него всякий раз, проезжая мимо, и ошибочно принял мой страх за
восхищение.
Я отчетливо помню цветы золотарника - их желтые лепестки, немного
поблекшие от осенних заморозков. Я помню терпкий, какой-то сероватый
привкус воздуха - немного горький, немного резкий. Помню, как
серебрилась под ногами высохшая трава. Помню ее шорох под нашими ногами
- "хс-с, хс-с-с...". Но лучше всего запомнился грузовик. Как он рос,
становился все больше при нашем приближении, помню озлобленный оскал
радиатора, кроваво-красный его окрас, мутно поблескивающее лобовое
стекло. Помню, как ужас окатил меня ледяной волной, и привкус воздуха на
языке показался еще более серым, когда отец, взяв меня под мышки,
приподнял и понес к кабине со словами: "Ну давай, Квентин, полезай! Веди
его в Портленд!" Я помню, как воздух туго ударял в лицо по мере того,
как я поднимался все выше и выше, и к горьковатому и чистому его
привкусу теперь примешивался запах солярки "Даймонд джем", старой
рассохшейся кожи, мышиного помета и - готов поклясться в этом! - крови.
Помню, что изо всех сил сдерживался, чтобы не заплакать, а отец стоял
подняв голову и улыбался, уверенный, что доставил мне море радости. И
вдруг мне показалось, что он сейчас уйдет или повернется спиной и тогда
грузовик сожрет меня - сожрет заживо. А потом выплюнет в траву нечто
изжеванное, с переломанными костями и.., раздавленное. Как тыква,
угодившая под колеса трактора.
И тут я заплакал. Отец, который был самым лучшим и добрым из людей,
тут же подхватил меня на руки, снял с сиденья, стал утешать, а потом
понес к машине.
Он нес меня на руках, прижав к плечу, и я смотрел, как удаляется,
уменьшается грузовик, одиноко стоявший в поле с огромным, разверстым,
точно пасть, радиатором, темной круглой дырой в том месте, куда
полагалось вставлять заводную рукоятку, - дыра напоминала пустую
глазницу. И мне захотелось рассказать отцу, что там я почувствовал запах
крови и именно потому заплакал. Но я почему-то не смог. И еще, думаю, он
бы мне просто не поверил.
Будучи пятилетним ребенком, все еще верившим в Санта-Клауса,
Прекрасную Фею, Волшебника-Аладдина, я столь же свято уверовал в то, что
чувство жути, овладевшее мной как только я оказался в кабине, передалось
мне от самого грузовика. И мне понадобилось целых двадцать два года,
чтобы разувериться в этом. Чтобы понять, что вовсе не "крессвелл" убил
Джорджа Маккатчеона, а мой дядюшка Отто.
***
Итак, "крессвелл" стал своеобразным символом, навязчивой идеей моего
детства. Однако ради справедливости следует отметить, что он будоражил
умы и остальных обитателей нашей округи. Если вы начинали объяснять
кому-либо, как добраться от Бридгтона до Касл-Рока, то непременно
упоминали о том, что после поворота с шоссе № II, примерно через три
мили, слева от дороги в поле будет стоять большой и старый красный
грузовик. Частенько на обочине возле него останавливались туристы (порой
застревая в придорожной грязи, что давало дополнительный повод для шуток
и смеха), фотографировали Белые горы с грузовиком дяди Отто на первом
плане, чтобы лучше показать перспективу, а потому отец называл
"крессвелл" мемориальным грузовиком для туристов Тринити-Хилла. А потом
перестал. Потому как помешательство дяди Отто на этой машине все
усиливалось и уже перестало казаться смешным.
***
Впрочем, довольно о происхождении этой машины. Расскажем теперь о
тайне.
В том, что именно грузовик убил Маккатчеона, я был совершенно уверен.
"Раздавил как тыкву" - так уверяли болтуны в парикмахерской. А один из
них непременно добавлял: "Могу побиться об заклад: он стоял на коленях
перед этим своим грузовиком и молился на него, как какой-нибудь грязный
араб молится своему Аллаху. Прямо так и вижу, как он стоит на коленях!
Они же оба чокнутые, все знают. Да вы только вспомните, как кончил тот
же Отто Шенк, если не вериге! Торчит один-одинешенек в маленьком домишке
у грязной дороги и думает, что весь город должен на него молиться.
Совсем рехнулся, старая сортирная крыса!" Эти высказывания
приветствовались кивками и многозначительными взглядами, поскольку тогда
все действительно считали, что дядя Отто - человек со странностями - о,
если бы! И образ, обрисованный одним из сочинителей этих саг, -
Маккатчеон стоит на коленях перед своим грузовиком и молится на него,
как "какой-нибудь грязный араб своему Аллаху", - вовсе не казался им
эксцентричным или неправдоподобным.
Маленький городок всегда живет самыми невероятными слухами и
домыслами; людей клеймят, обзывают ворами, развратниками, браконьерами и
лгунами по любому самому ничтожному поводу, который затем дополняется
самыми невероятными цветистыми домыслами. Порой мне кажется, что такие
разговоры начинают исключительно от скуки - именно так романисты
описывают жизнь всех маленьких городков, от Натаниеля до
Грейс-Мегаполиса. К тому же все эти сплетни, возникающие на вечеринках,
в бакалейных лавках и парикмахерских, до странности наивны. Кажется,
люди склонны видеть глупость и подлость буквально во всем, а если не
видеть, то изобретать. При этом настоящее зло может оставаться
незамеченным ими, даже если парит буквально у них перед глазами, подобно
волшебному ковру-самолету из одной из сказок о "грязном арабе".
***
Вы спросите: с чего я взял, что дядя Отто убил его? Просто потому,
что он был в тот день с Маккатчеоном? Нет. Из-за грузовика, того самого
"крессвелла"! Когда навязчивая идея стала одолевать его, он переехал в
тот маленький домик на отшибе, откуда был виден грузовик. И это несмотря
на то, что вплоть до самых последних дней смертельно боялся злополучного
грузовика.
Думаю, в тот день дядя Отто заманил Маккатчеона в поле, где стоял
грузовик, под предлогом разговора о новом доме. Джордж Маккатчеон был
всегда рад побеседовать о доме и о том, как славно заживет в нем,
удалившись на покой. Компаньонам сделала очень выгодное предложение одна
крупная фирма - называть ее не буду, но уверяю: она вам прекрасно
знакома. - и Маккатчеон склонился к мысли, что им следует принять
предложение. А дядя Отто - нет. С самой весны между ними шла из-за этого
скрытая глухая борьба. Думаю, что именно по этой причине дядя решил
избавиться от компаньона.
И еще, мне кажется, дядя подготовился заранее и сделал две вещи:
во-первых, привел в негодность блоки, удерживающие грузовик, и,
во-вторых, положил что-то на землю перед передними колесами грузовика.
Некий предмет, нечто такое, что могло броситься Маккатчеону в глаза.
Но что же это было? Не знаю. Что-нибудь яркое и блестящее. Алмаз?
Кусок битого стекла, похожий на алмаз?.. Не важно. Но он сверкает и
переливается на солнце, и Маккатчеон наверняка заметит его. А если нет,
дядя Отто сам обратит его внимание. "Что это?" - воскликнет он и ткнет
пальцем. "Не знаю", - ответит Маккатчеон и кинется посмотреть.
Итак, Маккатчеон падает на колени перед грузовиком - точь-в-точь как
грязный араб, молящийся своему Аллаху, - и пытается выудить этот предмет
из земли. А дядя Отто обходит тем временем грузовик. Одного сильного
толчка достаточно, .
Чтобы машина, сорвавшись с блоков, превратила Маккатчеона в лепешку.
Раздавила, как тыкву.
Полагаю, в нем был слишком силен разбойничий дух, чтобы скончаться
смиренно и тихо. Так и вижу, как он лежит, придавленный к земле
оскаленным рылом "крессвелла", кровь потоком хлещет из носа, рта и ушей,
лицо белое, словно бумага, глаза темные и расширенные и умоляют о
помощи. Скорее, скорее, помоги же мне!.. Сначала молят, затем
заклинают.., а потом проклинают моего дядю. Обещают расправиться с ним,
прикончить, убить... Дядя же стоит, сунув руки в карманы, смотрит и
ждет, когда все это кончится.
А вскоре после гибели Маккатчеона дядя Отто стал совершать поступки,
которые завсегдатаи парикмахерской поначалу называли необычными, затем
чудными, а потом "чертовски странными". Поступки, в конечном счете
способствовавшие появлению уж совсем оскорбительного выражения в его
адрес - сбесился, точно сортирная крыса". Впрочем, невзирая на все
разнообразие оценок его поведения, люди сходились в одном: все эти
странности возникли у дяди сразу же после смерти Джорджа Маккатчеона.
***
В 1965 году дядя Отто выстроил себе маленький домик с окном,
смотревшим на поле и грузовик. По городу ходило немало слухов о том, что
за чушь затеял старый Отто Шенк, поселившийся у самой дороги возле
Тринити-Хилла. Но всеобщее изумление вызвало известие о том, что к концу
строительства Дядя Отто попросил Чаки Барджера выкрасить дом густой
ярко-красной краской и объявил, что это его дар городу - новая школа. И
что она должна носить имя его погибшего компаньона.
Члены городской управы Касл-Рока были потрясены до глубины души. И
все остальные тоже. Ведь почти каждый житель Касл-Рока некогда ходил в
такую же маленькую школу (или утверждал, что ходил, не вижу
принципиальной разницы). Но к 1965 году таких маленьких однокомнатных
школ в городке уже не осталось. Последняя, под названием "Касл-Ридж",
закрылась год назад. Теперь она перешла в частное владение и
претенциозно именовалась "Виллой Стива", о чем свидетельствовала надпись
на фанерном щите у поворота на шоссе № 117. К тому времени в городке
построили две новые школы.
Одну - из шлакоблоков и стекла - для начальных классов. Располагалась
она на дальнем конце пустыря. Вторая - высокое прекрасное здание на
Карлин-стрит - предназначалась для старших и средних классов. В
результате сделавший столь странное заявление дядя Отто в мгновение ока
превратился из человека со странностями в "чертовски странного" парня.
Члены городской управы послали ему письмо (ни один из них не
осмелился явиться лично), в котором выражали самую искреннюю
благодарность, а также надежду, что дядюшка Отто и впредь не забудет о
нуждах городка. Однако от домика отказались - на том основании, что в
плане образования нужды детишек местными властями обеспечены полностью.
Дядя Отто впал в неизбывную ярость.
- "Не забудет о городе и впредь" - как же, как же, дожидайтесь! -
кричал он моему отцу. Уж он-то их не забудет, можете быть спокойны! Но
только в совершенно обратном смысле. Он не вчера со стога сена свалился.
Он способен отличить ястреба от кукушки! И если они хотят проверить, кто
кого переплюнет, будьте уверены: он, дядюшка Отто, выдаст им такую
струю, что и самому вонючему хорьку не снилось. Хорьку, который только
что выхлестал целый бочонок пива.
- Ну и что теперь? - спросил отец.
Они сидели у нас на кухне. Мать забрала шитье и поднялась наверх. Она
недолюбливала дядюшку Отто, говорила, что от него дурно пахнет, как от
человека, который моется не чаще раза в месяц. "А еще богач", -
добавляла она, презрительно морща носик. Думаю, насчет запаха мать была
права, но еще, мне кажется, она просто его боялась. Ведь к 1965 году
дядя Отто не только выглядел, но и вел себя чертовски странно.
Расхаживал по городу в зеленых рабочих штанах на подтяжках, байковой
рубашке и огромных желтых калошах. И как-то очень странно выпучивал
глаза, когда говорил.
- Что? - переспросил он отца.
- Что будешь делать теперь с этим домишкой?
- Жить в нем, сучьем отродье, что ж еще! - рявкнул в ответ дядя Отто.
Именно так он и поступил.
***
Последние прожитые им годы не были отмечены сколько-нибудь
значительными событиями. Он страдал того рода безумием, о котором пишут
