позвонить в полицию. Он чувствовал себя ужасно. Как перед лицом
надвигающейся смерти. Потом она кинулась к телефону и набрала номер
больницы; плачущий мальчик висел на сгибе ее руки, но Джек за ней не пошел
- он просто стоял посреди разваленного кабинета, чувствуя запах пива и
раздумывая...)
ВЫ ВЫШЛИ ИЗ СЕБЯ.
Он с силой провел рукой по губам и пошел следом за Уотсоном в
котельную. Там было сыро, но лоб, ноги и живот Джека покрылись противным
липким потом не от сырости. От воспоминаний - с той ночи, померещилось
ему, прошло не два года, а два часа. Никакого разрыва во времени не было.
Вернулись стыд и отвращение, вернулось ощущение, что он никчемный человек
- а от этого ему всегда хотелось напиться, но желание напиться погружало в
еще более беспросветное отчаяние: сумеет ли он хоть один час - не неделю,
даже не день, понимаете, один только час - пробыть начеку, чтобы страстное
желание напиться не застало его врасплох, как сейчас?
- Котел, - объявил Уотсон. Из бокового кармана он извлек красно-синий
платок, решительно и трубно высморкался и вновь упрятал его с глаз долой,
предварительно быстро глянув внутрь - вдруг там окажется что-нибудь
интересное?
Котел - длинная цилиндрическая емкость из металла с медным покрытием,
вся в заплатах - был установлен на четырех цементных блоках. Он оседал под
путаницей теплотрассы, уходящей к высокому, украшенному фестонами паутины
потолку подвала. Справа от Джека от находящейся в соседнем помещении топки
сквозь стену шли две трубы обогрева.
- Вот он манометр, - Уотсон похлопал по нему. - Фунты на квадратный
дюйм, "пси". Это, думаю, вы знаете. Сейчас я догнал до ста, но ночью в
комнатах холодновато. Несколько клиентов пожаловались - что, мол, такое,
мать вашу так. Психи они - понаехали в горы в сентябре. А потом, котел-то
наш - старичок. Заплаток на нем больше, чем на штанах, что раздают
благотворительные комитеты. - На свет божий явился платок. Трубный звук.
Быстрый взгляд. Платок исчез.
- Простыл, чтоб его, - пояснил разговорчивый Уотсон. - Каждый
сентябрь простываю. То вожжаюсь тут с этим старьем, а то траву подстригаю
или граблями махаю на площадке для роке. Просквозит - готово дело,
простыл, говаривала моя мамаша. Упокой, Господи, ее душу, она уже шесть
лет как померла. Рак сожрал. Подцепишь рак - готовь завещание.
Коли будете держать давление около пятидесяти - ну, может шестьдесят,
- так и хватит. Мистер Уллман-то велит один день топить в западном крыле,
другой - в середине, а после того - в восточном. День-деньской
"гав-гав-гав", прям как одна из тех шавок, что тяпнет за ногу, а потом
побежит да обделает весь коврик. Кабы мозги были черным порошком, ему носа
было б не высморкать. Иногда такое видишь, что аж зло берет - не из чего
стрельнуть.
Глядите сюда. Тянешь за эти колечки - открываются и закрываются
трубы. Я все вам пометил. С синими бирками идут в номера в восточном
крыле. Красные бирки - середка. Желтые - западное крыло. Соберетесь
протопить в западном крыле, не забудьте, что оно-то погоду и ловит. Как
задует, комнаты делаются холодными, ни дать, ни взять, фригидная баба, у
которой все нутро льдом набито. В те дни, когда топишь в западном крыле,
можно догнать давление до восьмидесяти. Сам бы я так и сделал.
- Термостаты наверху... - начал Джек.
Уотсон неистово замотал головой, так, что волосы пружинисто
запрыгали.
- Они не подсоединены. Так, показуха. Кой-кто из калифорнийцев
думает, что коли в их спальне, мать ее так, пальму не вырастишь, дак это
непорядок. Тепло поднимается отсюда, снизу. Но за давлением смотреть все-ж
таки приходится. Видите, ползет?
Он постучал по основной шкале. Пока Уотсон вел свой монолог, стрелка
уползла со ста футов на квадратный дюйм к ста двум. Джек вдруг
почувствовал, что по спине быстро пробежали мурашки и подумал: ГУСЬ ПРОШЕЛ
ПО МОЕЙ МОГИЛЕ. Тут Уотсон крутанул колесо, сбрасывая давление. Раздалось
громкое шипение и стрелка вернулась на девяносто один. Уотсон завернул
вентиль до упора и шипение неохотно стихло.
- Ползет, - сказал Уотсон. - А сказать этому жирному дятлу, Уллману,
так он повытаскивает конторские книги и битых три часа будет
выпендриваться, как аж до 1982 года новый котел ему не карману. Говорю
вам, когда-нибудь все тут взлетит на воздух, и одна у меня надежда - что
ракету поведет этот жирный ублюдок. Господи, хотел бы я быть таким же
милосердным, как моя мать. Она в каждом умела найти хорошее. Сам-то я
злющий, как змей с опоясывающим лишаем. Не может человек ничего поделать
со своей натурой, провались оно все.
Теперь запомните вот что: сюда надо спускаться два раза: днем и разок
вечером, до того, как умаялся. Приходится проверять давление. Забудешь - а
оно поползет, поползет и очень может быть, что проснетесь вы всей семейкой
на луне, мать ее так. А чуток скинешь - и все, никаких хлопот.
- Верхний предел у него?...
- Ну, считается, что двести пятьдесят, но теперь-то котел рванет куда
раньше. Коли эта стрелка дойдет до ста восьмидесяти, меня никакими
коврижками не заманишь спуститься и стать рядом.
- Автоматического отключения нет?
- Не-е. Когда его делали, такое еще не требовалось. Нынче федеральное
правительство во все сует нос, а? ФБР вскрывает почту, ЦРУ жучков сажает в
поганые телефоны... видали, что стряслось с этим... Никсоном. Жалостное
было зрелище, да?
Но ежели просто ходить сюда регулярно и проверять давление, все будет
в лучшем виде. Да не забудьте переключать трубы так, как он хочет. Больше
сорока пяти ни в одном номере не будет... разве что зима выдастся шибко
теплая. А в своей квартире топите, сколько влезет.
- Что насчет водопровода?
- О'кей, я как раз к этому подхожу. Сюда, вон, под арку.
Они прошли в длинное прямоугольное помещение, которое, казалось,
тянется на мили. Уотсон потянул за шнур и единственная
семидесятипятиваттная лампочка залила бледным колеблющимся светом
пространство, где они стояли. Прямо перед ними находилось дно шахты лифта,
к блокам двадцати футов в диаметре и массивному, облепленному грязью
мотору, спускались провода в замасленной изоляции. Повсюду были бумаги -
стопками, связанные в пачки, сложенные в коробки. Некоторые картонки были
подписаны: "ДОКУМЕНТЫ", "СЧЕТА" или "КВИТАНЦИИ - НЕ ВЫБРАСЫВАТЬ!" Едкий
запах отдавал плесенью. Часть коробок развалилась, выплеснув на пол
пожелтевшие хрупкие листки, которым, должно быть, было лет двадцать. Джек,
зачарованно огляделся - тут, должно быть, находилась вся история
"Оверлука" погребенная в гниющих коробках.
- Не лифт, а сука, только и знает, что ломается, - сказал Уотсон,
ткнув в него пальцем. - Я знаю, чтоб держать ремонтника подальше от этой
сволочи, Уллман кормит госинспектора по лифтам потрясными обедами. Ладно,
тут у вас - центральный узел водопровода. - Теряясь из вида, перед ними
поднимались в тень пять больших труб, каждая была обернута изоляцией,
перехваченной стальными обручами.
Уотсон указал на затянутую паутиной полку рядом с шахтой. Там
валялось несколько грязных тряпок и блокнот с отрывными листками.
- Вон схема водопровода, - сказал он. - Думаю, с протечками проблем
не будет - сроду не было - но трубы нет-нет да и промерзают. Единственно,
как можно это прекратить, - ночью немного ослабить краны, но их в этом
хреновом месте сотни четыре. Попадись счет за воду на глаза этому жирному
педику, что сидит наверху, он так разорется, в Денвере услышат. Что, не
так?
- Я бы сказал, потрясающе тонкий анализ.
Уотсон восхищенно взглянул на Джека.
- Эй, приятель, вы, кажись, и впрямь из образованных. Говорите прямо,
как по-писанному. Я такое дело крепко уважаю, коли человек не этот... не
голубой... А их пруд пруди. Знаете, кто несколько лет назад расшевелил
студентов побуянить? Пидарасты, вот кто. Они разочаровались и пришлось им
пойти на разрыв. Они это называют "вылезти из чулана". До чего мы так
докатимся, елки-палки, уж и не знаю. Дак вот, ежели вода замерзнет, скорей
всего, замерзнет она в этой шахте. Нет обогрева, понятно? На этот случай
тут имеется вот что, - он полез в сломанный ящик и достал маленькую
газовую горелку.
- Как найдете лед, так просто отмотайте изоляцию и грейте. Доходит?
- Да. Но что, если труба замерзнет выше центрального узла
коммуникаций?
- Коли работать, как положено, и топить, такого быть не может. Все
равно, к другим трубам не пробраться. Да ладно, чего из-за этого
переживать. Все будет нормально. Ну и погано же тут внизу! Полно паутины.
У меня от нее аж мороз по коже, такое дело.
- Уллман говорил, первый зимний смотритель убил всю семью и покончил
собой.
- А, тот парень, Грейди. Я, как увидел, сразу понял - ненадежный
человек, ухмылялся все время, чисто кот, что сметану слизал. Они-то тогда
только начинали, а уж этот жирный мудак Уллман и Бостонского душителя
нанял бы, согласись тот работать за гроши. Лесничий из национального
парка, вот кто их нашел, телефон-то не работал. В западном крыле наверху
они были, на четвертом этаже, окоченели в камень. Девчушек больно жалко.
Шесть и восемь. Сообразительные, что тебе мальчишки-рассыльные. Ах, черт,
вот была беда! Уллман-то, когда сезон кончается, управляет каким-то
поганеньким дешевым курортом во Флориде, дак он - самолетом в Денвер и
нанял сани, чтоб добраться сюда из Сайдвиндера, потому как дороги были
перекрыты... сани, можете себе представить? Он себе пупок надорвал, только
б дело не попало в газеты. Признаться, ему это здорово удалось. Была
заметочка в "Денвер Пост", ну и, конечно, та вонючая газетенка, что издают
в Эстес-Парк, укусила. Но и только. Здорово, коли учесть, что за репутация
у этого места. Я так и ждал, что какой-нибудь репортеришка раскопает все
по новой и просто вроде как втиснет Грейди туда же, чтоб оправдаться, на
кой он копался в старых скандалах.
- В каких скандалах?
Уотсон пожал плечами.
- В каждом крупном отеле бывают скандалы, - сказал он. - И привидения
в каждом крупном отеле имеются. Почему? Ну, черт возьми, люди приезжают,
уезжают... Нет-нет, кто-нибудь и даст дуба в номере - сердечный приступ
или удар, или еще что. Отели битком набиты суевериями. Никаких тринадцатых
этажей и тринадцатых номеров, никаких зеркал на входной двери с изнанки и
прочее. Да что там, только в прошлом июле одна дамочка померла тут, у нас.
Пришлось Уллману этим заняться и, будьте уверены, он справился. За это-то
ему и платят двадцать две штуки в сезон и, хоть я терпеть не могу этого
поганца, надо признать, он свое отрабатывает. Кое-кто приезжает просто
проблеваться и нанимает парня, вроде Уллмана, убирать за собой. Так и тут.
Взять эту бабу - мне ровесница, как отдай, мать ее так! - патлы крашенные
докрасна, что твой фонарь над борделем, титьки висят до пупа, потому как
никакого лифчика у нее нету, вены на ногах сплошняком, здоровенные, ни
дать ни взять карта из атласа дорог, брюлики и на шее, и на руках, и в
ушах болтаются. И притащила она с собой парнишку лет семнадцати, никак не
больше, оброс до жопы, а ширинка выпирает, как будто он туда комиксов
напихал. Ну, пробыли они тут неделю, может, дней десять, и каждый день
одна и та же разминка: она с пяти до семи в баре "Колорадо" сосет сладкий
джин с водой и мускатом, да так, будто его завтра запретят законом, а он
тянет и тянет одну бутылку "Олимпии". Она и шутит, и хохмит по-всякому, и
каждый раз, как она чего-нибудь эдакое отмочит, парень скалит зубы,
