охали, и она послушалась, тем более, что ей хотелось поскорей выбрать
одеяние для Матушки.
- Мне бы поскромнее, - робко попросила м-сс Димбл. - Я старая,
незачем мне позориться.
Камилла носилась метеором мимо пурпурных, алых, золотых, жемчужных,
снежно-белых одежд, перебирая парчу и тафту, атлас и бархат. "Какая
красота! - восклицала она. - Но это не для вас... Ах, а это! Смотрите!..
Нет, опять не то. Ничего не найду..."
- Вот оно! - закричала Айви. - Идите сюда! Скорей! - Словно платье
могло убежать.
- Ну, конечно! - воскликнула Джейн.
- Да, - подтвердила Камилла.
- Наденьте его, Матушка, - попросила Айви.
Платье было медного цвета, очень закрытое, отороченное по вороту
мехом и схваченное медной пряжкой. К нему полагается большой стоячий
чепец. Когда Матушка Димбл все это надела, женщины застыли в изумлении,
особенно Джейн, хотя она одна могла это предугадать, ибо видела в своем
сне такой же самый цвет. Перед ней стояла почтенная профессорша, бездетная
седая дама с двойным подбородком, но это была царица, жрица, сивилла, мать
матерей. Камилла подала ей странно изогнутый посох. Джейн взяла ее руку и
поцеловала.
- А мужчины что оденут? - спросила Айви.
- Им будет нелегко в таких нарядах, - улыбнулась Джейн. - Тем более,
что сегодня им придется бегать на кухню. Может, этот день вообще
последний, но все равно обедать надо.
- С вином они управятся, - вслух размышляла Айви. - А вот с пудингом
- навряд ли... А, вообще-то, пойду взгляну.
- Лучше не надо, - сказала Джейн. - Сами знаете, какой он, когда ему
мешают.
- Очень я его боюсь! - бросила Айви и, кажется, высунула язык, что
чрезвычайно шло к ее костюму.
- Обед они не испортят, - сказала Матушка. - И Макфи, и мой муж умеют
стряпать... разве что заговорятся. Пойдемте-ка отдохнем. Как тепло!..
- Красота! - восхитилась Айви.
Вдруг комната задрожала.
- Что это? - воскликнула Джейн.
- Прямо как бомба, - испуганно сказала Айви.
- Смотрите! - поманила их Камилла, сразу кинувшаяся к окну, из
которого была видна долина реки. - Нет, это не огонь. И не прожектор.
Господи! Опять тряхнуло. Смотрите, за церковью светло, как днем! Что ж это
я, четыре часа, день и есть. Только там светлее, чем днем. А жара какая!
- Началось, - констатировала Матушка Димбл.
Тем же утром, примерно тогда, когда Марка подобрал грузовик, порядком
утомленный Фиверстоун вылез из машины. Бег ее кончился, когда она
свалилась в болото, и Фиверстоун, который всегда был оптимистом, решил,
что это еще ничего - все ж, не его машина. Выбравшись на твердую почву, он
увидел, что он не один. Высокий человек в долгополой одежде быстро уходил
куда-то. "Эй!" - крикнул Фиверстоун. Тот обернулся, посмотрел на него и
пошел дальше. Человек Фиверстоуну не понравился, да он и не угнался бы за
таким быстрым ходоком. Дойдя до каких-то ворот, человек вдруг заржал. И
тут же, сразу (Фиверстоун не успел заметить, как это случилось) он уже
скакал на коне по ясному, белому полю, к далекому горизонту.
Фиверстоун не знал этих мест, но знал, что надо найти дорогу. Искал
он ее дольше, чем думал. Заметно потеплело, всюду были лужи. У первого же
холма стояла такая грязь, что он решил с дороги свернуть и пройти полем.
Решил он неверно. Два часа кряду он искал дырки в изгородях и пытался
выйти на тропинку, которой почему-то не было. Фиверстоун всегда ненавидел
и сельскую местность, и погоду; не любил он и гулять.
Часов в двенадцать он нашел проселок, который вывел его на шоссе.
Здесь, к счастью, было большое движение, но и машины, и пешеходы
направлялись в одну сторону. Первые три машины не отреагировали на него,
четвертая остановилась. "Быстро!" - сказал шофер. "Вы в Эджстоу?" -
спросил Фиверстоун. "Ну уж нет, - ответил шофер. - Эджстоу там", - и он
показал назад, явно удивляясь и сильно волнуясь.
Пришлось идти пешком. Фиверстоун знал, что из Эджстоу многие уезжают
(собственно, он и собирался как следует очистить город), но не думал, что
дело зашло так далеко. Час за часом, навстречу ему по талому снегу
двигались люди. Конечно, у нас нет свидетельств о том, что происходило в
самом городе, зато существует великое множество рассказов тех, кто покинул
его в последний момент. Об этом месяцами писали в газетах и говорили в
гостях, пока слова "Я выбрался из Эджстоу" не стали присказкой и шуткой.
Но факт остается фактом: очень много жителей покинули город вовремя. Один
получил телеграмму, что болен отец; другой вдруг решил осмотреть
окрестности; у третьего лопнули трубы и затопило квартиру; наконец, многие
ссылались на приметы и знамения: кому-то осел сказал: "Уезжай!", кому-то
кошка. А сотни жителей ушли потому, что у них забрали дом.
Часа в четыре Фиверстоун упал ничком на землю. Тогда тряхнуло в
первый раз. Потом было еще несколько толчков, и внизу что-то шумело.
Температура быстро поднималась. Снег исчез, вода была по колено, от нее
валил пар. Добравшись до последнего спуска, Фиверстоун города не увидел:
внизу стоял туман, в нем сверкали какие-то вспышки. Снова тряхнуло.
Фиверстоун решил вниз не идти, а свернуть к станции и уехать в Лондон.
Перед ним замаячили горячая ванна и комната в клубе, где он расскажет обо
всем у камина. Да, это вам не шутка пережить и Беллбэри, и Брэктон. Он
многое в жизни повидал и верил в свою удачу.
Однако свернуть ему не удалось. Он почему-то спускался вниз, сама
земля несла его. Остановился он ярдах в тридцати и попытался шагнуть
вверх. На этот раз он упал, перевернулся через голову, и лавина земли,
воды, травы и камней потащила его за собой. Он встал еще раз. Внизу горело
фиолетовое пламя. Холм превратился в водопад мокрой земли. Сам он был
много ближе к подножью, чем думал. Ему забило грязью нос и рот. Лавина
неслась почти отвесно. Наконец, земля поднялась и всем своим весом
обрушилась на него...
- Сэр, - спросила Камилла, - что такое Логрис?
Обед уже кончился и все сидели у огня, Рэнсом - справа, Грэйс, в
черном с серебром платье, - напротив него. Поленья никто не шевелил, было
и так слишком жарко. Парадные одежды светились и сверкали в полумраке.
- Расскажите вы, Димбл, - промолвил Рэнсом. - Теперь я буду мало
говорить.
- Вы устали, сэр? - спросила Грэйс. - Вам хуже?
- Нет, Грэйс, - отвечал он. - Я скоро уйду, и все для меня как сон.
Все радует меня, даже боль в ноге, и я хочу испить ее до капли. Мне
кажется, я чему-то мешаю, когда говорю.
- А вам нельзя остаться, сэр? - спросила Айви.
- Что мне тут делать, Айви? - вопросом на вопрос ответил он. - Смерть
меня не ждет. Рана моя исцелится лишь там, где ее нанесли.
- До сих пор, - заметил Макфи, - смерть, если не ошибаюсь, ждала
всех. Я, во всяком случае, исключений не видел.
- Как же вам их видеть? - улыбнулась Грэйс. - Разве вы друг короля
Артура или Барбароссы? Разве вы знали Еноха или пророка Илию?
- Вы думаете, - сказала Джейн, - что м-р Рэнсом... что Пендрагон
уйдет туда, где они?
- Он будет с королем Артуром, - кивнул Димбл. - О других мне ничего
не известно. Да, некоторые люди не умирали. Мы не знаем, почему. Мы не
знаем толком, как это было. В мире есть много мест... я хочу сказать, в
этом мире есть много мест, в которых организм живет вечно. Зато мы знаем,
где король Артур.
- И где же он? - спросила Камилла.
- На третьем небе, на Переландре, на острове Авалон, который потомки
Тора и Тинидриль найдут через сотню столетий.
- Один он? - Димбл посмотрел на Рэнсома, и тот покачал головой.
- Значит, с ним будет и наш Пендрагон? - спросила Камилла.
Димбл помолчал, потом заговорил снова:
- Началось это, когда мы открыли, что почти все легенды об Артуре
исторически достоверны. Однажды, в IV веке существовало явно то, что
всегда существует тайно. Мы называем это Логрским королевством; можно
назвать иначе. Итак, когда мы это открыли, мы - не сразу, постепенно -
увидели по-новому историю Англии, и поняли, что она - двойная.
- В каком смысле? - удивилась Камилла.
- Понимаете, есть Британия, а в ней, внутри - Логрис. Рядом с Артуром
- Мордред; рядом с Мильтоном - Кромвель; народ поэтов - и народ торговцев;
страна сэра Филиппа Сиднея - Сесила Родса. Это не лицемерие, это - борьба
Британии и Логриса.
Он отхлебнул вина и продолжал:
- Много позже, вернувшись с Переландры, Рэнсом случайно оказался в
доме очень старого, умирающего человека. Это было в Камберлэнде. Имя его
вам ничего не скажет, но он был Пендрагон, преемник короля Артура. Тогда
мы узнали правду. Логрис не исчез, он всегда живет в сердце Англии, и
Пендрагоны сменяют друг друга. Старик был семьдесят восьмым Пендрагоном,
считая от Артура. Он благословил Рэнсома. Завтра мы узнаем, кто будет
восьмидесятым. Одни Пендрагоны остались в истории, но по иным причинам, о
других не слышал никто. Но всегда, в каждом веке, они и очень немного их
подданных были рукою, которая двигала перчатку. Лишь из-за них не впала
страна в сон, подобный сну пьяного, и не рухнула в пропасть, куда ее
толкает Британия.
- Ваш вариант английской истории, - заметил Макфи, - не подтвержден
документально.
- Документов немало, - ответил Димбл и улыбнулся, - но вы не знаете
языка, на котором они написаны. Когда история этих месяцев будет изложена
на нашем языке, там не будет ни слова ни о нас с вами, ни о Мерлине с
Пендрагоном, ни о планетах. Однако именно теперь произошел самый опасный
мятеж Британии против Логриса.
- И правильно, что не напишут о нас, - сказал Макфи. - Что мы здесь
делали? Кормили свиней и разводили неплохие овощи.
- Вы делали то, что от вас требовалось, - сказал Рэнсом. - Вы
повиновались и ждали. Так было, и так будет. Я где-то читал, что алтарь
воздвигают в одном месте, чтобы огонь с небес сошел в другом. А черту
подводить рано. Британия проиграла битву, но не погибла.
- Значит, - сделала вывод Матушка Димбл, - Англия так и качается
между Британией и Логрисом?
- Разве ты до сих пор этого не замечала? - удивился ее муж. - В этом
самая суть нашей страны. Того, что нам заповедано, мы сделать не можем; но
не можем и забыть. Посуди сама: как неуклюже все лучшее в нас, какая в нем
жалобная, смешная незавершенность! Прав был Сэм Уэллер, когда назвал
Пиквика ангелом в гетрах. Хороший англичанин и выше, и нелепей, чем надо.
А все у нас в стране или лучше или хуже, чем...
- Димбл! - остановил его Рэнсом. Димбл остановился и посмотрел на
него. Джейн даже показалось, что он покраснел.
- Вы правы, сэр, - сказал он и снова улыбнулся. - Забыл! Да, не мы
одни такие. Каждый народ - двойной. Англия - не избранница, избранных
народов нет, это чепуха. Мы говорим о Логрисе, потому что он у нас, и мы о
нем знаем.
- Можно попросту сказать, - возразил Макфи, - что везде есть и добро,
и зло.
- Нет, - не согласился Димбл, - нельзя. Понимаете, Макфи, если думать
о добре вообще, придешь к абстракции, к какому-то эталону для всех стран.
Конечно, общие правила есть, и надо соблюдать их. Но это - лишь грамматика
добра, а не живой язык. Нет на свете двух одинаковых травинок, тем более -
двух одинаковых святых, двух ангелов, двух народов. Весь труд исцеления
Земли зависит от того, раздуем ли мы искру, воплотим ли призрак, едва
мерцающий в каждом народе. Искры эти, призраки эти - разные. Когда Логрис
поистине победит Британию, когда дивная ясность разума воцарится во
Франции - что ж, тогда придет весна. Пока же наш удел - Логрис. Мы сразили
