душу. И тогда... тогда... я в дерьме. - Он уставился на Дюссандера
ненавидящим взором. - Они начнут следить за мной. Или, еще хуже, потащат к
врачу. А что, запросто! Но я не собираюсь сидеть в дерьме! И фиг я им
пойду в эту долбаную летнюю школу!
- Если не в колонию, - сказал Дюссандер. Он сказал это вполголоса.
Тодд остановился как вкопанный. Лицо окаменело. И без того бледный,
он стал просто белый. Казалось, он потерял дар речи.
- Что?.. Что вы сказали?
- Мой мальчик, - Дюссандер, похоже, сумел вооружиться терпением, -
вот уже пять минут ты здесь рвешь и мечешь, а из-за чего? Из-за того, что
ТЫ попал в БЕДУ. Тебя могут вывести на чистую воду. ТЕБЕ грозят
неприятности. - Видя, с каким вниманием - наконец-то - его слушают,
Дюссандер, собираясь с мыслями, сделал несколько глотков. - Это крайне
опасный подход, мой мальчик. И для тебя, и для меня. Ты бы подумал, чем
это грозит МНЕ. Сколько переживаний из-за какого-то табеля. Целая
трагедия. Вот что такое твой табель. - Одним движением желтоватого пальца
он сбросил конверт на пол. - А для меня это вопрос жизни.
Тодд молчал. Уставился на Дюссандера своими побелевшими полубезумными
зрачками и молчал.
- Израильтян не смутит тот факт, что мне семьдесят шесть лет. У них,
как ты знаешь, смертная казнь пока не вышла из моды, особенно охотно о ней
вспоминают, когда речь заходит о бывшем нацисте в концлагере.
- Вы американский подданный, - возразил Тодд. - Америка вас не
выдаст. Я сам читал, что если...
- Читал! Ты бы лучше внимательно слушал. Я не являюсь американским
подданным. Мои документы оформляла "Коза Ностра". Я буду депортирован, и
где бы ни приземлился самолет, у трапа меня будут поджидать агенты
"Моссада".
- Вот и пусть они вас повесят, - пробормотал Тодд, сжимая кулаки. -
Кретин, зачем я только с вами связался!
- Справедливо, - усмехнулся Дюссандер. - Но ты связался, и от этого
никуда не уйти. Надо исходить из настоящего, мой мальчик, а не из всяких
там "если бы да кабы". Пойми, мы повязаны одной веревочкой. Если ты
вздумаешь, как говорится, заложить меня, можешь не сомневаться, я заложу
тебя. Патан - это семьсот тысяч погибших. В глазах мирового сообщества я
преступник, чудовище... мясник, по выражению ваших борзописцев. А ты,
дружок, мой пособник. Ты знал, кто я и по каким документам здесь живу, и
не донес на меня властям. Так что, если меня схватят, весь мир узнает о
тебе. Когда репортеры начнут тыкать мне в лицо микрофоны, я буду снова и
снова повторять твое имя: "Тодд Боуден... да, вы правильно записали...
Давно ли? Почти год. Он выпытывал у меня все подробности... лишь бы была
чернуха... Да, это его выражение: "Была бы чернуха"..."
Тодд, казалось, перестал дышать. Кожа сделалась прозрачной. Дюссандер
улыбнулся. Отхлебнул виски.
- Скорее всего тебя ждет тюрьма. Возможно, это будет называться иначе
- исправительное учреждение или центр по коррекции самосознания... в
общем, что-нибудь обтекаемое, вроде твоего "Прогресса в учебной
четверти"... - при этих словах рот у него скривился в усмешке, - но как бы
это место ни называлось, окна там будут в клеточку.
Тодд облизнул губы.
- Я скажу, что вы все врете. Что я только что узнал. Они поверят мне,
а не вам. Можете не сомневаться.
Его возражения встречала все та же ироническая усмешка.
- Кто-то, кажется, сказал, что отец из него все вытрясет.
Тодд заговорил, медленно подбирая слова, как бывает, когда мысли
формулируются на ходу.
- Может, не вытрясет. Может, я сразу и не расколюсь. Это же не окно
разбить.
Дюссандер внутренне содрогнулся. То-то и оно: с учетом того, что
поставлено на карту, мальчишка-то, пожалуй, сумеет переубедить отца. Да и
какой отец перед лицом такого кошмара не даст себя переубедить?
- Ну, допустим. А книги, которые ты читал несчастному слепому мистеру
Денкеру? Глаза у меня, конечно, уже не те, но в очках я пока разбираю
печатный текст. И легко докажу это.
- Я скажу, что вы меня обманули!
- Да? Зачем, если не секрет?
- Чтобы... чтобы подружиться. У вас никого нет...
Да, подумал Дюссандер, это весьма похоже на правду. Скажи он об этом
в самом начале, глядишь, тем бы дело и кончилось. Но сейчас он рассыпается
на глазах. Сейчас он расползается по швам, как ношенное-переношенное
пальто. Если кто-то выстрелит на улице из игрушечного пистолета, этот
смельчак заверещит, как девчонка.
- Ты забыл про табель, - сказал Дюссандер. - Кто поверит, что
"Робинзон Крузо" так сильно повлиял на твою успеваемость?
- Заткнитесь, слышите! Заткнитесь!
- Нет, мой мальчик, - сказал Дюссандер, - не заткнусь. - Он чиркнул
спичкой о дверцу газовой духовки. - Не заткнусь, пока ты не поймешь
простой вещи. Мы с тобой в одной связке - что вверх идти, что вниз. -
Сквозь рассеивающийся сигаретный дым перед Тоддом раскачивалось нечто
высохшее, морщинистое, жуткое, похожее на капюшон змеи. - Я потяну тебя за
собой. Я тебе это обещаю. Если хоть что-то выплывет наружу - выплывет все.
Все. Надеюсь, ты меня понял, мой мальчик?
Тодд молчал, поглядывая на него исподлобья.
- А теперь, - начал Дюссандер с видом человека, покончившего с
неприятными формальностями, - теперь вопрос: как нам поступить в этой
ситуации? Есть предложения?
- С табелем проблем не будет. - Тодд вынул из кармана куртки новый
флакон с жидкостью для выведения чернил. - А как быть с чертовой
писулькой, не знаю.
Дюссандер с одобрением посмотрел на флакон. Самому ему в свое время
пришлось подделать не один счет, когда в разнарядках по ликвидации
неполноценных рас замелькали цифры из области фантастики... чтобы не
сказать, суперфантастики. Ну а если ближе к нынешней ситуации, то была
история с описями почтовых вложений... длинные перечни военных трофеев.
Раз в неделю он проверял ценные посылки для отправки в Берлин - их тогда
увозили в специальных вагонах, напоминавших огромные сейфы на колесах.
Сбоку на посылке приклеивался конверт, в конверт вкладывалась опись.
Столько-то колец, ожерелий, колье, столько-то граммов золота. Дюссандер
тоже собирал посылочку - ничего по-настоящему драгоценного, но и не совсем
уж пустячки. Яшма. Турмалины. Опалы. Почти безукоризненный жемчуг. Алмазы.
Ну а если в чьей-то описи его внимание привлекала особенно любопытная
вещица, он подменял ее в посылке на свою и, сведя соответствующую надпись,
вписывал новую. В этом искусстве он достиг известного мастерства... после
войны, кстати, оно ему не раз пригодилось.
- Толково, - похвалил он Тодда. - Ну а записка эта...
Дюссандер привел в движение кресло-качалку, не забывая прикладываться
к виски. Тодд, не говоря ни слова, поднял с пола конверт, сел к столу и,
разложив табель, принялся за работу. Внешнее спокойствие Дюссандера
передалось ему, и от трудился молча, сосредоточенно - образцовый
американский подросток, всерьез делающий свое дело, будь то сеянье
пшеницы, введение мяча в игру во время бейсбольного матча или подделка
отметок в табеле.
Дюссандеру сзади хорошо видна была его шея, тронутая легким загаром.
Старик переводил взгляд с этой узкой полоски на верхний ящичек кухонного
стола, где лежали большие ножи. Один резкий удар - уж он-то бы не
промахнулся, - и перебит позвоночник. Попробуй после этого поговори.
Дюссандер горько улыбнулся. Исчезновение мальчишки повлечет за собой
вопросы. Слишком много вопросов. И на некоторые придется отвечать ему,
Дюссандеру. Даже если компрометирующее письмо - миф, он не может позволить
себе роскошь свидания с государством.
Жаль, конечно.
- Скажи, этот Фрэнч, - Дюссандер постучал ногтем по конверту, - он
сталкивался где-нибудь с твоими родителями?
- Кто? Калоша Эд? - презрительно переспросил Тодд. - Да кто его
позовет туда, где бывают мои родители!
- А в школе? Он их раньше не вызывал?
- Вот еще. Раньше я был среди первых. Это сейчас...
- Тогда что он о них может знать? - Дюссандер в задумчивости
рассматривал почти пустую кружку. - О тебе-то он знает предостаточно. Весь
твой послужной список к его услугам. Начиная от детских баталий. А вот
какой, интересно, он располагает информацией о твоих предках?
Тодд отложил ручку.
- Ну, он знает их имена - раз. Сколько им лет. Знает, что мы
методисты. Вообще, про это в анкете писать необязательно, но мои всегда
пишут. Мы и в церковь-то почти не ходим, но он так и так в курсе. И где
отец работает - тоже... в анкете есть графа. Каждый год анкету надо заново
заполнять. А больше там ничего и нет.
- Если бы твои родители плохо ладили, как думаешь, он бы знал об
этом?
- То есть как это плохо ладили?
Дюссандер выплеснул в кружку остаток виски.
- Ругань. Ссоры. Отец спит на диване. Мать попивает. - Он оживился. -
Назревает развод.
Тодд вскинулся:
- У нас ничего такого нет! Даже близко!
- Разумеется. Ну а если бы было? Если бы у вас в доме стояла пыль
столбом?
Тодд, насупясь, ждал продолжения.
- Ты бы наверняка переживал за родителей, - развивал свою мысль
Дюссандер. - Еще как переживал. Потерял бы аппетит, сон. Об учебе и
говорить не приходится. Так ведь? Нелады в семье отражаются, увы, на
детях.
В глазах Тодда забрезжило понимание... и что-то вроде молчаливой
благодарности. Дюссандер это оценил.
- Что может быть печальнее, чем когда рушится семья, - патетически
произнес он, снова наполняя кружку. Он был уже хорош. - Сколько таких
драм, сам знаешь, нам показали по телевизору. Язвят, огрызаются, лгут. А
сами страдают. Да, мой мальчик. Ты даже не представляешь, в каком аду
живут твои папа и мама. Им даже некогда поинтересоваться, что там за
неприятности у их единственного сына. Да и что они значат в сравнении с их
неприятностями? Вот улягутся страсти, заживут рубцы - тогда и займутся
сыном. Ну а пока с этим Фрэнчем пускай объяснится дедушка.
В продолжении монолога огонек в глазах Тодда разгорался все ярче.
- А что, - бормотал он, - может сработать, да, может, может срабо...
- и вдруг оборвал себя на полуслове, и глаза вновь потухли. - Не
сработает. Мы же ни капельки не похожи. Калошу не проведешь.
- Himmel! Gott im Himmell[5] - Дюссандер рывком вылез из кресла и
прошествовал (не совсем твердо) к кладовке, откуда достал непочатую
бутылку старого виски. Открутив колпачок, он широким движением плеснул в
кружку. - Я думал, ты смышленый мальчик, а ты, оказывается, настоящий
Dummkopf[6]. Давно ли внуки стали похожи на своих дедов? У меня волосы
какие? Седые. А у тебя какие?..
Он подошел к мальчику и с неожиданной резвостью схватит его за вихры.
- Ладно вам! - огрызнулся Тодд, больше для виду.
- А вот глаза у нас обоих - голубые, - продолжал Дюссандер, опускаясь
в кресло-качалку. - Ты мне расскажешь свою семейную хронику. Тетушки,
дядюшки. С кем работает твой отец. Чем увлекается мать. Я запомню. Всю
информацию. Через два дня я благополучно все забуду... память стала совсем
дырявая... но на два дня меня хватит. - Он мрачно усмехнулся. - Людей
Визенталя столько лет водил за нос, самому Гиммлеру очки втирал... уж
как-нибудь одного наставника в начальных классах сумею обмануть. А не
сумею - значит, зажился я на этом свете.
- Очень может быть, - раздумчиво сказал Тодд, и по его глазам старик
понял, что он уже с ним внутренне согласен. Глаза Дюссандера радостно
заблестели.
- Еще как будет!
И, видимо, представив себе, как это будет, он начал хохотать,
