Ева в раю.
Но почему этого не понимали все наши распрекрасные адамы, все до одного, -
как смели в душе считать нас, ими же распаленных ев, - или даже вслух
называть - сучками?.. За что? За то, наверное, что мы чувствовали больше,
сильнее их и могли несравнимо богаче ощутить на небольшом отрезке земного
пути, который проходили вместе, все запахи, цвета, чарующие звуки и
глубинные, подземные шевеления родниковых вод. Которые изощренно текут,
льются тугими струями в своих глубинных укрытиях - и внезапно, торопливой
ощупью выплескиваются на дно пустого грота, чьи смутно воображаемые размеры
представляются огромными. И вот апофеоз, некий тугой и тесный выход,
кольцевая каменная нора - и выплеск наружу родника, под сверкающий оркестр
солнца, под щебет ласточек, под какую-то дикую немелодичную песнь, которая
оказывается твоей собственной песней.
Мы оба по пояс в воде, в реке Гусь, словно крещаемые водным крещением, и мои
руки, как лозы виноградные, обвились вокруг высокой крепостной башни,
могучей и непреклонной, и снять своих рук вертоградных, испуганных и
дрожащих, не могу я с этой башни, могучей и непреклонной, словно нет у меня
больше ни правой руки, ни левой, а срослись они там, на смуглой выйной башне
моего возлюбленного, и стали словно одна виноградная лоза... Мы очнулись и
оказались лицом к лицу, поэтому наши взгляды были направлены в разные
стороны: Анна увидела солнце, взорванное в небесах, Валентин постепенно
вернул свое внимание тому, что давно уже начало его беспокоить и смущать.
Он смотрел на два белокаменных храма, с холмов молчаливо взирающих на нас.
Синее небо, подлинно великое, и кипенно-белые облака повисли над нами - в
головокружительной высоте. Мы еще постояли недолго, обнявшись, оба уже
прочно утвердившиеся ногами на песчаном дне, покружились в воде, словно
танцуя, а затем разъяли наши руки. Они у обоих дрожали.
У Анны лицо было разрумяненным - даже сквозь красноту загара пробился пылкий
румянец, - глаза ее сияли, но глядели снизу вверх на Валентина смущенно и
умоляюще, - так покоренные взирают на победителей. А он выглядел не
победительно, но подавленно - каким-то безрадостно поникшим и объятым
тайными страхами. Нам же еще надо было перебраться через реку и по другому
берегу, мимо огородов, вернуться пешком домой... Вот уже и произошло что-то
- и тому есть грозные свидетели, - после чего остается только умереть...
Впрочем, всякая живая тварь на земле что-то такое однажды должна совершить,
после чего остается только умереть.
- Этого не было. Нет...
- Чего не было?
- Никогда не считал тебя "сучкой".
- Но ведь ты называл меня так.
- Это же было когда... Уже на второй год. И вспомни, при каких
обстоятельствах.
- Отлично помню. Это когда ты застукал меня в лесу с Шикаевым. Но ведь я не
без трусов под ним лежала. В джинсах была. Просто он навалился на меня и
пытался поцеловать.
- Аня, эти наши разговоры - какое-то необъяснимое чудо в них. Великая
милость для меня и для тебя... Ведь нас давно уже нет на том прекрасном
свете, где даже в лесу, собирая грибы, мы могли позволить себе лгать и
творить всякие бесчинства. Но сейчас-то зачем лгать? Перестань,
пожалуйста... Ведь с Шикаевым у тебя все равно что-то было.
- Было, было, миленький. Как же не быть этому с Шикаевым. Ведь он настоящий
половой бандит был, ни одной юбки не пропустил.
- Слесарь на техстанции?
- Нет, жестянщик. Он, подлый, умудрялся прямо во время ремонта машины
затаскивать клиентку в свою каморку.
- И что, прямо на замасленных телогрейках?
- Так точно. И как ты угадал?
- О, это не так уж сложно. Думаю, что тебе не раз приходилось бывать в той
каморке.
- Опять угадал. Считай, до встречи с тобою это происходило чуть ли не каждый
раз, когда я ремонтировала машину на СТО. Странный был тип, этот Шикаев.
Очень странный. Вне станции он никогда не подходил ко мне. Если и
встречались нечаянно где-нибудь, едва здоровался, вид при этом имел самый
робкий, смущенный даже. Он и тогда, в лесу, ни за что бы не осмелился
приблизиться ко мне, если бы я сама не окликнула его...
- Ты шутишь, наверное, Анна. Как всегда, смеешься надо мной.
- Как тебе будет угодно, милый. Считай, что я пошутила.
- Но зачем, зачем тебе это было нужно?
- Что?
- Так шутить... Разве у нас не было все хорошо?
- Было все отлично. И ты молодчина, и я на высоте.
- Но зачем же тогда ...
- Не знаю, Валентин. Может быть, ты абсолютно был прав, назвав меня сучкой.
По-другому это называлось - "свободная женщина". А по-нашему,
простонародному...
- Аня, перестань, умоляю. Родная моя, единственная, ведь я в конце концов
любил тебя и умер из-за своей любви к тебе. Вся жизнь моя оказалась
бессмысленной, бесплодной - все равно, считай, по твоей милости. Весь мой
земной дух, моя воля, мой ум сосредоточились только на тебе. Все остальное,
кроме тебя, перестало существовать для меня. И что же? Жизнь прошла
пустотой. Ты велела мне выстроить стену между нами... За что, Аня? Разве я
заслужил это?
- А я? Чем я заслужила мою пустоту? Ты думаешь, мне очень нужны были все эти
Шикаевы, и Таракановы, и Архиповы? Да будь они все прокляты с их идиотскими
тыкалками. Нет, я не была "сучкой". Но это оказалось последним словом,
обращенным ко мне, когда бандит Архипов там, в ванной...
- Замолчи! Прошу тебя. Я ничего не хочу знать. Зачем это мне? Разве можно
хоть что-нибудь поправить? Нет, уже нельзя. Я хочу знать и помнить то, что
было связано с нами - только с тобой и со мною.
5
То, что было впоследствии отнято у нас, Анны и Валентина, у каждого
поодиночке, в разное время, - жизнь не имела цены и не могла быть никак
оценена, даже определена в том, хороша она или плоха, потому что при каждом
отдельном случае она подводилась к нулевому итогу. Если существует вечность
мира, то меня, значит, с моим куцым сроком жизни, можно совсем не учитывать.
Правда, и наоборот - если я все же существую и меня надо принимать всерьез,
то не может быть и речи ни о каком вечном мире. Однако все имеется в наличии
- и вечный мир вокруг меня, и я со своим прыщиком на губе. И в нарушение
всех законов математики, в нем суммой нулей становилась единица. Но странная
же это была единица! Возникая на сложении пары нулей, как в данном случае,
она тем самым в обязательном порядке отправляла в небытие каждое из своих
слагаемых.
Таким образом, только призрачная невидимость Анны-и-Валентина обеспечила наш
метафизический дуэт силой голоса, справедливостью разума, живым устремлением
к познанию окружающего пространства. И наоборот - пока и Анна и Валентин
были живы, наш дуэт еще никак не возникал, мы были молчаливы, безвольны и
как бы отстраненно взирали на поступки Анны и Валентина, не пытаясь в них
вмешиваться.
Существующие в природе русских слов (которые вслух никем не произносятся),
мы являемся чисто филологическим призраком, лингвистическим фантомом давно
усопших дней и людей, метафизическим эхом невидимых мертвых душ. Нас
невозможно "получить" с помощью химического или алхимического опыта, мы
неуловимы для самых чутких электронных приборов - но мы существуем, в этом
вы сами успели уже убедиться, и вы даже могли прогуляться с нами по
окрестностям маленького городка, что на берегу реки Гусь.
Если сейчас зима, вы могли бы надеть на ноги валенки, потому что снег в лесу
глубок и в нем можно увязнуть, чуть отойдя от дороги в сторону. А если
сейчас лето, середина августа, то мы хотели бы предложить вам поехать вместе
с нами в село Большое, где в действующем храме Воздвижения мы решили
обвенчаться.
Будьте с нами в этот час - ведь когда мы венчались, никаких свидетелей с
нами не было, мы не подумали о том, что брачующимся должны сопутствовать
всякие дружки, подруги, шафера - это помимо родителей, родных, близких. И
когда настало время возложить на наши головы венцы, вернее - подержать над
головами жениха и невесты золотые короны, то никого из своих возле нас не
оказалось, ведь мы приехали на свое венчание только вдвоем.
...И вы, благорасположенные к нам, встали тогда сзади, подержали венцы и
вместе с нами прошлись вкруг аналоя... У вас были такие радостные лица,
словно мы и впрямь оказались вашими близкими родственниками. (Он был
высокий, пожилой, в галстуке, с густыми, лохматыми бровями, с добрыми
морщинами на лбу, она была также рослой, но значительно моложе, с приятным
светлым русским лицом... Анна впоследствии не раз сожалела о том, что не
надоумилась даже узнать их имена и сердечно поблагодарить...)
В голове у Анны все смешалось и закружилось от волнения и страха перед
священником, молодым, но уже лысеющим со лба длинноволосым человеком, с
курчавой и, видимо, бережно возлелеянной бородой, - который начал
допытываться у Анны, была ли она на причастии перед тем, как идти под венец,
и еще о том, который по счету у нее брак. Он не выспрашивал ничего подобного
у Валентина, но почему-то вопрошал об этом у его молодой невесты - что ей
было не по душе, и Анна во время таинства смотрела на батюшку отчужденными
сердитыми глазами.
А тот, представитель новоиспеченного клира времен полного упадка империи,
когда модным стало даже партократам ходить в церковь и с тупым видом
креститься, стоя перед телекамерами, а вся посткоммунистическая культурная
общественность так и порхнула в ренессанс воцерковления, - молодой священник
совершал в этот день венчальный обряд бригадным методом. Потому что
брачующихся подобралось довольно много, семь-восемь пар, окрутить же надо
было всех - и батюшка организовал из молодоженов единую бригаду, сиречь
ансамбль, чтобы ходили они перед ним, как послушные праведники перед Богом,
и строем исполняли бы под батюшкиным командованием то, что было положено
церковным уставом.
После венчания мы возвращались в город тихой асфальтированной дорогой,
проложенной через просторные березовые леса. Был бы я жив - воспринимал бы
сейчас пролетающие сквозь листву лучи солнца как разливаемое за березовыми
кронами в небесные синие бокалы море белого огня, слепящие брызги которого
миллиардами искр падают на зрелые восковые листки августовской зелени? Была
бы я жива - казался бы мне тот путь через неторопливый, долгий лес все время
взлетным, словно я не машину свою вела, а поднимала в воздух самолет? И вот,
убедившись наконец, что высота нас к себе не принимает, я притормозила
"жигуленка", съехала с шоссе и по ровному травяному подножию углубилась в
эту стройную рощу белоствольных берез, красивее которых нет ничего на земле.
Были бы мы живы, в благополучии и все еще вместе - представилась бы нам
сейчас та остановка в пути как самый возвышенный участок земного бытия -
апофеоз нашей жизни? Я вылез из автомобиля, когда Анна, выйдя первою, уже
обходила спереди и осматривала его критически-удовлетворенным взором, - мой
"жигуль", по случаю торжества до блеска вымытый автошампунем, недурно
смотрелся, но я не полюбоваться им захотела, а вовсе другого, с тем и
направилась к ближайшим кустикам.
И в зарослях молодого подроста постепенно исчезала ее белая стройная фигура,
но еще какое-то время виднелась над зеленой кущей озиравшаяся по сторонам
хорошенькая головка с высоко поднятыми на затылке волосами, подхваченными
широкой лентой-повязкой - нет, это была не лента и не повязка, то была
особого рода свадебная фата, которую я сама себе соорудила: пришитые к
васильковому галуну, собранные фестончиками белые рюши. Такого же
василькового цвета был на мне тканый пояс, два с половиной сантиметра
шириною, который на талии перехватывал мой подвенечный ансамбль: белую
кашемировую юбку до колен и белую же шелковую блузку с длинными рукавами, на
шее - нитка крупного жемчуга. О, это был класс, то, что я придумала - в пику
этим пышным и пошлым кукольным платьям, по своей унылости скорее
напоминающим погребальные уборы, чем свадебные наряды.
Исполать нашим милым земным подругам в белоснежных нежных одеждах,
исчезающим в зеленых зарослях лесного подроста, - поначалу я, ни о чем не
думая, направился было вслед за Анной, но она, моя красавица, остановилась,
