здесь - депутаты толстяков. Скольких толстяк объест, за стольких и
проголосует. И среди тарабарских депутатов много одураченных. Вот кривда и
стала правдой. Неравные силы! Надо, чтобы за языки голосовали не числом, а
по республикам - от каждой республики один голос. А еще лучше - чтобы свои
дела каждый народ решал сам и ни у кого не спрашивал разрешения, на каком
языке разговаривать в собственной отчизне. Тогда и развеется заговор
толстяков.
Мертвая тишина стояла в зале.
Вслед за Джюгасом слово взяла беловолоска и голубоглазка в эстонском
костюме.
- Я Маазикас - депутат от сказочной страны Калева, - растягивая
слова, напевно сказала она. - Извините, что плохо говорю по-тарабарски.
Выступление деревянного солдата заслуживает нашего осуждения. Скажу о трех
вещах. Не дело воина воевать с языками. Дело честного воина - защищать. Но
еще больший позор идти в атаку на языки и прикрываться детьми. Как это
делают деревянные солдаты. Это не военная хитрость. Это подлость. Второе.
В Мире Сказок тоже есть парламент. Там все говорят на родных языках. Их
больше ста пятидесяти. И все хорошо! Там не говорят о братстве. Почему?
Потому что оно есть не на словах, а на деле. А в нашем Верховном Совете
тарабарят лишь по-тарабарски. Мы знаем, почему: ради братства народов.
Среди которых товарищ Бармалей старшим назначил тарабарский. Потому что он
самый-самый большой. А остальные языки какие - не братские? А какие?
Может, вражеские? Почему всюду преимущество тарабарскому языку? Даже за
пределами Тарабарии? Потому что так было еще при царе Горохе? Но мы
сбросили царя Гороха. Его больше нет. А неравенство остается. Народ Калева
считает: где нет равенства - там нет братства.
Депутаты от толстяков стали визжать. А депутат от деревянных солдат
так заскрипел зубами, что мурашки по коже побежали.
- Вы исказили мои слова! - командирским голосом заорал он с места. -
Вы оклеветали деревянных солдат! Да, товарищ Бармалей - великий злодей. Но
он ввел в вашу страну деревянных солдат, чтобы защитить вас от другого
злодея!
- Это третий вопрос моего выступления, - улыбнулась беловолоска и
голубоглазка. - По-вашему, это счастье, что один злодей отнял меня у
другого? Но я не вижу между ними разницы. И тот, и другой - два сапога
пара. Моему народу нужна свобода. Деревянные солдаты пришли. И остались. И
забыли уйти. А теперь хотят затоптать мой язык. Разве так ведут себя
братья? Нет. Народам нужны другие армии. Которые говорят с ними на родном
языке. Которые держатся корнями за родную землю. И не растут на чужой. У
каждого народа есть свои зоркоглазые, быстроногие и ловкорукие. Есть свои
богатыри. Оживут наши языки - оживут и они. И деревянные солдаты станут не
нужны. Это знают и деревянные солдаты. Вот почему они против закона о
национальных языках. Против равенства. Против честности. Вот почему они
служат толстякам и министерским крысам, которые питаются объедками из
Шлараффии!
И тут все захотели выступать. Председатель Ивашка даже растерялся. Он
не знал, кому дать слово первому. И объявил двадцатиминутный перерыв. А
когда все немного успокоились, предложил дать слово хитрому цыгану. Мол,
он человек кочевой, безродный, на одном месте не сидит, ни за какую землю
не цепляется и всех рассудит. На том и порешили. А цыган молчал. И никому
не говорил, о чем хочет сказать. А когда получил слово, то все поняли: зря
его хитрым называли! Мудрый он.
- Не может перелетная птица о домашней судить, - сказал старый вайда
- цыганский вожак. - Да сколько бы орел ни летал, все равно где-то сядет.
Так и мы, цыгане, летим на своих кибитках, словно за нами черт гонится, а
потом станем и стоим на земле. Силы набираемся. А заодно и законы, и
обычаи, которые у каждой земли свои, наблюдаем. И думаем... Нам ли, чоро
романам, или по-вашему, бедным цыганам, об оседлых народах толковать? Нам
ли судить? Всем сообща. А значит, и нам вместе со всеми. И если кто ждет,
что я что-нибудь плохое о богатстве языков скажу, тарабарский всем
остальным предпочту удобства ради, - здорово они ошибутся. Не стану я
этого делать. Потому что это не так. Выгода с правдой не всегда по одной
дорожке ходят и за ручки держатся.
Зайдет речь о народе - и каждый родную землю помянет. Отними, мол,
землю - и народа не станет. А я скажу, что язык родной - еще важнее.
Возьмите нас, цыган. Земли у нас нет. А народ цыганский есть. Была ли
когда-нибудь страна такая - Цыгания? Спросите об этом у гаджо - по-нашему,
не цыган. И они скажут, что нет Цыгании ни на земле, ни на небе, ни на дне
морском. И ошибутся. Цыгания - есть. Где? В наших сказках. И будет в
цыганском сердце до тех пор, покуда сказки рассказывают на цыганском
языке. Шар земной велик. Лишь для Цыгании места в нем не нашлось. А вот в
Мире Сказок - есть прекрасная Цыгания. И ничто ее не затмит. В слове
цыганском она вечна. Одряхлеют горячие скакуны. Станут клячами. Померкнет
у костра девичья краса сказочной Мирикло - нашей жемчужины, а в сказках
все останется! Значит, язык для народа - важнее всего. И пока он есть -
есть и Цыгания, и ее перелетные дети, с крылатой душой свободных птиц.
Забота о языке у нас общая. Хорошо, что есть тарабарский. Но нет в
нем места для Цыгании. Нет и души цыганской. Как и в любом другом. И
цыганского языка тарабарский не заменит. Тревожит меня, что цыганских
сказок становится меньше. А все оттого - что слушать их некому. Мои
собственные сыновья одели костюмы гаджо и готовы поклясться, что они не
цыгане! От них и слова по-цыгански не услышишь. Но сколько ворона ни
украшай себя павлиньими перьями, павлином не станет. Даже если каркать ра-
зучится и по-павлиниьи закричит. Вот мой внук пришел из школы и говорит:
цыганом меня называют. А я ему: ты и есть цыган. Гордись этим! А он:
"Дедушка, да ведь я по-цыгански еле-еле... Какой же я цыган?!" Дожил я до
такой беды! Но нет-нет и прибежит ко мне роман чаво - цыганский мальчик.
Сядет, как птичка-чириклори, а я ему, словно зернышек, волшебных сказок
насыплю. В них что ни слово - то цыганское. На счастье! Ведь оно в родном
языке, в родной душе. А все остальное - уже от цыганской удачи...
Был в нашем роду гвоздарей-кузнецов музыкант - Напо. Играл и пел так,
что все ему вторило. Камни плясали, деревья подпевали. Скрипка у него
живая была! Приложил смычок к струнам - и засмеялась, и заговорила, и
зарыдала... Раз расшибли Напо голову Бармалеевы прислужники, память
отбили. За то, что песен о Бармалее не пел. "Не знаешь новых песен, -
сказали они, - то и старые забудешь, которые знаешь!" И ну бить. И все по
голове. Конокрадов и то не так бьют. Их просто убивают... Долго мы
отхаживали Напо. А очнулся - ни одной песни не помнит! Прикладывает смычок
к струнам, не оживает скрипка. Молчит, словно мертвая. Все старые песни
Напо забыл, а новых никак не сложит.
Обеспамятел Напо. Отбился от табора. Все ему стали чужие. Что в себе
носит - никто не знает. Выпал из цыган, как бусинка из бус. Приложил
однажды смычок к скрипке, захотел запеть... Страшно и рассказывать, что из
этого вышло. Завыла скрипка. Тонкие пальцы Напо покрылись шерстью и
превратились в лапы. А сам он - в волка. Так из обеспамятевшего цыгана
вышел оборотень. Но у наших цыганских сказок тоже иногда случается добрый
конец. Попал волк Напо в волчью яму. Забили бы его утром крестьяне,
сломали бы ему хребет, вилами прокололи. Да в ту же ночь свалился к нему в
яму другой ром - подгулявший музыкант. Глядь - а перед ним глаза горят.
Схватил он скрипку. Заиграл, запел. Совсем волка околдовал. Играл, не
переставая, чтобы зверь его не тронул. Одна струна лопнула - он наяривает.
Другая, третья... На единственной струне играл. Голос сорвал, а петь - не
бросил... Ухитрись ты так, если сможешь! А дальше сказки рассказывал. И
так до утра. Крестьяне встают раньше солнца. Вышел один во двор, слышит -
что-то странное в яме творится. Глядь - человек сидит, на одной струне
играет, по-цыгански что-то бормочет... А напротив - волк. Кинулся
крестьянин соседей звать. А как прибежали с собаками да кольем, с вилами
да веревками - в яме сидели, кто бы вы думали? Да. В яме обнялись два
романа. Вот какое чудо родное слово делает! Вспомнил Напо себя. Вспомнил
песни и слова цыганские. Снова поет их. А тот ром, что волка в человека
обернул, пошел в гвоздари. После пережитого ужаса на скрипку и глядеть
боялся... Хотя кому, как не ему, и дальше чудеса творить! И вот о чем я
думаю как вайда: не будь родных языков, все народы в волков превратились
бы. Душу бы утратили. Только с виду на людей походили бы. И что в родном
слове за сила такая? Может, профессор Пишичитай объяснит? Он ученый гаджо
- толстые книги пишет и читает. А я темный. Все мы - что бусинки. Мелкие,
словно бисер. Пропадем - никто и не заметит. А вместе - какие прекрасные
бусы получаются, коль собраны все бусинки-люди в один народ, коль нанизаны
все на волшебную нить завещанных нам языков... За эти волшебные нити я и
буду голосовать. И не потому, что против тарабарского языка. А потому, что
я за все, какие есть на свете, языки. Хоть мне, кочевому цыгану, вроде и
проще, если вся Страна Дураков будет на одном разговаривать, а мы, романы,
- еще и по-цыгански: чтобы свои секреты беречь. Мы, романы, мастера гадать
о том, что было, что будет, чего не ждешь да чем сердце успокоишь. Вот и
мне захотелось на судьбу погадать. Было у нас больше худое - силой в одну
упряжку народы загнали. Знаю, так не будет. Потому что так не должно быть.
А вот от будущего ожидать можно всякого. Но лучше не терять надежды. В
жизни горя и радости всегда пополам. И уж если мы все горькое до дна
выпили, то впереди одни радости остались. А сердце успокоит только правда
- правда о том, как вместо мнимого братства настоящее нашли, как все
народы стали свободны и сами решили, как им жить да с кем брататься, да на
каком языке говорить. И цыгане от этого не в проигрыше будут. Я стреляный
воробей. Меня на мякине не проведешь. Я говорил, что не может перелетная
птица о домашней судить. И сам же себе возражу. Может! Потому что цыган -
не совсем перелетная птица. Он, как воробей: на одном птичнике клюнет, на
другом напьется. Потому и знает, что у каждого птичника - свои нравы и
порядки. Самые для них лучшие. Развали порядок - и птичнику конец. А
воробью тогда хоть пропадай. Я, старый вайда, так скажу: народы, как
птичники. Будет им хорошо при своих порядках - и цыган не пропадет... Я
голосую за то, чтобы каждый народ сам решил вопрос о языке. Чтобы не
пришлые за них решали, не те, кто на их землю в поисках легкой жизни
понаехал ( известное дело - им языки народов-хозяев в обузу), а сами
коренные народы. И все будет справедливо, как у птиц: где поет один
соловей, там второй гнезда вить не станет. Только это и есть правда.
Только это и есть порядок, ответственность и уважительность в отношениях
народов... А если старый цыган ошибся, поправьте его. Он давно не говорил
того, что думает. И отвык своим умом жить. За него то товарищ Бармалей, то
товарищ Бабай думали и говорили.
За цыганским вайдой выступил Петрушка. Чего только не вытерпел, а все
ему будто нипочем. Такой же друг ситцевый, лапотный да портяночный, что и
всегда. Такой же растрепанный и носатый.
- Если мы затеяли этот разговор, то мы и впрямь не такие дураки, как
с виду, - весело заметил Петрушка, окинув и детей в зале, и депутатов
пристальным взглядом. - Выходит, во времена товарища Бармалея да Бабая мы
только работали под дураков. Только прикидывались, когда ваньку валяли. А
