дождаться автобуса в какой-нибудь город у международной границы. Или любой
другой автобус, лишь бы уехать из Гуаямоса. Я тут же отбросил и эту идею.
Конечно же, дон Хуан дал мои данные полицейскому, и полиция уже
предупредила всех на автобусной станции.
Мой ум был охвачен слепой паникой. Я постарался чаще дышать, чтобы
успокоить свои нервы.
Я заметил, что толпа возле дон Хуана начинает расходиться.
Полицейский вернулся с коллегой, и они медленно двинулись к концу улицы. В
этот миг я почувствовал внезапное бесконтрольное желание. Было так, будто
мое тело отсоединилось от моего мозга. Я пошел к своей машине, неся с
собой все пакеты. Без малейшего страха или следов беспокойства я открыл
багажник, сложил туда пакеты, затем открыл водительскую дверь.
Дон Хуан стоял на тротуаре возле машины, рассеянно наблюдая за мной.
Я взглянул на него с совершенно не свойственной мне холодностью. Никогда в
жизни у меня не было такого чувства. Я не чувствовал ненависти или даже
гнева. Я даже не сердился на него. Это чувство не было ни смирением, ни
терпением. И уж конечно, оно не было добротой. Скорее это было холодное
безразличие, пугающее отсутствием жалости. В этот миг меня совершенно не
заботило, что случится с дон Хуаном или со мной. Дон Хуан встряхнулся
верхней частью тела, как собака после купания. И тут же, словно все было
только плохим сном, он вновь превратился в человека, которого я знал. Он
быстро вывернул наизнанку свою куртку. Это была какая-то двухлицевая
куртка, бежевая с одной стороны и черная с другой. Теперь он был одет в
черную куртку. Дон Хуан бросил свою соломенную шляпу в машину и аккуратно
пригладил свои волосы. Он вытащил воротничок рубашки поверх воротника
куртки, и это тут же сделало его гораздо моложе. Ни слова не говоря, он
помог мне сложить оставшиеся пакеты в машину.
Когда оба полицейских бросились к нам, дуя что есть мочи в свои
свистки, привлеченные стуком дверей машины, дон Хуан очень проворно
побежал им навстречу. Он внимательно выслушал их и заверил, что им не о
чем беспокоиться. Он объяснил, что они, по-видимому, встретили его отца,
слабого старого индейца, который страдал умственной недостаточностью. Пока
он рассказывал им все это, дон Хуан то открывал, то закрывал двери машины,
как бы проверяя замки. Он перенес пакеты из багажника на заднее сидение.
Его подвижность и юношеская сила были полной противоположностью вялым
движениям старика, который был здесь несколько минут назад. Я знал, что он
все это делает для того полицейского, который видел его раньше. На его
месте я бы и секунды не сомневался, что передо мной стоит сын того
умалишенного старика-индейца.
Дон Хуан назвал им ресторан, где они могут узнать про его отца, а
потом без слов и всякого стыда сунул им взятку.
Я даже не потрудился что-либо объяснить полицейскому. Что-то
вынуждало меня чувствовать себя твердым, холодным, деловым и безмолвным.
Мы молча влезли в машину. Полицейский не спрашивал меня ни о чем.
Казалось, он слишком устал, чтобы заниматься опросом. Мы двинулись вперед.
- Что за ерунду ты вытворял здесь, дон Хуан? - спросил я, и
холодность моего тона удивила меня.
- Это был первый урок по безжалостности, - ответил он.
Дон Хуан заявил, что по пути в Гуаямос он предупредил меня о
предстоящем уроке по безжалостности. Я признался, что не обратил на это
внимания, так как считал, что мы просто беседуем друг с другом, скрашивая
монотонность езды.
- Я никогда просто так не беседую, - строго сказал он. - ты должен
знать, что было потом. После полудня я создал ситуацию, необходимую для
того, чтобы сдвинуть твою точку сборки в позицию, где исчезает жалость.
Эта позиция известна как место отсутствия жалости.
- Проблема, которую решают маги, - продолжал он, - состоит в том, что
место отсутствия жалости может быть достигнуто только с минимальной
помощью. Нагваль создает сцену, но точку сборки должен сдвинуть сам
ученик.
- Сегодня ты сделал это. Я помог тебе, возможно, несколько
драматично, сдвинув твою точку сборки в особую позицию, которая превратила
меня в немощного и непредсказуемого старика. Я не просто действовал как
старый и немощный человек. Я был им.
Озорной огонек в его глазах подсказал мне, что он наслаждается этим
моментом.
- Совершенно необязательно было поступать именно так, - продолжал он.
- я мог бы заставить тебя сдвинуть точку сборки и без такой жесткой
тактики, но видишь, не удержался. Поскольку эта ситуация никогда не
повторится вновь, мне хотелось узнать, смогу ли я действовать так, как
действовал мой бенефактор. Поверь мне, я удивлялся себе не меньше, чем ты.
Я почувствовал себя до невероятности легко. Я без труда принял все,
что он сказал мне. И не было вопросов, я понял все и не нуждался в его
объяснениях.
Потом он сказал то, что я уже знал, но не мог выразить в словах,
потому что не мог найти подходящего выражения, чтобы описать это. Он
сказал, что все, выполняемое магами, есть движения точки сборки, а такие
движения управляются количеством энергии, которое маги вкладывают в свои
команды.
Я упомянул дон Хуану, что знал все это, и даже больше того. А он
ответил, что внутри каждый человек является гигантским, темным озером
безмолвного знания, которое каждый из нас интуитивно чувствует. Он сказал
мне, что я могу интуитивно чувствовать его немного яснее, чем обычный
человек, благодаря своей вовлеченности на путь воина. Потом он добавил,
что маги - единственные существа на земле, которые преднамеренно выходят
за интуитивный уровень, обучаясь двум трансцендентальным вещам: во-первых,
постигая существование точки сборки, и во вторых, заставляя точку сборки
двигаться.
Он подчеркивал снова и снова, что наиболее сложным знанием, которым
обладали маги, был наш потенциал чувствующих существ и знание того, что
содержание восприятия зависит от положения точки сборки.
В этот момент я начал переживать уникальное затруднение в
концентрации на том, о чем он говорил, не потому, что был чем-то отвлечен
или утомлен, но потому, что мой ум сам по себе начал играть в игру
предвосхищения его слов, словно какая-то неизвестная часть меня безуспешно
пыталась найти слова, которые были бы адекватны мыслям. И пока дон Хуан
говорил, я чувствовал, что могу предсказать, как он выразит мои
собственные безмолвные мысли. Я вздрогнул, осознав, что его выбор слов в
любом случае был лучше, чем мой. Но предвосхищение его фраз уменьшало мою
концентрацию.
Я резко прижался к краю дороги. И правда, впервые в жизни у меня было
ясное знание дуализма во мне, как-будто внутри меня находились две
совершенно отдельные части. Одна была очень старой, спокойной и
безразличной. Она была тяжелой, темной и связанной с чем-то еще. Эта часть
во мне не волновалась ни о чем, потому что она была одинакова со всем
остальным. Она пользовалась всем без ожиданий. Другая часть была светлой,
новой, пушистой и возбужденной. Она была нервной и быстрой. Она
волновалась о себе, так как была ненадежной и не пользовалась ничем,
просто потому, что не обладала способностью связывать себя с чем-либо. Она
была одинока и уязвима, располагалась на поверхности. Это была часть, из
которой я смотрел на мир.
Я преднамеренно осмотрелся из этой части. Куда бы я не посмотрел,
везде были обширные возделанные земли. И эта ненадежная, пушистая и
обеспокоенная часть меня была схвачена между гордостью за трудолюбие
человека и грустью от зрелища великолепной древней сонорской пустыни,
переходившей в опрятную картину пашни и культивированных растений.
Старая, темная, тяжелая часть меня ни о чем не волновалась. И эти две
части вступили в спор. Пушистая часть хотела взволновать тяжелую часть, а
та, наоборот, хотела остановить волнение легкой части и научить ее
пользоваться и наслаждаться.
- Почему ты остановился? - спросил дон Хуан.
Его голос вызвал реакцию, но было бы неточным сказать, что это я
прореагировал. Звук его голоса, казалось, укреплял пушистую часть, и
внезапно я узнал самого себя.
Я описал дон Хуану осознание своего дуализма. Как только он начал
объяснять это в терминах позиции точки сборки, я потерял свою твердость.
Пушистая часть стала такой же пушистой, какой была в тот миг, когда я
заметил мою двойственность, и я вновь знал все, что мне объяснял дон Хуан.
Он говорил, что, когда точка сборки движется и достигает места
отсутствия жалости, позиции рациональности и здравого смысла ослабевают.
Ощущение, которое я имел о старой, темной, молчаливой стороне, было
взглядом того, что предшествовало разуму.
- Я точно знал, о чем ты говорил, - сказал я ему, - я знаю огромное
количество вещей, но не могу высказать то, что знаю. Я не знаю, как
начать.
- Я уже упоминал тебе об этом, - объяснил он. - то, что ты переживал
и называл дуализмом, является взглядом из другой позиции твоей точки
сборки. Из этой позиции ты смог почувствовать древнюю сторону человека. А
то, что знает древняя сторона человека, называется безмолвным знанием.
Именно это знание ты и не можешь выразить.
- А почему не могу? - спросил я.
- Потому что, чтобы выразить его, тебе необходимо владеть и
пользоваться непомерным количеством энергии, - ответил он. - в данный
момент ты еще не накопил ее.
- Безмолвное знание есть у каждого из нас, - продолжал он. - это
полнейшее мастерство, полнейшее знание обо всем. Но это еще не значит, что
нельзя говорить о том, что знаешь.
- Маги верят, что когда человек осознает то, что он знает, и хочет
быть сознательным к тому, что он знает, он теряет из поля зрения то, что
он знал. Это безмолвное знание, которое ты не в силах описать, конечно же,
является "намерением", духом, абстрактным. Ошибка человека в том, что он
хочет знать его прямо, так, как он знает повседневную жизнь. И чем больше
он того хочет, тем более эфемерным становится знание.
- Ты простыми словами скажи, что это значит? - попросил я.
- Это значит, что человек отказывается от безмолвного знания ради
мира разума, - ответил он. - чем больше он цепляется за мир разума, тем
более эфемерным становится "намерение".
Я завел машину, и мы двинулись в полном молчании. Дон Хуан больше не
показывал мне дорогу и не объяснял, как надо ехать - что он часто делал,
стараясь раздразнить мою собственную важность. У меня не было ясного
представления о том, куда надо ехать, но что-то внутри меня знало и это. Я
позволил этой части взять руководство на себя.
Поздним вечером мы под" ехали к большому дому, который группа дон
Хуана имела в сельской местности штата Синалса в Северо-западной Мексике.
Наше путешествие, казалось, вообще не потребовало много времени. Я не мог
вспомнить подробности нашей поездки. Все, что я знал о ней, пожалуй, было
то, что мы ни о чем не говорили. Дом казался пустым. Не было никаких
признаков, что в нем жили люди. Но я знал, что друзья дон Хуана находятся
в доме. Я чувствовал их присутствие, хотя и не видел их.
Дон Хуан зажег керосиновые лампы, и мы сели за массивный стол.
Казалось, что дон Хуан собирается поесть. Мне было интересно, что он
скажет или сделает, но в этот момент бесшумно вошла женщина и поставила на
стол большую тарелку с едой. Я не был готов к ее появлению, и когда она
вышла из темноты на свет, как бы возникнув из ниоткуда, я непроизвольно
открыл рот.
- Не пугайся, это я, Кармела, - сказала она и исчезла, вновь
