слез на пол амбара. На спине под рубашкой, в штанах - везде было сено.
Сено на кроссовках, сено на рукавах, ну и само собой разумеется, на
голове.
Китти к тому времени уже добралась до середины лестницы, поднимаясь в
пыльном столбе света. Ее золотые косички болтались за спиной и стучали
ей по лопаткам. Порой свет бывал таким же ярким, как ее волосы, но в тот
день мне казалось, что ее косы ярче и красивее.
Помню, мне тогда не понравилось, как раскачивается лестница, и я
подумал, что она никогда не выглядела такой шаткой.
Но потом Китти забралась на брус высоко надо мной, и теперь я стал
маленьким человечком внизу с повернутым вверх маленьким овалом лица, а
ее голос плавно опустился сверху на пляшущих облаках пыли, поднятой моим
прыжком.
- Эй, там внизу!
- Эй, там наверху!
Китти двинулась по брусу, и, когда я решил, что она добралась до
безопасного участка над сеновалом, сердце у меня забилось чуть
спокойнее. Я всегда волновался за нее, хотя она была и грациознее меня
и, пожалуй, спортивнее, что, может быть, звучит странно, когда говоришь
о младшей сестре.
Она замерла с вытянутыми вперед руками, приподнявшись на носках
кроссовок, а потом бросилась вниз, словно лебедь. Это невозможно забыть
и невозможно передать словами. Я могу лишь попытаться описать, что
происходило. Но видимо, не настолько точно, чтобы понять, как это было
красиво и как совершенно. Таких моментов, кажущихся бесконечно реальными
и искренними, в моей жизни совсем немного. Нет, наверно, я не смогу
передать вам, что имею в виду. Настолько хорошо я не владею ни словом,
ни пером.
На какое-то мгновение она, казалось, повисла в воздухе, словно ее
подхватила одна из этих непостижимых поднимающихся воздушных струй, что
живут только на третьем ярусе амбара: светлая ласточка с золотым
ореолом, каких в Небраске никто никогда не видел. Это была Китти, моя
сестренка. Как я любил ее за эти мгновения полета с раскинутыми за
выгнутой спиной руками)
А затем она упала вниз и исчезла из вида в куче сена. Из пробитой
норы вырвался фонтан смеха и пыли. Я тут же забыл, как шатко выглядела
лестница, когда по ней поднималась Китти, и к тому времени, когда она
выбралась наружу, я был уже на полпути вверх.
Я попытался прыгнуть лебедем, но, как всегда, страх скрутил меня, и
мой лебедь превратился в пушечное ядро. Наверно, я никогда не был до
конца уверен, что сено окажется на месте, как верила в это Китти.
Трудно сказать, сколько это продолжалось, но прыжков через десять или
двенадцать я посмотрел вверх и увидел, что стало темнее. Скоро должны
были вернуться родители, а мы с Китти так обвалялись в сене, что они
поняли бы все, едва на нас взглянув. Мы решили прыгнуть по последнему
разу.
Поднимаясь первым, я снова почувствовал, как ходит подо мной
лестница, и услышал очень слабый писклявый скрип выдирающихся из дерева
старых гвоздей. В первый раз я по-настоящему испугался. Наверно, если бы
я был ближе к полу, то слез бы, и на этом все закончилось, но брус -
казался ближе и безопаснее. За три перекладины до верха скрип вырываемых
гвоздей стал еще сильнее, и я похолодел от страха, решив, что вот
теперь-то мое везение уходит:
Потом я обхватил руками занозистый брус, чуть облегчая нагрузку на
лестницу, и почувствовал, как в выступившем неприятном холодном поту
прилипает ко лбу соломенная труха. Забавы кончились. Я торопливо
добрался до края, нависающего над сеном, и спрыгнул. Даже всегда
приятная часть, падение, не доставила мне удовольствия. Падая, я
представил, как бы я себя чувствовал, если бы вместо податливого сена
мне навстречу летел деревянный пол.
Выбравшись на середину амбара, я увидел, что Китти взбирается по
лестнице, и закричал:
- Слезай! Там опасно!
- Выдержит! - ответила она уверенно. - Я легче тебя!
- Китти!..
Я не закончил фразу, потому что в этот момент лестница не выдержала,
издав гнилой треск ломающегося дерева. Я вскрикнул. Китти завизжала. Она
добралась примерно до того же места, где был я, когда решил, что удача
оставляет меня.
Перекладина, на которой стояла Китти, оторвалась, а затем расщепились
обе боковые доски. Какое-то мгновение оторвавшаяся часть лестницы под
ней выглядела словно нескладное насекомое богомол или палочник, которое
стояло-стояло и вдруг решило двинуться вперед.
Потом, ударившись об пол с коротким сухим хлипком, лестница рухнула,
подняв клубы пыли. Испуганно замычали коровы, и одна из них ударила
копытом. Китти пронзительно завизжала:
- Ларри! Ларри! Помоги!
Я понял, что надо делать, понял сразу. Испугался я ужасно, но
рассудок до конца не потерял. Китти висела на высоте шестидесяти футов
от пола, бешено работая в пустом воздухе ногами в голубых джинсах, а
где-то еще выше ворковали ласточки. Конечно, я испугался. До сих пор не
могу смотреть на цирковых воздушных гимнастов, даже по телевизору,
потому что при этом у меня внутри все сжимается. Но я знал, что надо
делать.
- Китти! - крикнул я. -Держись! Не дергайся!
Она послушалась мгновенно. Ее ноги перестали дергаться, и она
повисла, держась своими маленькими руками за последнюю перекладину на
обломившемся конце лестницы, словно акробат, замерший на трапеции.
Я кинулся к сеновалу, схватил обеими руками огромную охапку сена,
вернулся, бросил. Побежал обратно. И еще раз. И еще.
Дальнейшее осталось в памяти смутно. Помню лишь, что мне в нос попало
сено и я начал чихать и никак не мог остановиться. Я метался
туда-обратно, скидывая сено в кучу там, где раньше было основание
лестницы. Куча росла очень медленно. При взгляде на нее, а потом на
Китти, висящую так высоко вверху, на память вполне могла прийти
карикатура, на которой кто-нибудь прыгает с трехсотфутовой вышки в
стакан с водой. Туда-обратно, туда-обратно...
- Ларри, я не могу больше держаться! - В голосе ее звучало отчаяние.
- Китти, ты должна! Продержись еще!
Туда-обратно. Сено набилось в рубашку. Туда обратно. Куча выросла уже
до подбородка, но на сеновале, куда мы прыгали, стог был высотой футов в
двадцать пять, и я подумал: если Китти только сломает ноги, можно будет
считать, что ей повезло. И еще знал, что упав мимо кучи, она убьется
наверняка. Туда-обратно...
- Ларри! Перекладина!.. Она отрывается! Я услышал ровный скрипящий
крик выдирающихся под ее тяжестью гвоздей в перекладине. В панике Китти
снова задергала ногами. Если она не остановится, то может не попасть в
стог.
- Нет! - закричал я. - Нет! Прекрати! Отпускай руки! Падай, Китти!
Бежать еще раз за сеном было поздно. Времени не осталось ни на что,
кроме слепой надежды.
Как только я закричал, Китти отпустила перекладину и упала вниз,
словно нож, хотя мне показалось, что падала она целую вечность. С
торчащими вверх косичками, с закрытыми глазами и бледным, как фарфор,
лицом она молча падала, сложив ладошки перед губами, как будто молилась.
Она ударила в самый центр стога и исчезла из вида. Сено взметнулось,
словно в стог попал снаряд, и я услышал удар о доски пола. От этого
звука, громкого глухого удара, я похолодел. Слишком громко, слишком...
Но мне нужно было увидеть.
Чуть не плача, я кинулся разгребать сено, огромными охапками бросая
его за спину. Откопал ногу в голубых джинсах, затем клетчатую рубашку и,
наконец, лицо Китти, смертельно-бледное с зажмуренными глазами, Глядя на
нее, я решил, что она мертва. Весь мир тут же стал серым, по-ноябрьски
серым, и только золотые, ее косички сохраняли свою яркость.
Потом она подняла веки, и в бесцветном сером мире возникли два
темно-синих глаза.
- Китти? - еще не веря, хрипло позвал я, давясь пылью от сена. -
Китти?
- Ларри? - удивленно спросила она. - Я жива?
Я вытащил ее из сена и крепко обнял, а она обхватила меня за шею и
крепко сжала в ответ.
- Жива, - ответил я. - Жива, жива!
Она отделалась переломом левой лодыжки. Доктор Педерсен, врач из
Коламбиа-Сити, когда пришел вместе со мной и отцом в амбар, долго
вглядывался в тени под крышей. Там на одном гвозде еще висела наискось
последняя лестничная перекладина.
Он долго смотрел, затем сказал, обращаясь к отцу:
- Чудо.
Потом презрительно пнул ногой натасканную мной кучу сена, сел в свой
запыленный "де сото" и уехал.
Рука отца легла на мое плечо.
- Сейчас мы пойдем в дровяной сарай, Ларри, - сказал он очень
спокойным голосом. - Я полагаю, ты знаешь, что там произойдет.
- Да, сэр. - прошептал я.
- И при каждом ударе ты будешь благодарить Бога за то, что твоя
сестра осталась жива.
- Да, сэр.
И мы пошли. Он здорово меня отделал, так здорово, что я ел стоя целую
неделю и еще две после этого подкладывал на стул подушечку. И каждый
раз, когда он шлепал меня своей большой красной мозолистой рукой, я
благодарил Бога.
Громко, очень громко. Когда наказание заканчивалось, я был уверен,
что он меня услышал.
К Китти меня пустили перед тем, как ложиться спать. Я почему-то
помню, что за окном у нее на подоконнике сидел дрозд. Сломанную ногу ей
забинтовали и притянули к дощечке.
Китти смотрела на меня так долго и с такой любовью, что мне стало
неловко. Потом она сказала:
- Сено. Ты подложил сено.
- Конечно, - буркнул я. - А что еще мне оставалось делать? Когда
лестница, сломалась, я уже не мог забраться наверх.
- Я не знала, что ты делаешь. - сказала она.
- Да ты что? Я же был прямо под тобой!
- Я боялась смотреть вниз. Все это время я висела с закрытыми
глазами.
Меня словно громом ударило.
- Ты не знала? Ты не знала, что я там делал? Она кивнула:
- Китти, да как же ты?..
Она посмотрела на меня своими глубокими синими глазами и сказала:
- Я знала, что ты сделаешь что-нибудь, чтобы помочь мне. Ты же мой
старший брат. Я знала, что ты меня спасешь.
- Китти, ты даже не представляешь, как, все было.., на волоске...
Я закрыл лицо руками, но она приподнялась с постели, отняла мои руки
и поцеловала меня в щеку.
- Нет, Ларри. Я же знала, что ты там внизу... Ой, я уже хочу спать.
Поговорим завтра. Доктор Педерсен сказал, что мне наложат гипс.
Гипсовую повязку она носила меньше месяца, и все ее одноклассники на
ней расписались. Она даже меня уговорила расписаться. Потом ее сняли, и
на этом все закончилось. Отец поставил новую крепкую лестницу на третий
ярус, но я никогда больше не забирался наверх и не прыгал в сено.
Насколько я знаю, Китти тоже.
Впрочем, я не могу сказать, что дело этим закончилось. На самом деле
все закончилось девять дней назад, когда Китти бросилась вниз с
последнего этажа здания страховой компании в Лос-Анджелесе. В бумажнике
я держу вырезку из "Лос-Анджелес тайме" и, наверное, всегда буду носить
ее с собой, но совсем не так, как люди хранят, например, фотографии тех,
кого хотели бы помнить, или театральные билеты на действительно хорошее
представление, или вырезку из программы чемпионата мира. Я ношу с собой
эту вырезку, как человек носит тяжелый груз, потому что носить тяжести -
это его работа. Заметка называется:
"СЛОЖИВ КРЫЛЬЯ. САМОУБИЙСТВО МОЛОДОЙ ПРОСТИТУТКИ".
Мы выросли. Это единственное, что я знаю, кроме фактов, не имеющих к
делу в общем-то никакого отношения. Китти - собиралась изучать коммерцию
в колледже в Омахе. Тем летом после выпуска из школы она победила на
конкурсе красоты и вышла замуж за одного из членов жюри. Не правда ли,
похоже на грязную шутку? Это моя-то Китти...
Пока я изучал в колледже закон, она развелась и написала мне длинное
письмо, страниц десять или даже больше, о том, как плохо ей было и как
