Пока что я никому не говорил, но истины скрывать нельзя.
Факты налицо, запечатлены на несчетных милях магнитоленты и
тысячах фотографий, которые мы доставим на Землю. Другие
ученые не хуже меня сумеют их прочесть, и я не такой
человек, чтобы пойти на подделки вроде тех, которые снискали
дурную славу моему ордену еще в древности.
Настроение экипажа и без того подавленное; как-то мои
спутники воспримут этот заключительный иронический аккорд?..
Среди них мало верующих, и все-таки они не ухватятся с
радостью за это новое оружие в войне против меня, скрытой,
добродушной, но достаточно серьезной войне, которая
продолжалась на всем нашем пути от Земли. Их потешало, что
Главный астрофизик - иезуит, а доктор Чендлер вообще никак
не мог свыкнуться с этой мыслью (почему врачи такие
отъявленные безбожники?). Нередко он приходил ко мне в
обсервационный отсек, где свет всегда приглушен и звезды
сияют в полную силу. Стоя в полумраке, Чендлер устремлял
взгляд в большой овальный иллюминатор, за которым медленно
кружилось небо, - нам не удалось устранить остаточного
вращения, и мы давно махнули на это рукой.
- Что ж, патер, - начинал он, - вот она, вселенная, нет
ей ни конца, ни края, и, возможно, что-то ее сотворило. Но
как вы можете верить, будто этому чему-то есть дело до нас и
до нашего маленького мирка, - вот тут я вас не понимаю.
И разгорался спор, а вокруг нас, за идеально прозрачным
пластиком иллюминатора, беззвучно описывали нескончаемые
дуги туманности и звезды...
Должно быть, больше всего экипаж забавляла кажущаяся
противоречивость моего положения. Тщетно я ссылался на свои
статьи - три в "Астрофизическом журнале", пять в
"Ежемесячных записках Королевского астрономического
общества". Я напоминал, что мой орден давно прославился
своими научными изысканиями, и пусть вас осталось немного,
ваш вклад в астрономию и геофизику, начиная с восемнадцатого
века, достаточно велик.
Так неужели мое сообщение о туманности Феникс положит
конец нашей тысячелетней истории? Боюсь, не только ей...
Не знаю, кто дал туманности, такое вся; мне оно кажется
совсем неудачным. Если в нем заложено пророчество - это
пророчество может сбыться лишь через много миллиардов лет.
Да и само слово "туманность" неточно: ведь речь идет о
несравненно меньшем объекте, чем громадные облака материи
неродившихся звезд, разбросанные вдоль Млечного пути. Скажу
больше, в масштабах космоса туманность феникс - малютка,
тонкая газовая оболочка вокруг одинокой звезды. А
вернее-того, что осталось от звезды...
Портрет Лойолы (гравюра Рубенса), висящий над графиками
данных спектрофотометра, точно смеется надо мной. А как бы
ты, святой отец, распорядился знанием, обретенным мной
здесь, вдали от маленького мира, который был всей известной
тебе вселенной? Смогла бы твоя вера, в отличие от моей,
устоять против такого удара?
Ты смотришь вдаль, святой отец, но я покрыл расстояния,
каких ты не мог себе представить, когда тысячу лет назад
учредил наш орден. Впервые разведочный корабль ушел так
далеко от Земли к рубежам изведанной вселенной. Целью нашей
экспедиции была туманность Феникс. Мы достигли ее и теперь
возвращаемся домой с грузом знаний. Как снять этот груз со
своих плеч? Но я тщетно взываю к тебе через века и световые
годы, разделяющие нас.
На книге, которую ты держишь, четко выделяются слова:
АД МАЙОРЕМ ДЕИ ГЛОРИАМ
К вящей славе божией... Нет, я больше не могу верить
этому девизу. Верил бы ты, если бы видел то, что нашли мы?
Разумеется, мы знали, что представляет собой туманность
Феникс. Только в нашей галактике ежегодно взрывается больше
ста звезд. Несколько часов или дней они сияют тысячекратно
усиленным блеском, затем меркнут, погибая. Обычные новые
звезды, заурядная космическая катастрофа. С начала моей
работы в Лунной обсерватории я собрал спектрограммы и кривые
свечения десятков таких звезд.
Но трижды или четырежды в тысячелетие происходит нечто
такое, перед чем новая бледнеет, кажется пустячком.
Когда звезда превращается в сверхновую, она какое-то
время превосходит яркостью все солнца галактики, вместе
взятые. Китайские астрономы наблюдали это явление в 1054
году, не зная, что наблюдают. Пятью веками позже, в 1572
году, в созвездии Кассиопеи вспыхнула столь яркая
сверхновая, что ее было видно с Земли днем. За протекшую с
тех пор тысячу лет замечено еще три сверхновых.
Нам поручили побывать там, где произошла такая,
катастрофа, определить предшествовавшие ей явления и, если
можно, выяснить их причину. Корабль медленно пронизывал
концентрические оболочки газа, который был выброшен шесть
тысяч лет назад и все еще продолжал расширяться. Огромные
температуры, яркое фиолетовое свечение отличали эти
оболочки, но газ был слишком разрежен, чтобы причинить нам
какой-либо вред. Когда взорвалась звезда, поверхностные
слои отбросило с такой скоростью, что они улетели за пределы
ее гравитационного поля. Теперь они образовали "скорлупу",
в которой уместилась бы тысяча наших солнечных систем, а в
центре пылало крохотное поразительное образование - Белый
Карлик, размерами меньше Земли, но весящий в миллион раз
больше ее.
Светящийся газ окружал нас со всех сторон, потеснив
густой мрак межзвездного пространства. Мы очутились в
сердце космической бомбы, которая взорвалась тысячи лет
назад и раскаленные осколки которой все еще неслись во все
стороны. Огромный размах взрыва, а также то обстоятельство,
что осколки заполнили сферу поперечником в миллиарды миль,
не позволяли простым глазом уловить движение. Понадобились
бы десятилетия, чтобы без приборов заметить, как движутся
клубы и вихри взбаламученного газа, но мы хорошо
представляли себе этот яростный поток.
Выверив, уточнив свой курс, мы вот уже несколько часов
размеренно скользили по направлению к маленькой лютой
звезде. Когда-то она была солнцем вроде нашего, но затем в
какие-то часы расточила энергию, которой хватило бы на
миллионы лет свечения. И вот стала сморщенным скрягой,
который промотал богатство в юности, а теперь трясется над
крохами, пытаясь хоть что-то сберечь.
Никто из нас не рассчитывал всерьез, что мы найдем
планеты. Если они и существовали до взрыва, катаклизм
должен был обратить их в облака пара, затерявшиеся в
исполинской массе светила. Тем не менее, мы провели
обязательную при подходе к любому неизвестному солнцу
разведку и неожиданно обнаружили вращающийся на огромном
расстоянии вокруг звезды маленький мир. Так сказать, Плутон
этой погибшей солнечной системы, бегущий вдоль границ ночи.
Планета была слишком удалена от своего солнца, чтобы на ней
когда-либо могла развиваться жизнь, но эта удаленность
спасла ее от страшной участи, постигшей собратьев.
Неистовое пламя запекло скалы окалиной и выжгло сгусток
замерзших газов, который покрывал планету до бедствия. Мы
сели, и мы нашли Склеп.
Его создатели позаботились о том, чтобы его непременно
нашли. От монолита, отмечавшего вход, остался только
оплавленный пень, но уже первые телефотоснимки сказали нам,
что это след деятельности разума. Чуть погодя мы отметили
обширное поле радиоактивности, источник которой был скрыт в
скале. Даже если бы пилон над Склепом был начисто срезан,
все равно сохранился бы взывающий к звездам неколебимый,
вечный маяк. Наш корабль устремился к огромному "яблочку",
словно стрела к мишени.
Когда воздвигали пилон, он, наверное, был около мили
высотой; теперь он напоминал оплывшую свечу. У нас не было
подходящих орудий, и мы неделю пробивались сквозь
переплавленный камень. Мы астрономы, а не археологи, но
умеем импровизировать. Забыта была начальная цель
экспедиции; одинокий памятник, ценой такого труда
воздвигнутый на предельном расстоянии от обреченного солнца,
мог означать лишь одно. Цивилизация, которая знала, что
гибель ее близка, сделала последнюю заявку на бессмертие.
Понадобятся десятилетия, чтобы изучить все сокровища,
найденные нами в Склепе. Очевидно, Солнце послало первые
предупреждения за много лет до конечного взрыва, и все, что
они пожелали сохранить, все плоды своего гения они заранее
доставили на эту отдаленную планету, надеясь, что другое
племя найдет хранилище и они не канут бесследно в Лету.
Поступили бы мы так же на их месте - или были бы слишком
поглощены своей бедой, чтобы думать о будущем, которого уже
не увидеть и не разделить?
Если бы у них в запасе оказалось еще время! Они свободно
сообщались с планетами своей системы, но не научились
пересекать межзвездные пучины, а до ближайшей солнечной
системы было сто световых лет. Впрочем, овладей они высшими
скоростями, все равно лишь несколько миллионов могли
рассчитывать на спасение. Быть может, лучше, что вышло
именно так.
Даже если бы не это поразительное сходство с человеком, о
чем говорят их скульптуры, нельзя не восхищаться ими и не
сокрушаться, что их постигла такая участь. Они оставили
тысячи видеозаписей и аппараты для просмотра, а также
подробные разъяснения в картинках, позволяющие без труда
освоить их письменность. Мы изучили многие записи, и
впервые за шесть тысяч лет ожили картины чудесной,
богатейшей цивилизации, которая во многом явно превосходила
нашу. Быть может, они показали нам только самое лучшее - и
кто же их упрекнет. Так или иначе, мир их был прекрасен,
города великолепнее любого из наших. Мы видели их за
работой и игрой, через столетия слышали певучую речь. Одна
картина до сих пор стоит у меня перед глазами: на берегу,
на странном голубом песке играют, плещутся в волнах дети -
как играют дети у нас на Земле. Причудливые деревья, крона
- веером, окаймляют берег, а на мелководье, никого не
беспокоя, бродят очень крупные животные.
А на горизонте погружается в море солнце, еще теплое,
ласковое, животворное, солнце, которое вскоре вероломно
испепелит безмятежное счастье.
Не будь мы столь далеко от дома и столь чувствительны к
одиночеству, мы, возможно, не были бы так сильно потрясены.
Многие из нас видели в других-мирах развалины иных
цивилизаций, но никогда это зрелище не волновало до такой
степени. Эта трагедия была особенной. Одно дело, когда род
склоняется к закату и гибнет, как это бывало с народами и
культурами на Земле. Но подвергаться полному уничтожению в
пору великолепного расцвета, исчезнуть вовсе - где же тут
божья милость?
Мои коллеги задавали мне этот вопрос, я пытался ответить,
как мог. Быть может, отец Лойола, вы преуспели бы лучше
меня, но в "Экзерсициа Спиритуалиа" я не нашел ничего, что
могло бы мне помочь. Это не был греховный народ. Не знаю,
каким богам они поклонялись, признавали ли вообще богов, но
я смотрел на них через ушедшие столетия, и в лучах их
сжавшегося солнца перед моим взглядом вновь оживало то
прекрасное, на сохранение чего были обращены их последние
силы. Они многому могли бы научить нас - зачем же было их
уничтожать?
Я знаю, что ответят мои коллеги на Земле. Вселенная -
скажут они - не подчинена разумной цели и порядку, каждый
год в нашей Галактике взрываются сотни солнц, и где-то в
пучинах космоса в этот самый миг гибнет чья-то цивилизация.
Творил ли род добро или зло за время своего существования,
это не повлияет на его судьбу: божественного правосудия
нет, потому что нет бога.
А между тем ничто из виденного нами не доказывает этого.
Говорящий так руководствуется чувствами, не рассудком. Бог
не обязан оправдывать перед человеком свои деяния. Он
создал вселенную и может по своему усмотрению ее уничтожить.
Было бы дерзостью, даже богохульством с нашей стороны
говорить, как он должен и как не должен поступать.
Тяжко видеть, как целые миры и народы гибнут в пещи
огненной, но я и это мог бы понять. Однако есть предел, за
которым начинает колебаться даже самая глубокая вера, и,
глядя на лежащие передо мной расчеты, я чувствую, что достиг
этого предела.
Пока мы не исследовали туманность на месте, нельзя было
сказать, когда произошел взрыв. Теперь, обработав
