освобождения той захватывающей, светящейся сердцевины - сердцевины
осознания, которая является пищей орла. Сломить эту скорлупу означает
вспомнить другого себя и придти к целостности самого себя.
Дон Хуан и его воины пришли к целостности самих себя и затем
обратились к своей последней задаче, которая состояла в том, чтобы найти
новую пару светящихся двойных существ.
По словам дона Хуана, они считали это простым делом, - все остальное
было пока для них относительно легким. Они не представляли себе, что
кажущаяся легкость их достижений была следствием мастерства и личной силы
бенефактора.
Их попытки найти новую пару двойных существ оказались бесплодными. Во
всех своих поисках они ни разу не натолкнулись на двойную женщину. Они
нашли несколько двойных мужчин, но все они были хорошо обеспеченными,
занятыми, процветающими и настолько довольными своей жизнью, что было
бесполезно и подходить к ним. Им не было нужды искать целей жизни: они
считали, что уже нашли ее. Дон Хуан сказал, что однажды понял, что и он
сам и его группа старятся и казалось, что у них не было никакой надежды
выполнить свою задачу. Это было первый раз, когда они ощутили жало
отчаяния и бессилия.
Сильвио Мануэль настоял на том, что им следует взять себя в руки и
жить безупречно без надежды найти свою свободу. Дон Хуан считал
допустимым, что это действительно может быть ключом ко всему. В этом
аспекте он оказался идущим по следам своего бенефактора. Он пришел к
признанию того, что неодолимый пессимизм побеждает воина в определенной
точке его пути. Чувство поражения или, может быть, более точно - чувство
своей недостойности - находит на него почти незаметно.
Дон Хуан сказал, что раньше он, бывало, посмеивался над намерениями
своего бенефактора и никак не мог поверить, что тот горюет всерьез.
Несмотря на протесты и предупреждения Сильвио Мануэля, дон Хуан
считал все это гигантским розыгрышем, призванным научить их чему-то.
Поскольку он не мог поверить, что сомнения его бенефактора реальны,
то не мог поверить и тому, что решение его бенефактора жить безупречно без
надежды на свободу было искренним.
Когда до него, наконец, дошло, что его бенефактор со всей
серьезностью признал свое поражение, то ему стало ясно и то, что решение
воина жить безупречно, несмотря ни на что, нельзя рассматривать как
стратегию, направленную на достижение успеха. Дон Хуан и его партия сами
подтвердили эту истину, когда они поняли, как непреложный факт, что шансы
против них неимоверны. Он сказал, что в такие моменты верх берет
тренировка в течение всей жизни, и воин входит в состояние абсолютного
смирения.
Когда истинная нищета его человеческих ресурсов становится
неоспоримой, воину не остается ничего другого, как отступить назад и
склонить голову. Дон Хуан поражался, что такое решение не оказывало,
казалось, никакого влияния на женских воинов партии. Казалось, что
поражение оставляло их незатронутыми. Он сказал нам, что заметил это в
партии своего бенефактора: женщины никогда не были так озабочены и так
мрачны из-за своей судьбы, как мужчины. Они, казалось просто
присоединились к суждению бенефактора дона Хуана и последовали за ним, не
показывая ни эмоциональной усталости, ни измотанности. Если женщины и были
задеты на каком-то уровне, они оставались к этому безразличны. Быть
занятыми - вот все, что имело для них значение. Казалось, только мужчины
бросали вызов свободе и ощутили ответный удар.
В своей группе дон Хуан наблюдал такой же контраст. Женщины охотно
согласились с ним, когда он сказал, что ресурсов у него недостаточно. Он
мог сделать единственное заключение: что женщины, хотя они никогда не
упоминали об этом, с самого начала никогда и не верили, что у них есть
какие-либо ресурсы. Как следствие этого, они никак не могли чувствовать
разочарование или отчаяние, обнаружив, что они бессильны. Они знали это с
самого начала.
Он рассказал нам, что причина, по которой орел требовал вдвое больше
женских воинов, чем мужских, была как раз в том, что женщины имеют
врожденное равновесие, которого нет у мужчин. В критический момент именно
мужчины впадают в истерику и совершают самоубийство, если они решат, что
все потеряно. Женщина может убить себя из-за направления к цели, но не
из-за падения той системы, к которой она окажется принадлежащей.
После того, как дон Хуан и его партия воинов отказались от надежды
или скорее, как это выразил дон Хуан, когда мужские воины достигли
каменистого дна, а женщины нашли подходящие способы успокоить их, дон
Хуан, наконец, наткнулся на двойного мужчину, к которому он мог подойти.
Этим двойным мужчиной был я. Он сказал, что поскольку никто в своем
здравом уме не пойдет добровольно на такое противоестественное дело, как
битва за свободу, ему пришлось последовать учению своего бенефактора в
истинном стиле сталкинга заманить меня, так же как он заманил членов своей
партии. Ему нужно было быть со мной одному в таком месте, где бы он мог бы
применить физическое давление на мое тело, причем было совершенно
необходимо, чтобы я пришел туда по своей воле. Он заманил меня в свой дом
с большой легкостью. Как он говорил, захватить двойного мужчину никогда не
бывает большой проблемой. Трудность состоит в том, чтобы найти такого,
который был бы доступен.
Этот первый визит в его дом прошел, с моей повседневной точки зрения,
без всяких событий. Дон Хуан был очарователен и шутил со мной. Он привел
разговор к теме усталости, которую испытывает тело водителя, когда тот
долго пробудет за рулем; эта тема мне, как студенту-антропологу, казалась
совсем посторонней. Затем он бросил случайное замечание, что моя спина
выглядит чуть искривленной, и, не говоря больше ни слова, положил руку мне
на грудь, выпрямил меня и нанес мне мощный хлопок по спине. Он застал меня
настолько врасплох, что я потерял сознание. Когда я вновь открыл глаза, я
чувствовал так, как если бы он сломал мне спину, но я знал, что я другой.
Я был кем-то другим, а не тем мной, которого я знал. С этих пор, когда бы
я ни встречал его, он смещал меня из правостороннего осознания в левое, а
затем раскрывал мне правило. Почти сразу же после того, как он нашел меня,
дон Хуан встретился с двойной женщиной. Он не приводил меня с ней в
соприкосновение путем какой-либо схемы, как поступил с ним его бенефактор,
а изобрел розыгрыш, такой же эффективный и разработанный, как у его
бенефактора, путем которого он сам заманил и вовлек двойную женщину. Он
взял на себя этот труд, потому что считал обязанностью бенефактора вовлечь
обоих двойных существ сразу после нахождения, а уж затем свести их вместе,
как партнеров по невообразимому предприятию.
Он рассказывал мне, что однажды, живя в аризоне, он пришел в
правительственное учреждение, чтобы заполнить какое-то прошение. Дама в
справочном окне отправила его к служащей в другом секторе и, не глядя,
показывала налево. Он проследил за направлением ее вытянутой руки и увидел
двойную женщину. Когда он принес свое прошение к ней, то понял, что это
еще совсем молоденькая девушка. Она сказала, что к прошениям никакого
отношения не имеет, однако из симпатии к бедному старому индейцу она
уделила время, чтобы помочь ему оформить прошение. Требовались
определенные юридические документы - документы, которые находились у дона
Хуана в кармане, но он изобразил полное невежество и беспомощность. По его
поведению выходило, что бюрократическая организация является для него
полной загадкой. По словам дона Хуана, ему совсем нетрудно было изображать
полную безмозглость: все, что для этого требовалось, так это вернуться к
тому, что когда-то было его нормальным сознанием.
В его задачи входило продлить контакт с этой девушкой столь долго,
сколько удастся. Его наставник говорил ему, что двойные женщины очень
редки, и он убедился в этом сам в своих поисках. Он предупреждал также,
что такие женщины имеют внутренние ресурсы, делающие их очень изменчивыми.
Дон Хуан опасался, что если не станет вести свою игру мастерски, она может
просто сбежать.
Он играл на ее симпатии, чтобы выиграть время. Он создал дальнейшие
отсрочки, притворившись, что юридические документы потеряны. Почти каждый
день он приносил ей разные бумажки; она прочитывала их и с сожалением
говорила ему, что эти справки не те, какие нужны. Она была настолько
тронута его жалким положением, что вызвалась даже заплатить адвокату,
чтобы тот оформил удостоверение об утрате документов.
Через 3 месяца таких хождений дон Хуан решил, что пришло время
извлечь документы на свет. К этому времени она уже привыкла к нему и чуть
ли не ждала его появления каждый день. Он пришел в последний раз, чтобы
выразить свою благодарность и попрощаться. Он сказал, что был бы рад
преподнести ей подарок, чтобы выразить свою признательность, но у него нет
денег даже на еду. Она была тронута его прямотой и пригласила его к ленчу.
Пока они ели, он говорил, что подарок не обязательно должен быть
предметом, который покупают; это может быть нечто такое, что дают только
глазам получателя, - нечто, о чем скорее можно помнить, чем владеть этим.
Она была заинтригована его словами.
Он напомнил ей, что она выразила сочувствие к индейцам и их
нищенскому существованию. Он спросил ее, не хочет ли она взглянуть на
индейцев в другом свете - не как на нищих, а как на артистов. Он сказал
ей, что знаком с одним стариком, который является последним в династии
танцоров силы. Он заверил ее, что этот человек станцует для нее по его
просьбе и, более того, пообещал ей, что она никогда в жизни не видела
ничего подобного и не увидит вновь. Этот танец - нечто такое, чему
свидетелями бывают лишь индейцы.
Ей такая идея понравилась. Она посадила его в свою машину после
работы и они поехали к холмам, где, по словам дона Хуана, жил тот индеец.
Он направил ее к своему дому; он попросил ее остановить машину в отдалении
и остаток пути они пошли пешком.
Прежде чем они достигли дома, он остановился и начертил на мягкой
песчаной дорожке носком ноги линию. Он сказал ей, что эта линия граница и
стал уговаривать ее перейти ее. Сама женщина-нагваль рассказывала мне, что
вплоть до этого момента она была очень заинтересована возможностью
посмотреть на настоящего индейского танцора, но когда старый индеец
начертил на земле линию и назвал ее границей, она стала колебаться. Затем
она уже действительно встревожилась, когда он сказал ей, что эта граница
для нее одной и что однажды переступив через нее, теряешь всякую
возможность вернуться.
Индеец явно видел ее напряженность и попытался успокоить ее. Он
вежливо погладил ее по руке, заверив, что с ней не случится ничего
плохого, пока он рядом. Границу можно считать, сказал он, как бы
символической платой танцору, потому что он не хочет денег. Ритуал заменил
деньги и требовал, чтобы она по своему желанию переступила границу. Старый
индеец весело переступил линию и сказал ей, что для него это просто
индейская чепуха, но что танцору, наблюдавшему за нами из дома, следует
польстить, если она хочет увидеть его танец.
Она говорила, что внезапно ощутила такой испуг, что не могла
двинуться с места, чтобы переступить линию. Старый индеец сделал попытку
убедить ее, говоря, что переступание через эту границу благотворно
сказывается на теле: переступая ее, он не только чувствует себя моложе, но
