послушался. Как только Казанова услышал тихий шорох отца Бальби,
пробиравшегося в отверстие, то вскричал: "Он пришел!" Казанова
упал ничком, дав Сорадачи хороший удар кулаком так, что тот тоже
повалился на брюхо. Ломание досок вызвало большой шум. Так они
лежали с четверть часа. Он велел Сорадачи три с половиной часа
вымаливать прощение у Розового венка. Он хотел совершено запутать
брадобрея. Время от времени Сорадачи засыпал измученный
однотонной молитвой и неудобной позой. Иногда он бросал взгляд
наверх или на образ девы. Это было невыразимо смешно.
Казанова велел ему, чтобы утром, когда придет Лоренцо, он
оставался на соломенном матраце, лицом к стене, без малейшего
движения или взгляда на Лоренцо. Если Лоренцо спросит его, он
должен отвечать, не смотря на Лоренцо, что не спал всю ночь и
хочет отдохнуть.
Сорадачи поклялся на образе Марии. Казанова поклялся тоже,
что при первом взгляде Сорадачи вверх задавит его на месте.
Когда Сорадачи уснул, Казанова два часа подряд писал Бальби.
Когда работа будет окончена, ему надо прийти только один раз,
чтобы проломить потолок, в ночь с 31 октября на 1 ноября. Они
будут вчетвером. Он написал это письмо 28 октября.
На следующий день написал Бальби: путь готов, последнюю
планку потолка камеры Казановы он сможет проломить за четыре
минуты.
Сорадачи сдержал слово. Лоренцо ни о чем его не спросил.
Сорадачи и Казанова целый день говорили на божественные темы,
Казанова становился все мистичнее, Сорадачи - все фанатичнее, чем
больше пил вина, подливаемого Казановой.
Утром 31 октября Казанова видел Лоренцо в последний раз. Он
дал тюремщику книгу для Бальби. Он написал ему, что потолок надо
проломить в одиннадцать.
Казанова извиняется перед читателями, за употребление имени
святой девы, Франциска и т.д. всуе. Он охотно отказался бы от
этого, если мог бы добыть свободу иначе! Должен ли он был
задушить любимого Сорадачи? Это было бы легче и безопаснее. Он
отговаривается тем, что Сорадачи должен умереть естественной
смертью. Кто побеспокоится об какой-либо жертве под Свинцовыми
Крышами?
Но это - не путь для Казановы. Лучше религиозная проказа, чем
труп!
Когда Лоренцо ушел, Казанова сказал брадобрею, что в
одиннадцать сквозь потолок придет ангел и принесет ножницы,
которыми Сорадачи должен постричь бороды ангелу и Казанове.
"У ангела есть борода?", - спросил Сорадачи.
"Увидишь! Потом мы покинем камеру, пробьемся через крышу
дворца дожей, спустимся на площадь Святого Марка и уедем в
Германию."
Сорадачи молчал и ел, Казанова не мог спать и не откусил ни
кусочка.
Час пробил. Ангел пришел. Сорадачи хотел пасть на пол. Это не
нужно, сказал Казанова. В несколько минут Бальби расширил дыру в
потолке. (Счет за починку, найденный аббатом Фулином в актах
венецианской инквизиции, опубликованный С. ди Джакомо, очевидно,
относится к этой дыре.) Кусок доски упал в камеру. Отец Бальби
бросился в объятия Казановы.
"Ладно", сказал Казанова, "Ваша работа сделана, моя
начинается". Бальби дал ему пику и ножницы. Казанова велел
Сорадачи подстричь обоим бороды, и в голос засмеялся над миной
Сорадачи, который с открытым ртом уставился на Бальби,
выглядевшего скорее как дьявол, чем ангел. Тем не менее Сорадачи
прекрасно подстриг их.
Нетерпеливо, чтобы посмотреть помещение, он попросил Бальби и
Сорадачи постеречь в камере, и полез. Он нашел потолок камеры
графа Аскино, забрался внутрь и обнял его. Он тотчас увидел, что
по своил силам старик не в состоянии вместе с ними бежать по
крутой крыше, покрытой свинцовыми плитами.
Луна должна была зайти после одиннадцати, солнце встать около
половины восьмого, у них было семь темных часов. Напрасно пытался
он занять у графа тридцать цехинов. Граф объявил, что у него нет
денег, при этом семь детей и т.д., он плакал. Казанова разделил
веревку на два мотка. Отец Бальби уже упрекал его, что у него нет
определенного плана. Граф предостерегал со всей говорливостью
адвоката, тревожущегося о двух цехинах. Но, может быть, длинная и
логичная речь адвоката это только риторический прием Казановы,
который устами нейтрального человека еще раз хочет напомнить
читателю о всей опасности происходившего.
Свинцовая крыша была крута, семь-восемь люков зарешечены и
так далеко стояли от края, что были непроходимы. Веревки
бесполезны, так как их не за что было прикрепить. Мог ли вообще
человек спуститься с такой высоты? Один мог бы держать веревку и
дать спуститься товарищу, но как потом быть с ним? И куда
спускаться? На площадь? Там их увидит весь свет. Во двор? Там он
попадет в лапы охране. В канал? Он не очень глубок, и в прыжке
можно переломать все конечности.
Казанова выслушал его с тихой яростью и терпением. Он
ответил, что уверен в успехе, но не может объяснить все
подробности. Время от времени Казанова протягивал руку, чтобы
убедиться, что Сорадачи все еще там. Внезапно Сорадачи обнял
колени Казановы, поцеловал ему руку и плача просил не требовать
его смерти. Он конечно упадет в канал; тогда пусть они оставят
его там и он будет всю ночь молить за них святого Франциска.
Казанова был согласен и велел ему все книги перенести графу, они
стоят сотню талеров. Аскино должен получить их за свои два
цехина.
Луна зашла. Отец Бальби и Казанова взяли каждый по веревке и
по узлу на плечи, надели шляпы на головы и выбрались на крышу,
первым шел Казанова. Он цитирует Данте: "E gnindi uscimmo a
rimirar le stelle", потом мы вышли, чтоб увидеть звезды. Было
облачно. Казанова опустился на четвереньки и воткнул свою пику
между двумя свинцовыми плитами, загнув пальцами другой край
нависающей плиты; так постепенно он добрался до конька крыши.
Монах держался за пояс Казановы, который как вьючное животное на
крутой, влажной, скользкой крыше должен был одновременно тащить и
толкать.
На коньке они уселись верхом, спинами к маленькому острову
Сан Джорджо Маджоре, в двухстах шагах от них были купола собора
святого Марка. Казанова попросил Бальби подождать, снял свой
узел, и пошел вдоль конька только с пикой. Почти целый час он
напрасно исследовал все крыши дворца; нигде нельзя было
прикрепить веревку. Наконец он увидел люк на стороне канала. Он
был так широк, что не мог быть тюремным, то есть выходил в
дворцовые помещения, чьи двери конечно были открыты. Он был
уверен, что служитель дворца, даже слуга семейства дожей, скорее
способствует, чем обнаружит их побег, так сильно ненавидели
венецианцы инквизицию.
Казанова понемногу сполз с конька, пока не оказался верхом на
маленькой крыше пристройки. Обеими руками держась за край, он
вытянул голову и увидел маленькую решетку, а за ней оконное
стекло. Его уже покидало мужество, когда послышался полночный бой
часов с башни - он вспомнил предсказание Ариосто, схватил свою
пику, протянул ее как можно дальше, вонзил в раму и за четверть
часа сломал решетку. Он бросил ее возле люка. (Счет за починку в
актах подтверждает это.) Он разбил оконное стекло и поранил руку,
она сильно кровоточила. С пикой он вернулся к Бальби, который уже
кипел от сомнений. В час он решил вернуться в тюрьму. "Я думал,
вы свалились".
Казанова подхватил свои узлы и прокрался с Бальби к люку.
Один на веревке мог легко помочь забраться в окно другому. Но как
со вторым? Веревку нигде нельзя было привязать к люку. Если
второй спрыгнет, он может сломать руки и ноги. Они не знали
высоту. Когда он все объяснил Бальби, тот сказал: "Пустите меня
вперед, тогда у вас будет время подумать, как последовать за
мною". Казанова тотчас развязал свой узел, крепко привязал
веревку ему под руки к груди, велел лечь на живот ногами вниз и
спускаться, пока он не окажется на люке. Бальби начал спускаться,
опираясь руками о край. Казанова позволял ему соскальзывать вниз,
лежа на люке и крепко сжимая веревку. Монах мог спускаться
безбоязненно.
Достигнув дна, монах отвязал веревку, Казанова втащил ее и
нашел, что длина ее составляет десять его рук, около восьми
метров.
Казанова снова влез на конек, ожидая наития. Он увидел место
возле купола, которое еще не осмотрел, прокрался туда и обнаружил
на террасе корыто с раствором, инструменты каменщика и приставную
лестницу, которая показалась ему достаточно длинной, чтобы по ней
сойти через люк к Бальби. Казанова привязал веревку к первой
ступеньке и потащил лестницу к люку. Лестница была длиной в
двенадцать его рук, то есть около девяти метров. Теперь он должен
был протащить лестницу через люк. Ему снова был нужен монах.
Конец лестницы достиг люка; около трети торчало над желобом
крыши. Он соскользнул к люку, вытащил лестницу наружу и завязал
конец веревки на восьмой ступеньке. Теперь он снова спустил ее
так низко, что только ее конец выдавался над люком. Тогда он
попытался протолкнуть ее через люк, но она прошла только до пятой
ступени. Ее конец прижимал его к крыше возле люка. Поэтому надо
было хватать ее за другой конец. По скату крыши он смог вытащить
конец лестницы, а дальше она пошла собственным весом.
Он решил сползти до желоба, чтобы поставить лестницу там. Он
отпустил веревку; лестница повисла на желобе на третьей
ступеньке. Оттуда, лежа на животе, он подтаскивал лестницу
кончиком ноги, чтобы уткнуть ее во что-нибудь. Она уже встала на
люк, потому что он потерял тяжесть. Ее надо было вытащить всего
на два фута. Тогда он снова лег на крышу, чтобы полностью
вытащить лестницу с помощью веревки. Он опустился на колени,
соскользнул вниз и задержался, опираясь на крышу только грудью и
локтями, тело свисало в пустоту.
Ужасное мгновение! Ему удалось зацепиться. Однако при этом
ужасном невезении он вытащил лестницу еще на три фута, где она
застряла недвижимо. Ему посчастливилось схватиться так высоко,
что вес тела опирался на локти, он сразу попытался закинуть на
крышу ногу. Он увидел, что может забросить лишь правую ногу,
чтобы встать на желоб вначале одним, а затем другим коленом. Но
тут его пронзила болезненная судорога во всех членах. Он висел
недвижимо, пока приступ не прошел. Через пару минут он снова
предпринял усилия и встал наконец обеими коленями на желоб. Тогда
он осторожно поднял лестницу, держа ее на весу параллельно
маленькой крыше. С пикой он взобрался на люк и спустил всю
лестницу вниз, конец ее принял Бальби в руки. Он сбросил одежду,
веревку и осколки окна туда, где стоял Бальби, и спустился по
лестнице.
Монах встретил его с радостью и положил лестницу в сторону.
Пробуя руками, они исследовали темное место, оно было тридцать
шагов в длину и двадцать в ширину.
На одном из концов они обнаружили двухстворчатую дверь, она
поддавшись пике, отворилась; вдоль стены они скользнули по новой
комнате и натолкнулись на большой стол, окруженный креслами. Они
нашли окно, открыли и при свете звезд увидели пропасть между
куполами собора. Они закрыли окно и пошли назад к своим узлам.
Душевно и телесно измученный Казанова повалился на пол,
засунул узел с веревками под стол и тотчас уснул на три с
половиной часа. Его едва разбудили слова и толчки монаха. Уже
пробило пять часов. Уже два дня Казанова не ел и не спал. Теперь
к нему вернулась прежняя сила и свежесть.
Это была не тюрьма, это был выход. В очень темном углу он
нащупал дверь, нашел замочную скважину, тремя-четырьмя ударами
пики сломал замок. Они вошли в комнату, где на столе лежал ключ.
