
Когда я прочел письмо, то был немало удивлен до чего человек может лицемерить.
Письмо было написано в напыщенном стиле гомилетики, это был сплошной хвалебный
гимн Родине, партии и правительству. Написать имя Сталина у Андрея все-таки рука
не повернулась.
Он писал: "Только здесь, в тылу врага, я понял что такое Родина - Родина с
большой буквы. Теперь это для меня не отвлеченное понятие, а живое существо,
родное существо, Родина-Мать. Я нашел то, что тщетно искал - смысл в жизни. Или
грудь в крестах, или голова в кустах. Если уж жить, так жить с лапстосом
(мастерской удар в бильярде). Теперь я член Коммунистической партии, награжден
тремя орденами и представлен к повышению. Командую партизанским отрядом по
численности равным полку, а по его боевому балансу еще больше. Я сделал
глупость, когда пошел учиться на инженера. Теперь я твердо решил - после
победного окончания войны пойду работать в органы НКВД, переменю фамилию на
Орлов."
Маленький Нерон уже не сомневался в исходе войны. Он хотел переквалифицироваться
в работника НКВД, поскольку считал это учреждение квинтэссенцией советской
власти. Он подробно перечислял в письме количество взорванных мостов, пущенных
под откос поездов и уничтоженной живой силы противника.
Я не поверил перерождению Андрея. Я просто подумал, что он пишет, учитывая
наличие военной цензуры. Морально-политическая характеристика и повышение
офицеров во многом зависит от их писем. Я подумал, что честолюбие и жажда
карьеры взяли верх надо всеми другими чувствами его горячей души.
Я порядком обозлился и написал в ответ: "Боюсь как бы мы не очутились с Вами по
разные стороны стола, гражданин Орлов." Это было по адресу будущего следователя
НКВД.
Последнее письмо я получил от Андрея еще через год. Это были уравновешенные
строки взрослого человека. Он сообщал, что командует соединением регулярных
партизанских отрядов, что равняется по численности армейской дивизии.
Деятельность его подразделений охватывала по карте район, равный по величине
среднему европейскому государству. О боевых делах его частей сообщалось в
сводках Совинформбюро. Он уже не перечислял своих орденов, а только коротко
упомянул, что ему присвоено звание Героя Советского Союза.
Мой друг-соперник действительно сделал карьеру. Андрей любил похвастаться, но
никогда не врал. К тому времени в русской душе произошли большие перемены и я
искренне гордился подвигами Андрея. В конце письма он сообщал, что передвигается
вместе с наступающим фронтом на запад в район Прибалтики, что работа там трудная
и возможен перерыв в нашей переписке.
С тех пор я ничего не слышал об Андрее Ковтун. Я с грустью подумал, что его
голова все-таки оказалась в кустах, и мысленно поставил крест над его именем.
3.
И вот теперь Андрей снова передо мной живой и невредимый, воскресший из мертвых.
В моем представлении умер чудаковатый парень, мечтавший о великих подвигах.
Сейчас передо мной стоит мужчина в расцвете лет. На его груди поверх несколько
рядов орденских лент поблескивает золотом пятиконечная граненая звезда - высший
знак воинской доблести Советского Союза. Его фигура дышит спокойной уверенностью
человека, привыкшего командовать, черты лица потеряли юношескую угловатость и
приобрели своеобразную мужественную красоту. Только характер у Андрея не
изменился. Выдумал сюрприз, от которого у меня сердце в пятки опустилось.
"Давно мы с тобой, братик, не видались. Принимай дорогого гостя!" - говорит
Андрей незнакомым для меня голосом. В его тоне налет покровительственности, как
будто он привык говорить с людьми сверху вниз.
Злые годы мчатся вскачь, так и не видишь как летит время. Только вот
встретившись со старым приятелем, чувствуешь сколько воды утекло с тех
беззаботных студенческих лет.
"Гость ты действительно редкий," - говорю я. - "Только чего ты меня раньше не
предупредил. Сейчас я даже и не соображу как нам отпраздновать твое воскресение
из мертвых. Почему ты не писал?"
"Знаешь что такое - спецзадание? Я два года даже матери писать не мог. Ну, а ты
как живешь? Женился - или все еще на подножном корму."
Андрей ходит по комнате, твердо ступая сапогами по ковру и засунув руки в
карманы синих галифе. Жизнь научила маленького утенка крепко стоять на
собственных ногах. Раньше на стуле рядом с моим чертежным столом он чувствовал
себя не так уверенно.
"Ну, а теперь рассказывай все по порядку", - говорит Андрей, усаживаясь в кресло
между письменным столом и книжным шкафом.
"Как воевал?"
"Как и все", - отвечаю я.
Я еще не пришел в себя от неожиданности и чувствую некоторую неловкость. Андрей
так изменился за эти годы, найдем ли мы теперь общий язык.
"Люди воевали по разному," - звучит голос Андрея, - "Знаешь - умный наживается,
а дурак навоюется. Впрочем, это уже дело прошлого. Какие у тебя планы на
будущее?"
"Завтра встаю к десяти часам на работу," - говорю я.
"Это похвально. Значит ты по-прежнему реалист."
Наш разговор натянут и неестественен. Странно как время стирает былую
задушевность и близость юношеских лет.
