лев. - Ведь наступило время схватки!
Из дальнейших распросов король камеры узнал об индейце хопи. Буратино
очень понравилось его выступление. Но его соседа интересовало совсем
другое: с помощью языка хопи тот собирался вступить в общение с
Центральным Компьютером и завербовать его на сторону восставших против
несправедливых порядков народов.
- На своем огороде каждый равен воеводе! - поучительно сказал генерал
и снова странно поглядел на Буратино. - А теперь не мешай - король думать
будет!
Соседи по камере повалились на гнилую солому. Каждый из них
погрузился в собственные мысли. Скучно, видимо, было и охраннику наверху,
и он, чтобы развеяться, тихонько включил радиоточку, хоть это инструкцией
и не допускалось. Передавали классику - арию собаки Баскервилей из оперы
"Замок Баскервиль". Ее всегда транслировали, когда кто-либо из
государственных злодеев переселялся в Мир Призраков. От этого собачьего
вытья на душе у Буратино еще пуще заскреблись кошки. Ему вспомнилась
родная каморка под лестницей, он представил себе папу Карло, и на глаза
ему навернулись слезы - капельки пихтового масла. Что-то старик сейчас
делает? Возможно, и у него сейчас глаза на мокром месте, хоть и совсем по
другому поводу. Как раз подошло время варить луковую похлебку. Так что
горе у старика было луковое, и рыдал он, раздевая луковицу, от счастья. А,
может, он уже съел свою половину, накрыв кастрюльку с порцией сыночка
крышкой и укутав курткой, чтобы не остывало? А сам предался чтению? У папы
Карло были две книги, и обе - любимые. "Вообразим, что мы едим", -
говаривал он в голодные деньки и доставал тоненькую книжицу "Суп из
хлебной корочки". А в праздники, когда положено было пировать, он всегда
брал другую, потолще и предавался самому разнузданному чревоугодию -
называлась она "Триста блюд из картофельных очистков". Чтение
гастрономических книг всегда его успокаивало. А мысленное обжорство -
насыщало. Все, решительно все можно было изготовить из очистков простого
клубня! Более того, в них, если верить автору, содержалось все, чтобы
пожиратель очистков чувствовал себя не только сытым и здоровым, но и самым
счастливым в мире! Однако сколько папа Карло ни пичкал очистками Буратино,
сколько ни давился ими сам, счастливее ни шарманщик, ни его чадо себя не
чувствовали. Буратино помнил, как на сердце у отца от этого становилось
неспокойно, как в голову лезли черные мысли... "Постой, - отложил как-то в
сторону книгу старый шарманщик. - Если столь полезны очистки, то сколько
всего этого должно быть в клубне?!" Но о клубнях книга умалчивала. Да и
существовали ли они? "Если существуют очистки, - размышлял он вслух, -
следовательно, есть и клубни. Иначе, если бы не речка - не было б моста,
если б не овечка - не было б хвоста... Но куда же в таком случае деваются
клубни? Кто же поедает их, если я питаюсь очистками?!" Папа Карло
припоминал, что при царе Горохе вроде бы ел клубни. Но на память он не
полагался. Логика была надежнее. Ведь в память могут закрасться любые
фантазии: голодной куме - хлеб на уме. И тогда папа Карло решил размышлять
как бы по сходству. Взять хотя бы древесину. Из нее изготовляют много
полезных вещей. К примеру, мебель. Из древесных опилок. Но если есть
опилки, есть и древесина, которую где-то и для чего-то пилят. Но возникает
вопрос: где и для чего? И для кого, если дуракам оставляют только опилки?!
Не сойти с ума старому приятелю помог столяр и плотник Джузеппе по
прозванью Сизый Нос. Он работал на оборонных заводах, именуемых в народе
"почтовыми ящиками" для секретности, и кое-что знал. "Строевой лес,
конечно же, идет в строй - на укрепление армии, на оборонные нужды! -
как-то за бутылочкой рассказал он. - А отходы от производства деревянных
солдат идут на нужды населения." "Это все хорошо, - кивал шарманщик. - Но
кто все-таки ест мои клубни?!"
"Бедный папочка!" - с нежностью подумал Буратино. Он представил его
себе усталого, с ног до головы покрытого синими номерками, которые на нем
ставили в разных очередях за разными вещами. Как-то в бане он увидел, что
эти номерки покрывают папу даже в тех местах, которые обычно не показывают
- что поделаешь, такова жизнь рядового дурака! А, может, папа волнуется,
сердится, обещает снять с него стружку?! А когда Буратино найдется, так
обрадуется, что забудет это сделать? А, может, сидит у профессора кислых
щей и гадает на него на кофейной гуще?
Ария прекратилась, и по заявкам радиослушателей зазвучало соло
Барабашки из симфонии "Полтергейст". Она всегда была близка Буратино по
духу - ведь полтергейст, который поселился в мастерской Джузеппе, вот уже
многие годы жил и в нем. Буратино сам удивился тому, сколько нежности он
испытывает при одном воспоминании о столяре! Ведь если старый шарманщик
для него отец родной, то Джузеппе, выходит, мать! Ведь это он дал ему
путевку в жизнь и, как любая мать, подыскал ему папашу получше! Как жаль,
что и он нынче дурью мается! С тех пор, как в Стране Дураков все начали
делать не из древесины, а из опилок, Джузеппе сидел без работы и дни
напролет играл смычком на пиле. Этим он травил душу не только себе, но и
всей округе. Все соседи умывались слезами. Пила старого плотника ныла
жалобнее, чем собака, у которой умер хозяин, а ее закрыли дома злые люди,
чтобы не брать на кладбище, дабы она не подпевала оркестру. Поговаривали,
что он со своей пилой и вовсе подастся в бродячие музыканты - иначе
говоря, по миру пойдет с протянутой рукой. За это мастер возненавидел
Перестройку и расчитывал, что она будет идти чем дальше, тем хуже, а когда
для усмирения дурацких бунтов потребуются войска, этот зазнавшийся
плотник, этот выскочка Урфин Джюс вспомнит старину Джузеппе, положит конец
конверсии и подбросит ему матерьяльцу на изготовление дюжины-другой
деревянных солдат. Уж тогда Джузеппе постарается! Уж тогда он покажет
себя! И дело не только в сказочных барышах, которые приносят военные
заказы. Дело было в самом Джузеппе: он изрядно истосковался по работе, по
возможности приложить к чему-то свои умелые руки, по запаху кудрявой
стружки. Он готов был работать и даром, лишь бы подержать в руках кусок
настоящей доски или вспомнить, как выглядит настоящее бревно... Вот жизнь!
Сидеть бы старине Джузеппе в выпивошном доме на старости лет за стаканом
доброго вина. Так и того в стране нет. Вырубили виноградную лозу, чтобы
дураки вели трезвый образ жизни. Женщины торжествовали: старые дураки
меньше тратиться будут. А вышло наоборот: пили по-прежнему, а тратили -
больше. И страна на глазах обнищала вконец. Так дуры, воюя с мужьями, сами
опростоволосились, а пьяные деньги поплыли рекой в министерство финансов
товарища Бессмертного. В его бездонные сундуки. "Выйду на волю, - поклялся
Буратино, - пойду в закрома родины и как депутат куплю старику бутылочку.
Ему, старому и убогому, никто, кроме меня, не поднесет."
Молчать дальше Буратино было невмоготу. И он обратился к королю
камеры с вопросом:
- О чем вы думаете, если не секрет?
- Обо всем сразу, - расплывчато ответил разжалованный генерал. И,
минутку помедлив, добавил: - В частности, и о том, как с помощью этого
индейца хопи завербовать Центральный Компьютер.
Черствость крысиного льва потрясла даже деревянного мальчика. Сам он
был уверен, что в тюрьме можно думать только о родных и близких да горько
оплакивать утраченную свободу. Буратино припомнил, что хопи утверждал,
будто на языке своего племени может договориться с любым компьютером.
- А что это за компьютерные языки? - забыв о шарманщике и столяре,
заинтересовался он.
- Их много, - думая о своем, нехотя ответил генерал. - Но все они
между собой сходны. Видишь ли, в основу машинной речи положено двоичное
исчисление. Но тебе этого не понять так сразу. Это математичесский язык.
Как ни странно, но им пользвались китайские мудрецы задолго до изобретения
компьютеров. Триста лет назад один немец по фамилии Лейбниц - ты его не
знаешь, потому что он не сказочный герой - изучал китайскую "Книгу
перемен". Очень хороший математик, он уловил то, чего не улавливал до него
ни один чужеземец. Лейбниц выяснил, что китайские мудрецы, описывая
последовательность свойств жизни, пользуются необычным исчислением. Это
была математика, европейцам совершенно неведомая. Первым постиг и описал
ее Лейбниц. А впоследствии выяснилось, что это самое двоичное исчисление -
наиболее удобная модель для машинного языка. Из нее, как домик из кубиков,
можно сложить любой язык для общения с компьютером.
- А откуда же тогда взялся язык хопи? Неужели его тоже сочинили
китайские мудрецы? - потрясенный ученостью соседа, почтительно спросил
Буратино.
- Глупости, - снисходительно ответила белая крыса, испытующе
оглядывая народного депутата. - Все гораздо проще. Язык всегда отвечает
характеру народа. Хопи - очень серьезное племя. Я бы сказал, даже
чересчур. И это отразилось на их речи. На нашем языке можно наговорить
такого, что на здоровую голову не налезет. Перемешать желаемое с
действительным, быль с небылью. Оттого нас компьютеры и отказываются
понимать. А вот с хопи общаются и даже с удовольствием. Хопи, даже когда
сказку детям рассказывает, все время напоминает, что этого не было и быть
не может. В нем каждая мысль выражается как бы одним длинным-предлинным
словом, которое передает действие. И хопи каждый раз особо подчеркивает,
какое именно это действие - возможное, невозможное, предполагаемое или
желаемое. Вот почему когда с компьютером говорит хопи, недоразумений не
бывает...
- Значит, то, что складно на словах, прежде, чем браться за дело,
можно проверить с помощью математики?! - сделал для себя открытие
Буратино. - И найти подвох? А я-то думал, что язык и математика ну никак
не связаны.
Буратино напрочь забыл, где находится, и просто таял от счастья - ему
представлялось, как он, поднабравшись в тюрьме учености, блеснет ею в
Верховном Совете. "Никто еще не догадался придать проблеме языка
математический уклон, - ликовал легкомысленно депутат. - Я буду первым!
Чтоб мне сгореть!"
Какое-то время товарищи по несчастью молча валялись на дне зиндана.
Буратино даже задремал, но ненадолго. Его забытье было грубо нарушено
хулиганской выходкой соседа. Безо всякого предупреждения белая крыса
приблизилась к депутату и выдернула из его легкой, как пробка, головы
опасно заточенный нос. Все произошло столь стремительно, что Буратино даже
ойкнуть не успел.
- Отдай, - захныкал он, - это не твое!
- Отлично! - не обращая ни малейшего внимания на нытье, сам себе
сказал бессердечный шпион. - Ну-ка...
И оторвал Буратино голову с такой легкостью, будто снял с ветки
спелое яблоко. Тело Буратино начало носиться по камере, словно
обезглавленная курица.
- За что? - только и сказала голова.
- Узнаешь! - равнодушно ответил сосед и кинулся ловить тело.
Поймав, он мигом разобрал его на составные, каждая из которых
продолжала жить своей отдельной жизнью, словно оторванные лапы паука
коси-коси-ножки.
- Интересно, - сказала задумчиво крыса. - А теперь сложи себя сам.
Пока рука нащупывала остальные части тела и вслепую соединяла их друг
с другом, крыса хранила молчание. Отдельно за всем наблюдала голова
депутата. Она не могла дать совета рукам, которые приставляли ее куда
угодно, только не на ее законное место. Глядя на это, можно было
