- Это опасно.
- Почему?
- А почему ты меня спрашиваешь?
- Потому, что ты знаешь.
- Откуда ты знаешь?
- Слушай, не строй из себя гусеницу из "Алисы в Стране чудес".
Почему бы тебе просто не ответить?
- Как долго ты выдержишь постоянные крики со всех сторон? Да от
одного запаха всей этой толпы можно сойти с ума. Это все равно, что
пройти триста миль по Таймс-сквер на Новый год.
- Но им же позволяют смотреть, разве не так?
- Я не гусеница, - сказал Стеббинс доверительным полушепотом. -Я
больше похож на Белого Кролика, только вот золотые часы оставил дома, и
на чай меня никто не приглашал. Насколько я знаю, во всяком случае.
Может, если я выиграю, я это у них и попрошу. Скажу:
"Пригласите меня, пожалуйста, на чай".
- Черт побери!
Стеббинс принужденно улыбнулся:
- Скоро. Скоро. Ты потерпи.
У следующего поворота опять ударили выстрелы, спугнув фазанов,
которые вылетели из подлеска, как электрические искры. Гэррети и
Стеббинс зашли за поворот, но тело уже утащили. Они так и не увидели,
кто это был.
- Видишь ли, - продолжал Стеббинс, - есть точка, после которой толпа
уже не имеет значения. Ты просто перестаешь ее замечать, прячешься от
нее в свою норку.
- Я понимаю, - кивнул Гэррети.
- Если бы ты понимал, ты бы не ударился в истерику, и твоему другу не
пришлось бы тебя выручать.
- А как глубоко нужно спрятаться?
- А как глубоко ты сейчас?
- Не знаю.
- Что ж, тогда зарывайся, пока не уткнешься в камень. Залезай под
него и сиди. Это и будет нужный уровень. Такова моя идея. Если хочешь,
изложи свою.
Гэррети промолчал. Идей у него не было. Длинный путь продолжался.
Солнце висело над дорогой, разбитое на куски деревьями. Тени идущих
гномами плясали по асфальту. Один из солдат нырнул в вездеход, достал
оттуда какойто сверток и стал его разворачивать. Это оказался громадный
зонтик защитного цвета. Солдаты укрепили его на броне вездехода и уютно
расположились в тени.
- Вонючие суки! - крикнул кто-то. - Моим призом будет ваша публичная
кастрация!
Солдат эта мысль не слишком ужаснула. Они все так же оглядывали
идущих пустыми глазами.
Гэррети не хотелось больше говорить со Стеббинсом. Он переносил
Стеббинса только в малых дозах. Он пошел быстрее. Было 10.02.
Через двадцать три минуты с него снимут одно из предупреждений, но
пока он шел с тремя. Это его не пугало - в нем засела странная
уверенность, что он, Рэй Гэррети, не может умереть. Другие, статисты в
фильме его жизни, могут, но он, звезда... Может быть, ему еще предстоит
понять лживость этих успокаивающих иллюзий; может, именно об этом дне
говорил Стеббинс.
Не замечая этого, он прошел вперед почти до авангарда, где снова
встретился с Макфрисом. Они образовали редкую цепочку: впереди Баркович,
следом Макфрис, идущий с полусогнутыми руками, чуть прихрамывая на левую
ногу, и в конце - сам герой фильма "История Рэя Гэррети". Как,
интересно, он выглядит?
Он потер ладонью щеку, чувствуя пробивающуюся щетину.
Макфрис оглянулся и опять повернулся к Барковичу. Его глаза были
темными и затуманенными. Они шли пятнадцать минут, или двадцать. Макфрис
молчал. Гэррети дважды прочистил горло, но так ничего и не сказал. Он
думал, что чем дольше идешь в молчании, тем труднее его нарушить. Может
быть, Макфрис жалеет, что спас его. Или ему стыдно. Все это глупо и
безнадежно, и не надо было его спасать, а раз уж спас, то не надо об
этом жалеть. Он уже открыл рот, чтобы сказать это, но тут Макфрис
заговорил сам:
- Все в порядке, - Баркович при звуке его голоса подпрыгнул, и
Макфрис добавил:
- Не для тебя, убийца. Для тебя уже ничего не будет в порядке.
- Поцелуй меня в зад, - прорычал Баркович.
- Я, кажется, тебе подгадил, - сказал Гэррети тихо.
- Я сказал уже: мы в расчете. Больше я такого не сделаю. Хочу, чтобы
ты это знал.
- Понимаю. Я...
- Не трогайте меня! - закричал кто-то. - Пожалуйста, не трогайте
меня!
Это был рыжий парень в клетчатой рубашке. Он остановился посреди
дороги и получил первое предупреждение. Потом он, шатаясь, побрел к
вездеходу. Слезы прочерчивали тонкие дорожки на его запыленном лице.
- Не надо... Я не могу... Моя мама. Не могу... Мои ноги... Не надо, -
он попытался ухватиться за броню, и один из солдат ударил его прикладом
по пальцам. Парень закричал и упал в пыль.
Потом он кричал уже без перерыва - пронзительным криком, который,
казалось, мог расколоть стекло:
- Мои ноооооооооооооооо...
- О Боже, - пробормотал Гэррети. - Почему он не заткнется?
- Не думаю, что он сможет, - заметил Макфрис. - Вездеход переехал ему
ноги.
Гэррети взглянул, и желудок подпрыгнул у него к самому горлу.
Неудивительно, что бедняга кричал о своих ногах - они превратились в
кровавое месиво.
- Предупреждение! Предупреждение 38-му!
- Хочу домой, - сказал кто-то позади Гэррети. - Господи, как я хочу
домой.
Через минуту выстрел разнес лицо рыжего парня.
- Я хочу увидеть свою девушку во Фрипорте, - сказал Гэррети
неизвестно кому. - Хочу ее поцеловать. Плевать мне на их
предупреждения... Черт, вы видели его ноги? Они еще делали ему
предупреждение, как будто он мог... - Отрезанные ножки шагали по
дорожке, - пропел Баркович.
- Заткнись, убийца, - сказал Макфрис. - Рэй, а она красивая?
Твоя девушка?
- Красивая. И я люблю ее.
- Хочешь жениться?
- Ага. Мы станем миссис и мистер Норман-Нормал, четверо детей и
собака колли, его ноги, они переехали ему ноги, это ведь не по правилам,
ктото должен об этом сообщить...
- Двое мальчиков и двое девочек?
- Да, и она красивая, но я не могу...
- И первого сына вы назовете Рэй-младший, а у собаки будет тарелка с
написанным ее имеНем. Гэррети медленно поднял голову:
- Ты что, издеваешься надо мной?
- Нет! - воскликнул Баркович. - Он срет тебе на голову, парень! Но не
беспокойся - я спляшу на его могиле за тебя.
- Заткнись, убийца, - повторил Макфрис. - Я не издеваюсь, Рэй.
Слушай, давай отойдем от этого убийцы, ну его к черту.
- Подотритесь! - проорал Баркович им вслед.
- Она любит тебя, твоя Джен?
- Думаю, да.
Макфрис медленно покачал головой:
- Вся эта романтическая чушь... Знаешь, она бывает. Но только для
некоторых и на короткое время. У меня так было. И я тоже думал, как ты.
Тебе все еще хочется узнать, откуда у меня этот шрам?
- Да, - сказал Гэррети.
- А зачем?
- Хочу помочь тебе.
Макфрис опустил глаза и посмотрел на свою левую ногу:
- Болит. Не могу пошевелить пальцами. И шея болит. Моя девушка
сделалась стервой, Гэррети. Я пошел в ДЛИННЫЙ ПУТЬ -, как другие идут в
Иностранный легион. Как говорил великий поэт рок-н-ролла: "Я ей отдал
сердце, она его стала топтать, а всем остальным наплевать".
Гэррети промолчал. 10.30. До Фрипорта было еще далеко.
- Ее звали Присцилла. Я был тогда еще глупее тебя. Я любил целовать
ей кончики пальцев. Стихи читал. Китса - когда ветер дул в нужную
сторону.
Видишь ли, ее старик держал коров, а запах навоза плохо сочетается с
Китсом. Может, при другом ветре мне нужно было читать ей Суинберна? -
Макфрис засмеялся.
- Ты скрываешь свои настоящие чувства.
- А, кому какое дело? Конечно, всем хочется помнить, как они шепчут
слова любви в розовое ушко своей королевы, а не то, как, вернувшись
домой, они гоняют шары под одеялом.
- Ты скрываешь свое, я - свое.
Макфрис, казалось, не слышал. Какое-то время они шли молча. Их ноги
шаркали по дороге. Гэррети подумал, что скоро с ног сойдут ногти, а
следом сползет и вся кожа, как змеиная шкура. Позади то и дело кашлял
Скрамм.
Главным была дорога, а не весь этот бред о любви.
- Так вот, о шраме, - продолжил Макфрис. - Это было прошлым летом. Мы
оба хотели уехать из дома, от родителей и от этого запаха коровьего
дерьма, чтобы Великая Любовь цвела на свободе. Мы устроились на пижамную
фабрику в Нью-Джерси. Как тебе это нравится, Гэррети?
Мы сняли разные квартиры в Ньюарке. Родители немного понервничали, но
мы жили в разных квартирах и зарабатывали на жизнь, так что они скоро
успокоились. Я жил еще с двумя парнями, а Прис - с тремя девушками. Мы
уехали третьего июня на моей тачке, и в тот же день заехали в мотель и
решили проблему девственности. Ей не очень хотелось трахаться, но она
хотела доставить мне удовольствие. Все было очень романтично.
Потом мы приехали в Ньюарк. Там тоже пахло коровьим дерьмом, но нам
хотелось верить, что это другое дерьмо. Я завез ее на ее квартиру, а сам
поехал в свою. С понедельника мы начали работать. Все было не как в
кино, Гэррети, - мой мастер был сволочью, и во время ланча мы давили
крыс, которые прятались под мешками с бельем. Но я не обращал на это
внимания, потому что любил. Понимаешь?
Он сплюнул в пыль, отхлебнул из своей фляжки и крикнул, чтобы ему
дали другую. Они карабкались на длинный пологий холм, и крик вышел на
пределе дыхания.
- Прис работала на первом этаже, и вот туда можно было водить
туристов. Пастельного цвета стены, современные машины, кондиционеры.
Прис пришивала пуговицы с семи до трех. Только подумай, по всей стране
мужчины носят пижамы с пуговицами, которые пришила Прис! Одна эта мысль
могла согреть самое холодное сердце.
Я работал на пятом. Внизу сушили шерсть и по трубе с теплым воздухом
подавали наверх, ко мне. Когда подъемник наполнялся, они звонили, я
открывал заслонку, и там была спутанная шерсть всех цветов радуги. Я
выгребал ее оттуда, укладывал в мешки по двести фунтов и подносил эти
мешки к трепальной машине. Потом шерсть ткали, шили пижамы, и на первом
этаже Прис и другие девушки пришивали к ним пуговицы, а ослы туристы
смотрели на них через стекло... Как сейчас смотрят на нас. Тебе не
надоело меня слушать?
- Шрам, - напомнил Гэррети.
- Я отвлекся? - Макфрис вытер лоб и расстегнул рубашку. Они были на
холме. Во все стороны уходили волны леса, упираясь на горизонте в горы.
Милях в десяти среди зелени краснела пожарная вышка. Дорога вилась
через все это, как серая змея.
- Сперва все было чудесно. Мы трахались с ней еще три раза, в машине,
нюхая коровье дерьмо с ближайшего пастбища. Я никак не мог вычесать
шерсть из моих волос, сколько ни расчесывал их; но это было неважно,
потому что я любил ее. Я это знал, но никак не мог ей объяснить, - ни
языком, ни членом.
Нам платили сдельно. Я был не очень хорошим укладчиком - набивал
около двадцати трех мешков в день, а норма всегда была за тридцать. И
другие парни из-за меня тоже отставали и теряли в зарплате. Они сказали,
что им это не нравится. Понимаешь?
- Ага, - Гэррети потер ладонью шею, потом вытер руку о штаны, оставив
на них темное пятно.
- А внизу Прис не сидела без дела. По вечерам она часами могла
говорить о своих подружках, о том, кто как работает, и, конечно, она
работала лучше всех. Не очень приятно соревноваться с любимой девушкой.
В конце недели я принес домой чек на 64.40 и стал лечить свои мозоли.
Она притащила девяносто и тут же отнесла их в банк.
Так шло и дальше. В конце концов я перестал трахаться с ней.
Приличней было бы сказать, что я перестал делить с ней ложе, но на
ложе мы ни разу не были. И у меня, и у нее всегда была куча народу, а на
мотель разоряться я больше не мог, поэтому нам приходилось делать это на
заднем сиденье машины.
Ей это нравилось все меньше, и я знал это и начал потихоньку
ненавидеть ее, хотя еще любил. Поэтому я предложил ей выйти за меня
замуж, чтобы все решить. Она стала вилять, но я настаивал на ответе.
