отсюда тебе не уйти, сколько еще смутности сможет принять твоя положи-
тельная плоть и насколько долго еще останется она положительной если
твоя психика продолжает по ней лупить что есть мочи - парень, ты сдох-
нешь, если птички становятся блеклыми - это знак..." Но мысли ревут го-
раздо больше чем вот так, видения о моей работе позабыты, мое благосос-
тояние (так называемое благосостояние снова) разнесено в клочья, мозг
постоянно теперь поврежден - мысли пойти работать на железную дорогу - О
Господи все это скопище и дурацкая иллюзия и весь этот вздор и безумие
что мы воздвигли на месте единственной любви, в своей печали - но теперь
когда Марду склоняется надо мною, усталая, торжественная, мрачная, спо-
собная пока играла с маленькими небритыми уродствами моего подбородка
прозревать прямо сквозь мою плоть мой кошмар и способная прочувствовать
каждое дрожание боли и тщетности которое я мог послать, о чем, к тому
же, говорило ее признание моего "Ты искренне?" как зова прозвучавшего со
дна глубокого колодца - "Бэби, поехали домой."
"Нам придется ждать пока Бромберг не поедет, сесть с ним вместе на
поезд - наверное..." И вот я встаю, иду в ванную (где уже побывал раньше
пока они были на пляже и секс-фантазировал вспоминая тот раз, в другой
еще более дикий и давний уикэнд у Бромберга, бедняжка Энни с волосами
накрученными на бигудях и ненакрашенная и Лерой бедный Лерой в соседней
комнате недоумевая что это его жена там делает, и Лерой же позже умчав-
шийся отчаянно в ночь осознав что мы что-то затеяли в ванной и так вспо-
миная себя теперь ту боль что я причинил Лерою в то утро только лишь ра-
ди крошки насыщения этого червя и этой змеи которых зовут сексом) - Я
захожу в ванную и моюсь и спускаюсь вниз, пытаясь выглядеть жизнерадост-
но.
Все же я не могу смотреть Марду прямо в глаза - в сердце у себя: "О
зачем ты это сделала?" - ощущая, в своем отчаяньи, провозвестие того что
грядет.
Как будто еще недостаточно это был день той ночи с великой пьянкой
Джоунза, которая стала ночью когда я выпрыгнул из такси Марду и бросил
ее псам войны - человек войны Юрий сражается против человека Лео, каждый
из них. - Начинаясь, Бромберг звонит по телефону и собирает подарки на
день рождения и собирается ехать автобусом чтоб успеть на старый 151-й в
4.47 до города, Сэнд везет нас (в самом деле жалкий удел) к автобусной
остановке, где мы пропускаем по быстрой в баре через дорогу пока Марду
теперь уже ей стыдно не только за себя но и за меня тоже остается на
заднем сиденье в машине (хоть и выдохшаяся) но при свете дня, пытаясь
подремать - на самом деле пытаясь придумать себе выход из той западни из
которой только я мог помочь ей выбраться если б мне дали еще один шанс -
в баре, преходяще изумленный, я вынужден выслушивать Бромберга продолжа-
ющего себе громогласно громыхать болботать свои соображения об искусстве
и литературе и даже фактически ей-Богу анекдоты про гомиков пока хмурые
фермеры долины Санта-Клара наливались у поручней, у Бромберга нет даже
никакого понятия о своем фантастическом воздействии на обыкновенных - а
Сэнду по кайфу, сам он тоже в действительности шиза - но это несущест-
венные детали. - Я выхожу сообщить Марду что мы решили ехать следующим
поездом чтобы пока вернуться в дом забрать забытый там пакет что для нее
не больше чем еще один наворот тщеты и суеты она принимает эту новость
официально сжатыми губами - ах любовь моя и утраченная моя заветная
(старомодное слово) - если б я знал тогда то что знаю сейчас, вместо то-
го чтобы возвращаться в бар, дальше трепаться, и вместо того чтобы смот-
реть на нее обиженными глазами, и т. д., и позволить ей лежать там в
блеклом море времени заброшенной и неутешенной и непрощенной за грех мо-
ря времени я влез бы внутрь и сел бы с нею, взял бы ее за руку, обещал
бы свою жизнь и защиту - "Потому что я люблю тебя и нет никакой причины"
- но тогда будучи далек от того чтобы полностью успешно осознать эту лю-
бовь, я все еще пребывал в процессе размышления я выкарабкивался из
собственного сомнения по ее поводу - но вот пришел поезд, наконец-то,
153-й в 5.31 после всех наших проволочек, мы сели, и поехали в город -
сквозь Южный Сан-Франциско и мимо моего дома, лицом друг к другу на си-
деньях купе, проезжая громадные верфи в Бэйшо и я ликующе (пытаясь быть
ликующим) показываю товарный вагон рывком поданный под бункеровку и вид-
но как вдали вздрагивает загрузочная воронка, ух - но большую часть вре-
мени блекло сижу под перекрестными взглядами и выдавливаю из себя, в
конце концов: "Я действительно чувствую что должно быть спиваюсь аж нос
краснеет" - первое же что я мог придумать и сказать чтоб облегчить дав-
ление того о чем мне на самом деле хотелось рыдать - но в главном все
втроем мы действительно печальны, едем вместе на поезде к веселухе, к
кошмару, к неизбежной водородной бомбе.
- Сказав наконец Остину адью на каком-то кишащем перекрестке на Мар-
кете где мы с Марду бродили в огромных печальных угрюмых толпах в смя-
тенной массе, как будто вдруг потерялись в действительном физическом
проявлении умственного состояния в котором были с нею вместе вот уже два
месяца, не держась даже за руки а я озабоченно прокладывал путь через
толпы (с тем чтобы выбраться побыстрее, терпеть не могу) но на самом де-
ле поскольку был слишком "задет" чтобы держать ее за руку и вспоминая
(теперь с большой болью) ее обычное требование чтобы я не обнимал ее на
улице или люди подумают что она шлюха - закончившись, ярким потерянным
грустным днем вниз по Прайс-Стрит (О обреченная Прайс-Стрит) к Небесному
Переулку, среди детей, молодых симпатичных мексиканских лапочек причем
при виде каждой я вынужден был говорить самому себе с презрением "Ах они
почти все без исключения лучше Марду, мне надо лишь подснять одну из
них... но О, но О" - ни она ни я много не говорили, и такая досада в ее
глазах что в первоначальном месте где я видел эту индейскую теплоту ко-
торая в самом начале подвигла меня на то чтобы сказать ей, в одну из
счастливых ночей при свече: "Милая то что я вижу в твоих глазах это вся
жизнь наполненная любовным расположением не только от индианки в тебе но
поскольку ты отчасти негритянка то неким образом ты первая, сущностная
женщина, и следовательно самая, самая первоначально самая полно любовная
и материнская" - там теперь и досада тоже, некая утраченная американская
примесь и настроение с нею вместе - "Эдем в Африке", прибавил я как-то
раз - но сейчас в моей обиде ненависть оборачивается другой стороной и
вот спускаясь по Прайсу с нею всякий раз как вижу мексиканскую девку или
негритянку я говорю себе: "бляди," все они одинаковы, всегда пытаются
обдурить и ограбить тебя - припоминая все свои отношения с ними в прош-
лом - Марду ощущающая эти волны враждебности от меня и молчаливая.
И кто еще в нашей постели в Небесном Переулке как не Юрий - бодрень-
кий - "Эй я тут работал весь день, так устал что пришлось вернуться и
еще чутка отдохнуть." - Я решаюсь высказать ему все, пробую сформировать
слова во рту, Юрий видит мои глаза, ощущает напряг, Марду ощущает нап-
ряг, стук в дверь и возникает Джон Гольц (всегда романтически заинтере-
сованный в Марду но как-то более наивно), он ощущает напряг: "Я зашел
книжку попросить" - суровое выражение у него на лице и вспомнив как я
обломил его по части избирательности - поэтому сваливает сразу же, взяв
книгу, а Юрий поднимается с кровати (пока Марду прячется за ширмой пере-
одеться из выходного платья в домашние джинсы) - "Лео подай мне штаны."
- "Встань и сам возьми, они у тебя перед носом на стуле, ей тебя не вид-
но" - смешное утверждение, и разум мой чувствует этот смех и я смотрю на
Марду которая молчалива и внутрення.
В тот момент когда она уходит в ванную я говорю Юрию "Я очень ревную
по части вас с Марду на заднем сиденье сегодня ночью, чувак, в самом де-
ле." - "Я не виноват, это она первая начала." - "Слушай, ты такой - типа
не позволяй же ей, держись подальше - ты такой донжуан что они все сами
на тебя вешаются" - говоря это в тот миг когда Марду возвращается, мет-
нув острый взгляд не слыша слов но видя их в воздухе, и Юрий сразу же
хватается за ручку еще открытой двери и говорит "Ну ладно я пошел к Ада-
му увидимся там позже."
"Что ты сказал Юрию - ?" - Пересказываю ей слово в слово - "Боже нап-
ряг тут был непереносимый" - (баранье я озираю тот факт что вместо того
чтобы быть жестким и подобным Моисею в своей ревности и положении я
вместо этого молол Юрию нервную "поэтическую" чушь, как обычно, сообщая
ему напряг но никак не позитивность своих чувств в словах - баранье я
озираю свою дурость - Мне грустно почему-то увидеть Кармоди -
"Бэби я собираюсь - как ты думаешь на Колумбусе есть цыплята? - Я там
видела - И приготовить, понимаешь, у нас с тобой будет славный ужин с
цыпленком." - "А," говорю я себе, "что хорошего в славном ужине с цып-
ленком когда ты любишь Юрия так сильно что он вынужден сваливать в тот
миг когда ты входишь из-за давления моей ревности и твоей возможности
как напророчено во сне?" "Я хочу" (вслух) "увидеть Кармоди, мне грустно
- ты оставайся тут, готовь цыпленка, ешь - сама - я вернусь попозже и
заберу тебя." - "Но так всегда начинается, мы вечно уходим, мы никогда
не остаемся одни." - "Я знаю но сегодня вечером мне грустно мне надо
увидеться с Кармоди, по какой-то причине не спрашивай меня у меня нево-
образимо печальное желание и причина просто - в конце концов я как-то на
днях нарисовал его картинку" (Я сделал свои первые карандашные наброски
человеческих фигур полулежа и они были встречены с изумлением Кармоди и
Адамом и поэтому я возгордился) "и в конце концов когда я рисовал Фрэнка
как-то на днях я заметил такую великую печаль в морщинках у него под
глазами что я знаю он - " (себе: Я знаю он поймет как грустно мне сей-
час, я знаю что он страдал точно так же на четырех континентах). - Взве-
шивая услышанное Марду не знает куда приткнуться но неожиданно я расска-
зываю ей о своем поспешном разговоре с Юрием ту часть о которой совсем
забыл в своем первом пересказе (и здесь тоже забыл) "Он сказал мне "Лео
я не хочу делать твою девчонку Марду, в конце концов я глаз на нее не
ложил..." "Ах, так значит глаз не ложил! Вот так сказанул!" (те же самые
зубки ликованья теперь порталы сквозь которые проносятся рассерженные
ветра, а глаза ее блещут) и я слышу это торчковое ударение на концы слов
где она нажимает на свои окончания как многие торчки которых я знаю, по
некой внутренней тяжелой дремлющей причине, которую в Марду я приписывал
ее изумительной современности выбранной (как я однажды спросил у нее)
"Откуда? где ты научилась всему что знаешь и этой своей изумительной ма-
нере говорить?" но слышать теперь эти интересные окончания только бесит
меня поскольку это происходит в явной речи о Юрии которой она показывает
что не сильно против увидеть его снова на вечеринке или иным образом,
"если он собирается и дальше так говорить про то что глаз не ложил",
скажет она ему. - "О," говорю я, "теперь ты уже ХОЧЕШЬ идти на вечеринку
к Адаму, поскольку там сможешь расквитаться с Юрием и отделать его - у
тебя все на лбу написано."
"Боже," пока мы идем вдоль скамеек церковного парка печального парка
всего этого лета, "теперь ты еще и обзываешься, на лбу написано."
"Ну дак так и есть, ты думаешь я не вижу тебя насквозь, сначала ты не
хотела идти к Адаму совсем а теперь когда услышала - а да ну его к черту
если это у тебя на лбу не написано то я тогда вообще не знаю." - "Еще
обзываешься, Боже" (всхлипнув перед тем как засмеяться) и мы оба на са-
мом деле истерично так улыбаемся и как будто бы ничего и не случилось
вообще и фактически как счастливые беззаботные люди которых вы видите в
