из ресторана и даже помог ему перейти через улицу и экспансивно попрощался
с ним.
Мы с трудом дотащились до машины, дон Хуан тяжело опирался на мою
руку, пыхтя и останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы перевести
дыхание. Официант стоял в дверях, словно желая убедиться, что я не дам дон
Хуану упасть.
Понадобилось две или три минуты, чтобы усадить дон хуана в машину.
- Скажи, чем я могу помочь тебе, дон Хуан? - умолял я.
- Разверни машину, - велел он запинающимся, едва слышным голосом, -
мне надо в другой конец города, в магазин. Там меня знают. Там мои друзья.
Я сказал ему, что не имею понятия, о каком магазине он говорит. Дон
Хуан начал что-то шептать бессвязно, у него началась истерика. Он яростно
бил ногами о пол машины и, надувая губы, сплевывал прямо себе на рубашку.
Потом у него наверняка был момент ясного сознания. Я был ужасно расстроен,
наблюдая, с каким усилием он пытается привести в порядок свои мысли. В
конце концов ему удалось объяснить мне, где находится нужный магазин.
Мой дискомфорт достиг наивысшего предела. Я боялся, что припадок дон
Хуана окажется гораздо серьезнее, чем я думал. Мне захотелось вылечить
его, отвезти к родным или к его друзьям, но я не знал их. Я не знал, что
мне делать дальше. Я развернулся и поехал к магазину, который, как он
сказал, был на другом конце города.
Я подумывал о том, чтобы вернуться в ресторан и спросить у официанта,
не знает ли он родных дон Хуана. Я надеялся, что кто-нибудь в магазине
узнает его. Чем больше я размышлял о своем неловком положении, тем больше
начинал жалеть себя. Дон Хуану приходил конец. У меня появилось ужасное
чувство потери, чувство судьбы. Мне будет нехватать его. Но чувство потери
сходило на нет от досады, что при худшем исходе все заботы о нем свалятся
на мои плечи.
Я колесил почти час, высматривая магазин, и не мог найти его. Дон
Хуан признался, что, возможно, он ошибается, и что магазин может быть в
другом городе. Вот тогда я полностью выдохся и понятия не имел о том, что
делать дальше.
В моем нормальном состоянии сознания у меня всегда было странное
чувство, что я знаю гораздо больше, чем говорит мне мой рассудок. Теперь
же под влиянием его умственного кризиса я был уверен, не зная почему, что
его друзья ждут дон Хуана где-то в мексике, хотя не знал, где именно.
Мое изнеможение было более чем физическим. Это была смесь заботы и
вины. Меня тревожило, что я связался с хилым стариком, который, как я
теперь знал, по-видимому, был смертельно болен. И я чувствовал вину от
того, что оказался неверным ему.
Я остановил машину около береговой черты. Потребовалось около десяти
минут, чтобы вытащить дон Хуана из машины, мы пошли к океану, но стоило
нам приблизиться к нему, как дон Хуан шарахнулся в сторону и отказался
идти дальше. Он шептал, что воды залива Гуаямос пугают его.
Он повернулся и повел меня к большому квадрату - пыльной площади, на
которой не было даже скамеек. Дон Хуан опустился на бордюру. Пылеуборочная
машина прошла мимо нас, вращая стальными щетками, а так как вода не
увлажняла их, я задохнулся, кашляя, в облаке пыли.
Ситуация настолько беспокоила меня, что в моем уме мелькнула мысль, а
не бросить ли мне его прямо здесь. Я даже смутился, осознав такую мысль, и
похлопал дон Хуана по спине.
- Ты должен сделать усилие и сказать, куда мне везти тебя, - сказал я
мягко. - куда ты хочешь пойти со мной.
- Я хочу, чтобы ты пошел к черту, - ответил он ломаным, скрипучим
голосом.
Услышав его ответ, у меня появилось подозрение, что дон Хуан,
возможно, и не страдает от приступа, а просто переживает какое-то другое
разрушительное состояние, которое лишило его ума и сделало буйным.
Внезапно он встал и пошел от меня. Я отметил, каким слабым он
выглядел. Он постарел за несколько часов. Присущая ему энергия иссякла, и
теперь я видел перед собой ужасно старого и немощного человека.
Я поспешил помочь ему. Волна огромной жалости затопила меня. Я увидел
себя старым и слабым, почти неспособным передвигаться. Это было
невыносимо. Я был готов заплакать, но не за дон Хуана, а за себя. Я
поддерживал его за руку и молча пообещал, что буду присматривать за ним,
что бы там ни случилось.
Я погрузился в мечтательные самосожаления, когда вдруг почувствовал
цепенящую силу пощечины. Прежде чем я пришел в себя от неожиданности, дон
Хуан ударил меня по шее. Он стоял лицом ко мне, дрожа от бешенства. Его
губы были полуоткрыты и бесконтрольно дрожали.
- Кто ты? - крикнул он натянутым голосом.
Он повернулся к куче зевак, которые собрались к этому времени.
- Я не знаю, кто этот человек, - сказал он им. - помогите мне. Я
одинокий старый индеец. А он чужак и хочет убить меня. Они все ищут
одиноких старых людей и убивают их для удовольствия.
Поднялся шум неодобрения. Несколько молодых, здоровенных парней
смотрели на меня с явной угрозой.
- Что ты делаешь, дон Хуан? - спросил я его как можно громче. Мне
хотелось убедить толпу, что я с ним.
- Я не знаю тебя, - закричал дон Хуан. - оставь меня в покое.
Он повернулся к толпе и попросил помочь ему. Он просил подержать
меня, пока не придет полиция.
- Держите его, - кричал он. - ну кто-нибудь, прошу вас, вызовите
полицию. Уж там знают, что делать с этим типом.
У меня возник образ мексиканской тюрьмы. Никто не узнает, где я.
Возможно, пройдет несколько месяцев, прежде чем кто-то заметит мое
исчезновение. Мысль об этом заставила меня действовать с какой-то злобной
выдержкой. Я лягнул первого парня, который приблизился ко мне, и бросился
наутек в паническом бегстве. Я знал, что бегу, спасая свою жизнь.
Несколько парней погнались за мной.
Пока я мчался к главной улице, я понял, что в таком маленьком
городке, как Гуаямос, полисмен должен наверняка патрулировать пешком по
площади. Во всяком случае, в поле зрения не было ни одного, и прежде чем я
рванулся дальше, мне попался первый магазин на моем пути. Я притворился,
что интересуюсь антикварными вещами.
Молодой человек, бежавший вслед за мной, шумно пронесся мимо меня. Я
быстро придумал краткий план: купить как можно больше вещей. Я должен
показаться людям в магазине обычным туристом. Потом я попрошу кого-нибудь
помочь мне донести покупки до машины.
Я так и сделал, выбрав то, что хотел. Потом заплатил пареньку в
магазине, чтобы он помог мне донести мои пакеты, но стоило мне
приблизиться к машине, как я увидел дон хуана, стоявшего возле нее в
окружении толпы. Он что-то рассказывал полицейскому, который делал записи.
Все оказалось бесполезным. Мой план рухнул. К машине было не пройти.
Я велел молодому пареньку оставить пакеты на тротуаре и сказал ему, что за
мной скоро должен под" ехать мой друг, который отвезет меня в гостиницу.
Паренек ушел, а я, прикрываясь пакетами, которые держал перед собой,
наблюдал за дон Хуаном и людьми вокруг него.
Я видел, как полицейский проверил мои калифорнийские номерные знаки,
и это меня окончательно убедило, что мне пришел конец. Обвинение безумного
старика было слишком серьезным. К тому же, я убегал, а это только
подтверждало мою виновность в глазах полицейского. Кроме того, я был
уверен, что полицейский не поверит мне и с удовольствием арестует
иностранца.
Я стоял в подворотне, наверное, целый час. Полицейский ушел, но толпа
по-прежнему окружала дон Хуана, который что--о кричал и взволнованно
размахивал руками. Я был далеко и не мог расслышать того, что он говорил,
но вполне представлял суть его быстрых и нервных выкриков.
Мне позарез нужен был другой план. Я решил остановиться в гостинице и
переждать там пару дней, а уж потом рискнуть и добраться до машины. Я
подумывал вернуться в магазин и вызвать там такси. Я никогда не нанимал
такси в Гуаямосе и понятия не имел, есть ли оно тут вообще. Но мой план
рухнул тут же, как только я понял, что если в полиции служат не дураки, а
рассказ дон Хуана принят серьезно, они наверняка проверят все гостиницы.
Может быть, полицейский, оставив дон Хуана, уже этим и занимается.
В уме появилась другая мысль - отправиться на автобусную станцию и
дождаться автобуса в какой-нибудь город у международной границы. Или любой
другой автобус, лишь бы уехать из Гуаямоса. Я тут же отбросил и эту идею.
Конечно же, дон Хуан дал мои данные полицейскому, и полиция уже
предупредила всех на автобусной станции.
Мой ум был охвачен слепой паникой. Я постарался чаще дышать, чтобы
успокоить свои нервы.
Я заметил, что толпа возле дон Хуана начинает расходиться.
Полицейский вернулся с коллегой, и они медленно двинулись к концу улицы. В
этот миг я почувствовал внезапное бесконтрольное желание. Было так, будто
мое тело отсоединилось от моего мозга. Я пошел к своей машине, неся с
собой все пакеты. Без малейшего страха или следов беспокойства я открыл
багажник, сложил туда пакеты, затем открыл водительскую дверь.
Дон Хуан стоял на тротуаре возле машины, рассеянно наблюдая за мной.
Я взглянул на него с совершенно не свойственной мне холодностью. Никогда в
жизни у меня не было такого чувства. Я не чувствовал ненависти или даже
гнева. Я даже не сердился на него. Это чувство не было ни смирением, ни
терпением. И уж конечно, оно не было добротой. Скорее это было холодное
безразличие, пугающее отсутствием жалости. В этот миг меня совершенно не
заботило, что случится с дон Хуаном или со мной. Дон Хуан встряхнулся
верхней частью тела, как собака после купания. И тут же, словно все было
только плохим сном, он вновь превратился в человека, которого я знал. Он
быстро вывернул наизнанку свою куртку. Это была какая-то двухлицевая
куртка, бежевая с одной стороны и черная с другой. Теперь он был одет в
черную куртку. Дон Хуан бросил свою соломенную шляпу в машину и аккуратно
пригладил свои волосы. Он вытащил воротничок рубашки поверх воротника
куртки, и это тут же сделало его гораздо моложе. Ни слова не говоря, он
помог мне сложить оставшиеся пакеты в машину.
Когда оба полицейских бросились к нам, дуя что есть мочи в свои
свистки, привлеченные стуком дверей машины, дон Хуан очень проворно
побежал им навстречу. Он внимательно выслушал их и заверил, что им не о
чем беспокоиться. Он объяснил, что они, по-видимому, встретили его отца,
слабого старого индейца, который страдал умственной недостаточностью. Пока
он рассказывал им все это, дон Хуан то открывал, то закрывал двери машины,
как бы проверяя замки. Он перенес пакеты из багажника на заднее сидение.
Его подвижность и юношеская сила были полной противоположностью вялым
движениям старика, который был здесь несколько минут назад. Я знал, что он
все это делает для того полицейского, который видел его раньше. На его
месте я бы и секунды не сомневался, что передо мной стоит сын того
умалишенного старика-индейца.
Дон Хуан назвал им ресторан, где они могут узнать про его отца, а
потом без слов и всякого стыда сунул им взятку.
Я даже не потрудился что-либо объяснить полицейскому. Что-то
вынуждало меня чувствовать себя твердым, холодным, деловым и безмолвным.
Мы молча влезли в машину. Полицейский не спрашивал меня ни о чем.
Казалось, он слишком устал, чтобы заниматься опросом. Мы двинулись вперед.
- Что за ерунду ты вытворял здесь, дон Хуан? - спросил я, и
холодность моего тона удивила меня.
- Это был первый урок по безжалостности, - ответил он.
Дон Хуан заявил, что по пути в Гуаямос он предупредил меня о
